Вилье-Де-Лиль-Адан Огюст Де
Страшный сотрапезник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Le Convive inconnu.
    (Другое название: "Посетитель финальных торжеств" -- Le Convive des dernières fêtes).
    Текст издания: журнал Огонек. 1909. No 31, 1 августа.

Огюст Вилье де Лиль-Адан.
Страшный сотрапезник

   В один из вечеров карнавала 1864-го года я случайно встретился с моим приятелем С. в аванложе парижской Большой Оперы во время маскарада.
   Мы были в ложе одни.
   Мы любовались несколько времени на великолепную картину пестрой мозаики масок, окруженных облаком тонкой пыли и залитых ослепительным светом люстр. Под волшебную мелодию штрауссовского вальса, она колебалась шумно и волнообразно.
   Вдруг дверь ложи распахнулась. Вошли три дамы в шелестящих шелковых юбках; они скинули маски и дружески поздоровались с нами:
   -- Добрый вечер!
   Это были три остроумные молодые женщины ослепительной красоты: белокурая Клио, Антони Шантильи и Анна Джексон.
   Мой друг С. пододвинул им стулья.
   -- О, мы намерены были поужинать одни нынче ночью! Все сегодня так убийственно глупы и скучны, что можно захворать от этого, -- сказала белокурая Клио.
   -- Да, мы уже собирались уйти, когда высмотрели вас тут наверху, -- добавила Антони Шантильи.
   -- Если вам не предстоит ничего лучшего, пойдемте вместе с нами, -- завершила переговоры Анна Джексон.
   -- Что вы скажете относительно "Мезон Доре?" Имеете ли вы что-нибудь против этого ресторана?
   -- Ровно ничего, -- ответила очаровательная Анна Джексон и раскрыла свой веер.
   -- В таком случае, милый друг, -- сказал С., обращаясь ко мне, -- вынь твою записную книжку и напиши на листке, чтобы для нас приготовили красный салон. Мы сейчас же отправим записку с лакеем мисс Джексон. Я полагаю, что это будет всего проще, не правда ли?
   -- Если вы будете столь любезны пожертвовать собой для нас, -- сказала мне мисс Джексон, -- вы найдете моего малого в коридорах; он в маске птицы феникс или в костюме мухи. Он откликнется на имя "Баптист" или "Лапьер". Разыщите его, пожалуйста, но возвращайтесь, пожалуйста, поскорее, чтобы мы не умерли со скуки.
   Внимание мое в это мгновение привлек к себе незнакомец, только что вошедший в противоположную аванложу. Это был человек лет тридцати пяти или тридцати шести, необычайно бледный. Он, держа в руке бинокль, вежливо поклонился мне.
   -- Ах, это незнакомец из Висбадена, -- тихо произнес я, немного подумав.
   Я ответил ему на поклон, так как этот господин оказал мне в Германии одну из тех услуг, которыми обыкновенно обмениваются вежливые путешественники (он указал мне в приемном зале на один весьма хороший сорт сигар).
   Когда я вскоре после этого вышел в фойе, ища глазами означенного Феникса, иностранец подошел ко мне. Так как он проявил при этом особенную любезность, мне показалось, что обычная вежливость требует, чтобы я пригласил его присоединиться ко мне, если он один в этой сутолоке.
   -- И кого же я буду иметь честь представить нашим прекрасным дамам? -- улыбаясь, спросил я, когда он принял мое предложение.
   -- Барон фон X., -- ответил он. -- В виду, однако, свободного общественного положения дам, трудности произносить мою фамилию и, наконец, карнавального времени, не разрешите ли вы мне на какой-нибудь час принять другое имя? любое, которое придет на ум, -- добавил он, -- ну, хоть барон Сатурн, если вам угодно!
   Странное желание иностранца несколько удивило меня, но, не видя в этом ничего предосудительного, я представил его нашим красавицам под избранным им для себя мифологическим именем.
   Его выдумка оказалась удачной. Дамы были расположены принять его за путешествующего инкогнито принца из "Тысячи и одной ночи". Белокурая Клио зашла даже так далеко, что шепнула нам имя одного знаменитого преступника, которого всюду разыскивали и который, посредством многих убийств, приобрел огромное богатство.
   После представления и обмена прочими любезностями, Анна Джексон предложила с неотразимой улыбкой:
   -- Не пожелает ли господин барон, для пополнения надлежащего числа собеседников, поужинать вместе с нами?
   Барон хотел отказаться.
   -- Сусанна говорила с вами почти тем же тоном, которым приглашал Дон-Жуан статую командора! Эти шотландки изъясняются всегда так выспренно, -- шутя, заметил я.
   -- Следовало просто предложить господину Сатурну убить вместе с нами свободное время, -- сказал С., желавший холодно и в корректной форме пригласить барона.
   -- Мне весьма прискорбно, -- ответил иностранец, что я не могу принять предложения. Завтра, весьма рано, почти на рассвете, у меня имеется дело первостепенной важности.
   Белокурая Клио недовольно поморщилась и спросила:
   -- Конечно, речь идет о какой-нибудь вздорной дуэли?
   -- Нет, сударыня, мне предстоит встретиться кое с кем при более чем серьезных условиях.
   -- О, я готова побиться об заклад, -- воскликнула красивая Анна Джексон, -- что ссора вышла из-за нескольких ничтожных слов, брошенных мимоходом. Ваш портной, в гордом костюме рыцаря, обошелся с вами, как с художником или демагогом! Любезный барон, такие столкновения не заслуживают, чтобы из-за них обнажать рапиры. Видно по всему, что вы здесь чужой.
   -- Да, я чужой, но не только здесь, а везде, сударыня, -- произнес барон Сатурн, низко кланяясь.
   -- В таком случае, поедемте же! Вы заставляете упрашивать себя!
   -- Очень редко, уверяю вас, -- сказал самым вежливым, но, вместе с тем, и двусмысленным тоном этот странный человек.
   С. и я обменялись украдкой недоумевающими взорами. Что хотел сказать этим барон? Неужели мы не понимаем его?! Вместе с тем, он показался в своем роде весьма забавным.
   Антони воскликнула с жаром, -- как дитя, которое тем сильнее добивается чего-либо, если ей в этом отказывают:
   -- Во всяком случае, до зари вы наш! Прошу вас дать мне руку.
   Барон сдался и мы вышли из зала.
   Понадобилось, таким образом, стечение целого ряда случайностей, чтобы составилась наша компания. Я оказался в сравнительно приятельских отношениях с человеком, о котором почти ничего не знал, -- кроме того, что он играл в висбаденском казино и, по-видимому, основательно изучил разные сорта гаванских сигар.
   "Пустое, -- успокоил я себя, -- разве в наше время разбирают, кому пожимают руку?".
   Выйдя на бульвар, Клио, смеясь, вскочила в свой экипаж и крикнула мулату, ожидавшему в позе раба ее приказаний:
   -- В "Мезон-Доре"!
   Затем она обратилась ко мне и сказала:
   -- Я совсем не знаю вашего друга; что он за человек? Он приводит меня в смущение, у него такие странные глаза.
   -- Мой друг? -- ответил я. -- Но сам я едва знаком с ним; мы виделись в прошлом году в Германии ровно два раза.
   Она с изумлением посмотрела на меня.
   -- Ну, что ж такое? -- пояснил я. -- Он пришел в нашу ложу с визитом и, едва я успел представить его, как вы сейчас же вздумали пригласить его ужинать вместе с нами. И хотя бы это оказалось оплошностью, за которую вас следовало бы казнить, теперь уже слишком поздно беспокоиться относительно приглашенного гостя. Если завтра у нас пропадет охота продолжать знакомство, мы столь же вежливо раскланяемся с ним; вот и все. То, что мы один раз поужинаем сообща, ни к чему не обяжет нас.
   Ничто не может быть забавнее, как притворяться, точно совершенно понимаешь искусственную щепетильность и мнимую требовательность некоторых дам.
   -- Как? Это все, что вам известно относительно этого господина? А если он окажется...
   -- Разве я вам не назвал его имени? Барон Сатурн! Уж же боитесь ли вы скомпрометировать его? -- сказал я серьезным тоном.
   -- Вы несносный человек!
   -- Что может быть проще нашего приключения? Он забавный миллионер, -- разве это не ваш идеал?
   -- Я нахожу, что этот господин Сатурн очень приличен, -- заметил С.
   -- И во время карнавала очень богатый человек имеет право рассчитывать на некоторое внимание, -- спокойно и примирительным тоном завершила беседу красивая Сусанна.
   Лошади тронулись. Экипаж иностранца следовал за нами. Очаровательная Антони Шантильи (известная под вымышленным именем "Изольды") разделила его общество.
   Удобно расположившись в красном салоне, мы настрого приказали Жозефу не впускать никакое живое существо, за исключением остендских устриц, себя самого и нашего знаменитого друга, фантастического маленького доктора Флориана Лезельизотта, если он случайно вздумает прийти полакомиться раками.
   В камине ярко пылали дрова; приторный аромат сброшенных шуб и зимних цветов окружал нас. Свет канделябров на высоких тумбах отражался в серебряных холодильниках для вина. Из хрустальных ваз, украшавших стол, вздымались густыми букетами скрепленные проволокой камелии.
   Снаружи, не переставая, шел мелкий, смешанный со снегом холодный дождь. До нас доносились шум разъезжающихся по окончании бала экипажей, возгласы масок.
   Чтобы заглушить шум, были заперты окна и тщательно спущены тяжелые драпировки.
   Собравшееся за нашим столом общество состояло, таким образом, из саксонского барона фон X., моего друга С. и меня, и затем из трех дам: Анны Джексон, красивой блондинки и Антони.
   Во время ужина, оживленного весельем и непринужденным остроумием, я, по своей застарелой привычке, не переставал наблюдать за окружающими. И я должен признать, что на этот раз сидящий напротив собеседник заслуживал моего внимания.
   Случайный участник нашей трапезы положительно не был веселым человеком.
   Его черты и манеры не были лишены известной сдержанной привлекательности, отмеченной сознанием собственного достоинства; и его французский выговор не отличался нудностью, свойственной столь многим иностранцам. Но бледное лицо его принимало время от времени землистый, почти мертвенный оттенок. Его губы были тонки, точно проведены одним мазком кисти. Брови барона оставались тесно сдвинутыми, даже когда он смеялся.
   Подметив с присущею многим писателям как бы бессознательной наблюдательностью эти и еще некоторые особенности барона X., я стал почти сожалеть, что столь легкомысленно ввел его в наше общество. Я решил со следующего же утра вычеркнуть его из списка наших знакомых. Я говорю здесь, само собой разумеется, только о С. и себе, так как мы были обязаны присутствием наших дам лишь счастливой случайности. Они исчезнут, как призраки, вместе с этой ночью.
   Иностранец точно старался привлекать наше внимание как нельзя более своеобразными странностями. Его слова, в которых не было ничего необыкновенного или достопримечательного по оригинальности мыслей, казались интересными, так как всегда казалось, что в них скрыт какой- то другой, тайный смысл, подчеркиваемый особенными интонациями голоса.
   Это было тем удивительнее, что, тщательно вдумываясь в речи барона, невольно приходилось признать в нем самого обыкновенного собеседника, ведущего разговор в легком, светском тоне. Тем не менее, С. и я испытывали чрезвычайно неприятное чувство, когда он оттенял голосом некоторые суждения, и никак не могли отделаться от подозрения, что за его словами таится совершенно иной смысл.
   Белокурая Клио только что привела нас в восторг одной из тех очаровательных шуток, которым она умела придать такую неподражаемую забавность. Мы все разразились громким, дружным хохотом; в это мгновение мне вдруг смутно вспомнилось, что я уже видел этого человека задолго до встречи с ним в Висбадене, и при совершенно иных условиях.
   И действительно, это лицо имело черты, врезывавшиеся в память. Когда он медленно поднимал свои веки, казалось, что его глаза озарены каким-то внутренним блеском.
   Где, при каких обстоятельствах, видел я его раньше? Я тщетно старался восстановить это в своем воображении. Но стоило ли вообще ломать себе голову, вызывая почти изгладившиеся воспоминания?
   Они казались такими смутными, далекими, -- точно давно забытое сновидение.
   А все-таки! Где же это могло быть? Откуда нахлынули на меня туманные воспоминания о каком-то ужасном событии, о безумной, замершей толпе, о факелах... крови... Почему, при виде этого человека, я сначала медленно и сбивчиво стал представлять себе эти образы, постепенно вырисовавшиеся с почти невыносимой отчетливостью?
   -- У меня пестрит в глазах, -- тихо произнес я и залпом выпил бокал шампанского.
   Наша нервная система подчинена таинственным законам; когда она бывает потрясена чем-нибудь необычайным, она подвергается столь глубоким изменениям, что мы забываем о действительной их первопричине. Память почти точно оживляет вызванные этой первопричиной восприятия, но непосредственные впечатления настолько сливаются с общим впечатлением, что едва возможно различить их.
   Нечто подобное происходит, когда образы давно забытых, некогда близких людей неожиданно промелькнут перед нами и воскресят столь же давно забытые переживания.
   Изысканные манеры, оживленная разговорчивость, своеобразная самоуверенность иностранца, скрывавшие его сумрачную натуру, заставили меня, однако, на время отнестись к этому смутному воспоминанию, как к игре воображения, вызванной безумной ночью и винными парами.
   Я заставил себя, соответственно требованию общественного приличия, ничем не проявить своего смущения и придал лицу веселое выражение.
   Мы встали из-за стола. Взрывы жизнерадостного смеха сливались с увлекательными мелодиями, которые извлекали из рояля виртуозные руки.
   Я твердо владел собой. Что было дальше? Остроумные шутки, болтовня, недоговоренные признания, мимолетные поцелуи, напоминавшие звук, который извлекают молодые девушки, хлопая по листку на ладони... Фейерверк улыбок, сверкание бриллиантов. Большие зеркала отражали эту обаятельную картину, повторяя ее в своих взаимных отражениях до бесконечности.
   
Часть ночи уже прошла. Подали кофе в прозрачных дорогих чашках. С. с наслаждением курил гаванскую сигару; в клубах легкого дыма он напоминал полубога, окруженного облаком.
   Барон фон X. лежал с полузакрытыми глазами и равнодушным выражением лица на кушетке. Его бледная рука держала бокал с шампанским; он, по-видимому, прислушивался к чарующим звукам ноктюрна из "Тристана и Изольды", который с большим вкусом и чувством исполняла Сусанна. Антони и белокурая Клио сидели молча, тесно прильнув друг к другу; лица их сияли: они погрузились в слушание игры превосходной артистки.
   Я сам был глубоко потрясен ее исполнением и сел возле инструмента, чтобы не упустить ни звука.
   Все наши красавицы в этот вечер надели бархатные платья.
   Поразительно красивая Антони с фиалковыми глазами была вся в черном. Никакое кружево не украшало выреза ее платья, плотно прилегавшего своей темной тканью к чудной шее и ослепительным плечам, сверкавшим, как белый каррарский мрамор.
   Она носила узкое золотое кольцо на маленьком пальце; три сапфировых василька блестели в ее темно-каштановых волосах, спускавшихся двумя пышными косами много ниже талии.
   Что касается ее нравственности, то одна высокопоставленная особа спросила ее, -- прилична ли она?
   -- Несомненно, -- ответила Антони, -- ведь во Франции слово "приличная" является лишь синонимом "вежливой".
   Белокурая Клио была удивительно красивой блондинкой с черными глазами, -- "богиней бесстыдства", как назвал ее по-русски молодой прожигатель жизни, князь С., обливший ей волосы вспененным шампанским. На ней было надето сидевшее, как вылитое, зеленое бархатное платье; ожерелье из рубинов сверкало на ее груди. Эту молодую, едва достигшую двадцатилетнего возраста креолку называли воплощением всех пороков. Она сумела бы разжечь самого мрачного философа Эллады, самого глубокого метафизика Германии. Целый ряд молодых виверов [От фр. viveur -- жуир, гуляка] самым безумным образом соперничал из-за нее между собой; многие из ее поклонников совершенно разорились.
   Она только что вернулась из Бадена, где, смеясь, как дитя, в один вечер проиграла за зеленым столом пять тысяч луидоров.
   Одна старая немецкая дама, потрясенная этим зрелищем, сказала ей в казино:
   -- Будьте осторожны! Иногда приходится съесть кусок хлеба, а вы, кажется, забываете об этом.
   -- Сударыня, -- ответила, покраснев, красавица Клио, -- я очень благодарна вам за совет; позвольте вам, в свою очередь, заметить, что бывают люди, для которых хлеб представляется лишь разоблаченным предрассудком!
   Анна или, вернее, Сусанна Джексон, шотландская Цирцея, волосы которой были черны, как ночь, а взор пронизывал душу, как ее колкие, злые шуточки, блистала в красном бархате.
   Она была самой опасной для неопытного сердца. Про нее говорили, что она, подобно зыбучему песку, захватывает всю нервную систему. Она зажигала неутолимое желание. Увлекшийся ею несчастный подвергался продолжительному, болезненному, расшатывающему нервы, безумному перелому. Она обладала той красотой, которая сводит с ума простых смертных!
   Тело ее напоминало темную, но девственную лилию. Оно оправдывало ее имя, означающее на древнееврейском языке "лилию" [На самом деле ивр. shoshana -- роза]. Каким бы опытным ни считал себя молодой расточитель, если несчастная звезда приводила Анну Джексон на его жизненный путь, он чувствовал себя мальчиком, питавшимся раньше молоком и яйцами -- и вдруг отведавшим самых острых пряностей, самых опьяняющих, горячительных напитков, наиболее раздражающих нервы возбуждающих средств...
   Хитрая волшебница забавлялась иногда, исторгая слезы отчаяния у старых, пресыщенных лордов, так как она отдавалась лишь тому, кто ей понравится. Идеалом ее было -- уединиться в одном из богатых коттеджей на берегах Клайды с красивым молодым миллионером, которого она могла бы, по своей прихоти, медленно развращать, обрекая на гибель.
   Скульптор С. Б., подразнивая ее однажды черным родимым пятнышком под одним из глаз, сказал:
   -- Неизвестный мастер, изваявший эту прекрасную статую, недосмотрел этого небольшого камня.
   -- Не пренебрегайте им, -- ответила она, -- это камень преткновения.
   Она была похожа на черную тигровую кошку.
   Зеленая, красная и черная бархатные полумаски, которые сняли с себя эти дамы, были прикреплены к их поясам двойными, узкими стальными цепочками.
   Я сам, если вообще нужно говорить о себе, также носил маску, конечно, не столь заметную.
   Так, занимая в театре среднюю ложу, мы зачастую спокойно продолжаем слушать не нравящуюся нам, написанную в скучном стиле пьесу -- исключительно из вежливости, чтобы не помешать соседям; и я, также из любезности, продолжал оставаться в этом обществе.
   Это не помешало мне, как истинному рыцарю ордена весны, продеть цветок в свою петлицу.
   Сусанна встала из-за рояля. Я взял один из букетов, украшавших стол, и подал ей цветы с насмешливым видом.
   -- Вы -- первоклассная артистка. Украсьте себя одним из этих цветов в честь вашего, неведомого нам любовника.
   Она выбрала одну ветвь гортензии и с любезной улыбкой прикрепила к своему корсажу.
   -- О, холодная Сусанна, -- смеясь, воскликнул С., -- я думаю, что вы явились на свет только для того, чтобы доказать, что и снег может обжигать!
   Это был один из тех чрезмерно изысканных комплиментов, которыми обыкновенно обмениваются после ужина; смысл их, -- если только в них есть смысл, -- бывает так загадочно-тонок, что они могут показаться похожими на глупость. Я усмотрел из этих слов, что мысли начинают затуманиваться и что необходимо принять меры против этого.
   Иногда бывает достаточно одной искры, чтобы вспыхнул огонь. Эту умственную искру я решил извлечь из нашего молчаливого собеседника.
   В это мгновение вошел Жозеф и принес замороженный пунш: мы добивались в эту ночь основательного опьянения!
   Я уже несколько минут наблюдал за бароном Сатурном. Мне казалось, что он встревожен, проявляет какое-то нетерпение. Я увидел, что он вынул часы и, взглянув на них, поднес Антони бриллиантовое кольцо; затем он поднялся с кушетки.
   Сидя верхом на стуле и покуривая сигару, я воскликнул, обращаясь к нему:
   -- Гость из неведомых стран, -- неужели вы, в самом деле, намерены уже покинуть нас? Похоже на то, точно вы хотите казаться интересным! Ведь, вы знаете, это не считается особенно остроумным!
   -- Бесконечно сожалею, -- ответил он, -- но дело касается выполнения обязанности, не терпящей ни малейшего отлагательства. Примите мою сердечную признательность за приятные часы, проведенные мною в вашем обществе.
   -- Значит, это все-таки дуэль? -- спросила по-видимому встревоженная Антони.
   -- Я убежден, что вы преувеличиваете серьезность этого случая! -- воскликнул я, думая, что речь идет, в самом деле, о ссоре в маскараде. -- Ваш противник теперь, быть может, уже так пьян, что ничего не помнит обо всем деле. Раньше, чем изобразить вариант знаменитой картины Жерома, -- причем, само собою разумеется, вы возьмете на себя роль победителя, -- пошлите-ка сначала вашего слугу на избранное для поединка место, чтобы узнать, ожидают ли вас вообще. В утвердительном случае, ваши лошади успеют наверстать потерянное время.
   -- Совершенно верно, -- поддержал меня С., -- поухаживайте лучше за Сусанной, которая в восторге от вас. Таким образом, вы сэкономите себе насморк и используете великолепный случай промотать один или два миллиона. Обдумайте хорошенько: послушайтесь моего совета и останьтесь!
   -- Уверяю вас, господа, что я бываю слеп и глух так часто, как позволяет Господь.
   Он произнес эти совершенно непонятные для всех нас, лишенные смысла слова со столь странной интонацией, что мы все онемели. Мы переглянулись с растерянной усмешкой, не понимая, что, собственно, означает эта шутка, как вдруг я невольно вскрикнул от изумления. Я мгновенно вспомнил совершенно отчетливо, где и когда встретился впервые с этим человеком. И мне почудилось, что от нашего гостя исходит призрачный, похожий на известный театральный эффект красный свет, озаряющий бенгальским огнем все окружающее, -- хрусталь и серебро, драпировки, лица участников и участниц нашего ночного пиршества...
   Я потер рукой свой лоб. Пользуясь мгновением общего безмолвия, я приблизился к иностранцу и шепнул ему:
   -- Простите, милостивый государь, если я ошибаюсь, -- но мне кажется, что я имел уже удовольствие встретиться с вами пять или шесть лет тому назад... Это было в Лионе, не так ли? Около четырех часов утра, на большой площади...
   Сатурн медленно поднял голову, посмотрел на меня испытующим пристальным взором и ответил:
   -- Это могло быть...
   -- Постоите! -- продолжал я. -- На этой площади возвышался роковой помост; должно было состояться печальное зрелище, для присутствования при котором меня привели двое студентов. И я никогда больше не согласился бы смотреть на что-либо подобное!
   -- В самом деле! И позволительно вас спросить, что же именно стояло на площади?
   -- Если память не изменяет мне, милостивый государь, это был эшафот. Да, это была гильотина, теперь я припоминаю совершенно отчетливо.
   Я обменялся этими словами с бароном Сатурном тихо, совсем тихо. С. и дамы болтали в полумраке, около рояля.
   -- Да, это было именно так! Я совершенно уверен в этом! Что же вы скажете на это, милостивый государь? Не правда ли, это называется, -- иметь хорошую память? Так как, несмотря на то, что вы лишь промелькнули передо мной, я вполне отчетливо рассмотрел ваше лицо, освещенное багровым пламенем факелов: мой экипаж на мгновение задержал вас. В высшей степени необычайные обстоятельства неизгладимо запечатлели ваш образ в моей памяти. Ваше лицо имело тогда совершенно такое же выражение, какое замечаю я теперь в ваших чертах.
   -- Ах, -- воскликнул барон Сатурн, -- это правда, у вас, действительно, поразительно отчетливая память.
   Резкий смех его производил на меня почти такое впечатление, как если бы мои волосы стали обстригать холодными ножницами.
   -- Я обратил внимание, ясно увидел издалека, что вы вышли из экипажа у того места, где был возведен эшафот... И, если меня не вводит в заблуждение слишком удивительное сходство...
   -- Вы не ошибаетесь, сударь. Это был я, -- ответил барон.
   Я был озадачен и чувствовал, что холодная дрожь пробежала у меня по спине. Я, несомненно, не проявил в это мгновение той вежливости, на которую вправе был рассчитывать с нашей стороны столь знатный палач. Тщетно подыскивал я несколько безразличных фраз, чтобы прекратить водворившееся тяжелое молчание.
   Прекрасная Антони вдруг отвернулась от рояля и сказала равнодушным тоном:
   -- Знаете ли, господа, что сегодня утром должна состояться казнь?
   -- Ах! -- воскликнул я, потрясенный этими словами.
   -- Казнят бедного доктора де ла Поммере, -- грустно добавила Антони. -- Я однажды советовалась с ним. Я осуждаю его только за то, что он унизился до защиты себя перед тупыми судьями. Я думала, что он слишком умен, чтобы снизойти до этого. Когда знаешь наперед, что обвинительный приговор предрешен, следует, как я думаю, хохотать в лицо этим приказным. Доктор де ла Поммере растерялся.
   -- Как! вы уверены, что казнь назначена именно на сегодня? -- спросил я, стараясь не выдать голосом своего волнения.
   -- Да, роковой момент наступит ровно в шесть часов. Оссиан, превосходный адвокат, любимец аристократического предместья Сен-Жермен, заезжал вчера ко мне, чтобы сообщить об этом. Это его манера ухаживать за мной. Я совсем позабыла об этом. Он добавил, кроме того, что, ввиду важности процесса и высокого звания осужденного, парижскому палачу выписан из-за границы помощник.
   Не обратив внимания на нелепость этих слов, я повернулся в сторону барона Сатурна. Он стоял возле дверей, задрапировавшись в длинный черный плащ, со шляпой в руке. Мне показалось, что он принял какую-то напыщенную позу.
   Не были ли еще омрачены пуншем мой мысли? Я чувствовал, что во мне клокочет гневный задор. Я опасался, что бессознательно совершил глупость, пригласив гостем этого человека. Присутствие его показалось мне вдруг столь невыносимым, что я едва удержался, чтобы не дать ему почувствовать это...
   -- Господин барон, -- сказал я ему, -- вы только что говорили с нами столь необычайно двусмысленным образом, что мы почти вправе спросить вас: что вы хотели сказать, заявив, что бываете слепым и глухим так часто, как позволяет вам Господь?
   Он приблизился ко мне, наклонился с дружественным видом и шепнул:
   -- Замолчите же! Здесь дамы.
   Барон вежливо и низко поклонился всем и вышел из комнаты.
   Безмолвный и дрожащий, я остолбенел, не смея верить своим ушам...
   Читатель, позволь мне добавить здесь несколько слов!
   Известно, что Стендаль, когда хотел приступить к написанию одного из своих несколько сентиментальных любовных рассказов, имел обыкновение прочитывать сначала пять- шесть страниц из уложения о наказаниях. Что касается меня, то я, после зрелого обсуждения, нашел практичным, собираясь писать некоторые истории, просто заходить под вечер в кафе пассажа де Шуазейль, где покойный X., бывший парижский палач, имел привычку каждый вечер инкогнито развлекаться карточной игрой.
   Я находил, что он столь же образованный и благовоспитанный человек, как и все остальные. Он говорил тихим, весьма отчетливым голосом и обращался к каждому с приветливой улыбкой. Я садился за соседний столик и забавлялся тем, как он, увлекаясь игрой, произносил: "Я режу", не думая ни о чем худом в эту минуту. Я отлично припоминаю, что это лучше всего предрасполагало меня к работе, внушая самые удачные и остроумные мысли. Поэтому я далеко не разделял ужаса, по-видимому, внушаемого исполнителями смертных приговоров остальным людям... Тем, в сущности, было страннее, что я так возмутился, обнаружив в нашем случайном собеседнике представителя запретной профессии.
   С., подошедший к нам, когда мы обменялись последними словами, слегка ударил меня по плечу.
   -- Ты теряешь голову? -- спросил мой друг.
   -- Он, вероятно, получил большое наследство и поэтому прекратил службу, сдав ее своему преемнику, -- бормотал я, совершенно затуманенный парами пунша.
   -- Послушай, -- сказал С., -- неужели ты серьезно думаешь, что он имеет какое-либо касательство к предстоящей казни?
   -- Значит, ты слышал наш краткий, но поучительный разговор? -- понизив голос, ответил я. -- Да, этот господин -- палач, по всей вероятности, из Бельгии. Он и есть тот выписанный из-за границы помощник, о котором только что упоминала Антони. Если бы не его находчивость, я, вероятно, сделал бы какую-нибудь бестактность и испугал бы наших молодых дам.
   -- Что ты говоришь? -- возразил С. -- Где ты видел палачей, разъезжающих в собственном экипаже, стоящем, по меньшей мере, тридцать тысяч франков? Палачей, подносящих своим соседкам по ужину дорогие бриллианты и в ночь перед исполнением своей обязанности кутящих до рассвета в "Мезон-Доре"? С тех пор, как ты бываешь в кафе Шуазейль, тебе всюду мерещатся палачи. Ступай и выпей еще стакан пунша! Твой господин Сатурн позволил себе зло подшутить над тобой.
   Мне показалось после этих слов, что мой друг С., поэт, совершенно прав. Я гневно схватил перчатки и шляпу и направился к двери.
   -- Хорошо!
   -- Ты прав, -- сказал С.
   -- Но эта шутка продолжалась слишком долго, -- добавил я и раскрыл дверь зала. -- Если мне удастся захватить этого таинственного господина, клянусь...
   -- Постой, посмотрим, кому из нас удастся первому задержать его, -- сказал С.
   Я намеревался сердито ответить ему, как вдруг за спущенными драпировками послышался звучный, всем нам хорошо знакомый голос.
   -- Совершенно излишне! Останьтесь здесь, дорогой друг!
   Это был, в самом деле, наш знаменитый друг, маленький доктор Флориан Лезельизотт, который вошел, пока мы обменивались последними словами, и теперь стоял перед нами в своей совершенно засыпанной снегом накидке.
   -- Любезный доктор, -- сказал я, -- я сейчас буду весь к вашим услугам, но, извините меня, теперь...
   Он удержал меня, пояснив:
   -- Когда я расскажу вам историю человека, который только что вышел из этого кабинета, тогда вы раздумаете мстить ему за навязчивость. Кроме того, вы опоздали, он уже уехал в своем экипаже!
   Он сказал это столь внушительным тоном, что мы все смутились.
   Я сел обратно на свое место.
   -- Расскажите же мне вашу историю! Но не забудьте, Лезельизотт, -- вы виноваты в том, что я упустил его, и я считаю вас за это ответственным.
   Знаменитый ученый тщательно поставил в угол свою трость с золотым яблоком в виде набалдашника, любезно поцеловал руки нашим трем красавицам, налил себе рюмку мадеры и начал рассказывать. Мы слушали его с напряженным вниманием, погрузившись в сосредоточенное молчание.
   -- Я понимаю это ночное приключение. Я настолько точно знаю все, что здесь происходило, как если бы я сам находился с вами. Хотя то, что вы здесь испытали, само по себе не опасно, однако, пережитое вами легко могло стать роковым.
   -- Почему? -- спросил С.
   -- Этот господин, действительно, происходит из весьма знатной немецкой семьи. Его зовут бароном фон X. Он многократно миллионер... но...
   Доктор посмотрел на нас.
   -- Но он подвержен необычайному душевному расстройству, установленному медицинскими факультетами мюнхенского и берлинского университетов. Он -- жертва удивительной и, по-видимому, неизлечимой мономании, наблюдаемой впервые!
   Доктор говорил поучающим тоном, точно излагая лекцию по сравнительной физиологии.
   -- Значит, это был сумасшедший? Объяснитесь точнее, -- сказал С., встав, чтобы закрыть дверь на задвижку.
   При этих словах с губ красавиц исчезли приветливые улыбки.
   Мне самому казалось, что я грежу.
   -- Сумасшедший! -- воскликнула Антони. -- Но ведь таким людям не позволяют разгуливать на свободе!
   -- Мне кажется, я уже сообщил вам: барон фон X. располагает многими миллионами, -- серьезно ответил Лезельизотт. -- Поэтому он заставляет запирать других людей, если они ничего не имеют против этого.
   -- И в чем же состоит его навязчивая идея? -- спросила Сусанна. -- Я должна вам признаться, что нашла этого господина весьма привлекательным.
   -- Вы, вероятно, перемените мнение о нем, -- возразил доктор и закурил папиросу.
   Лучи рассвета проникли в комнату, пламя восковых свечей потускнело, огонь в камине догорел.
   Мы были угнетены тем, что услышали, -- точно на нас навалились Альпийские горы. Доктор Лезельизотт не был человеком, способным на мистификацию. Он сообщил нам одну только голую правду, столь же несомненную, как ужасная машина, которую сооружали на площади неподалеку от нас.
   Он отхлебнул глоток мадеры и продолжал:
   -- Едва достигнув совершеннолетия, этот серьезно настроенный молодой человек отправился путешествовать. Он побывал в Индии, исколесил по всем направлениям Азию. В этих путешествиях надо искать причину его таинственного заболевания. Во время какого-то восстания на Дальнем Востоке, ему привелось присутствовать при одной из казней, которым подвергают, по суровым законам тех стран, бунтовщиков и преступников. Сначала он сделал это просто по некоторому, свойственному многим путешественникам любопытству.
   Но вид казненных, как можно догадываться, пробудил в нем чувство жестокости, превзошедшее все известные ранее пределы, затуманившее его сознание, отравившее кровь и превратившее его, наконец, в того человека, которым он теперь сделался.
   Представьте себе, что могло совершить всемогущество денег барона фон X. в старых тюрьмах главных городов Персии, Китая и Тибета! Сколько раз удавалось ему добиться от правителей ужасной милости -- выполнить казнь вместо обычного палача! Вы знаете отвратительный эпизод с сорока фунтами вырванных глаз, поднесенных на двух золотых блюдах персидскому шаху Насср-Эддину в день торжественного въезда в один завоеванный город? Барон, в одежде туземца, потрудился усерднее всех при изготовлении этой страшной гекатомбы. Казнь двух зачинщиков восстания, пожалуй, была еще более жестокой. Согласно приговору, им должны были вырвать все зубы; затем эти зубы надлежало вбить молотком в гладко выбритые для этой цели черепа и притом так, чтобы зубы составили имя прославленного Фет-Али-шаха.
   И опять-таки наш любитель, пустив в ход мешки с рупиями, добился разрешения осуществить эту пытку со всей свойственной ему преднамеренной неловкостью.
   Можно задать себе вопрос, кто безумнее, -- тот, кто предписывает такие казни или тот, кто их выполняет? Вы возмущены? А между тем, если вздумается такому индийскому властителю поехать в Париж, мы будем чувствовать себя польщенными! Мы будем жечь в его честь фейерверки, расцвечивать улицы флагами, расставлять солдат шпалерами...
   Но не стоит больше говорить об этом! Если верить докладам капитанов Гоббси и Эджимсона, утонченная жестокость, которую проявлял в таких случаях барон фон X., превосходила все ужасы и гнусности Тиверия и Гелиогабала; ничего равного нельзя найти в летописях человечества.
   Доктор Лезельизотт остановился и взглянул на каждого из нас с явно насмешливым видом.
   Мы так внимательно слушали его, что наши папиросы погасли.
   Доктор продолжал:
   -- Барон фон-Х. вернулся затем в Европу. Он чувствовал себя в некотором роде пресыщенным, так что почти можно было надеяться на его выздоровление. Но это продолжалось недолго; вскоре прежнее безумие овладело им вновь, зажигая в его крови как бы горячечный жар. Он имел лишь одно желание, преследовал лишь одну цель, но она была ужаснее и жесточе самых изысканных измышлений маркиза де Сада. Он стремился, ни более ни менее, как к тому, чтобы подучить патент на звание генерального палача всех столиц Европы. Он предлагал принять во внимание, что может поручиться за добросовестность, искусное и даже художественное исполнение соединенных с таким званием обязанностей. Во многих прошениях, которые он писал, предлагая свои услуги, он обещал, -- в случае, если власти удостоят его доверия, -- извлечь из осужденных такие стоны, какие еще никогда не оглашали тюремных сводов!
   Еще одна особенность! Когда в его присутствии говорят о Людовике XVI-ом, глаза его загораются безграничной ненавистью. Людовик XVI-й был первым монархом, в свое время заговорившим об отмене смертной казни; поэтому, вероятно, это -- единственный человек, когда-либо возбуждавший ненависть в бароне фон X.
   Прошения его, как и следовало ожидать, возвращали ему с отказом, и он обязан лишь ходатайствам своих наследников, что его не засадили, как бы следовало, в сумасшедший дом. В завещание его отца, покойного барона фон X., включены некоторые пункты, заставляющие семью оберегать сына от гражданской смерти во избежание огромных денежных убытков. Таким образом, человек этот продолжал скитаться на свободе! Он отлично ладит с исполнителями приговоров. Куда бы он ни приехал, всюду он первым делом наведывается к ним. Он имеет обыкновение платить им значительные суммы, когда палачи соглашаются уступить ему свое место при совершении казни, и я думаю, -- добавил доктор, хитро подмигнув глазом, -- что ему не раз удавалось добиться такой подмены и в Европе!
   В одном отношении его безумие ограничено точными пределами: он интересуется лишь людьми, осужденными на смерть законно состоявшимся приговором. Если не принимать в соображение этого душевного расстройства, барон фон X. может быть признан и пользуется репутацией весьма развитого и любезного собеседника.
   Однако, для немногих посвященных в его двусмысленном дружелюбии всегда сквозит ужасное безумие.
   Он часто с увлечением говорит о Востоке, куда намерен возвратиться. Невозможность добиться диплома на звание всемирного генерального палача глубоко огорчила его. Ему мерещатся грезы Торквемады, Арбуэца, герцогов Альба или Йоркского. Мономания все больше овладевает всеми его помыслами. Где бы ни готовилась смертная казнь, он немедленно получает известие от своего тайного агента, и обыкновенно раньше, чем успевают узнать сами палачи. Он поспешает, летит туда и всегда находит занятым для себя место у самого подножия эшафота. И в настоящую минуту он там. Он не мог бы спокойно заснуть, если бы не уловил последнего взора осужденного. Вот каков, господа, человек, в обществе которого вы имели честь находиться в эту ночь! Я могу еще добавить, что, независимо от своих необычайных особенностей, он в светском обращении безупречен, находчив и остроумен, как собеседник, и...
   -- Довольно! перестаньте! -- воскликнули Антони и белокурая Клио, на которых насмешливые слова доктора произвели чрезвычайно глубокое впечатление.
   -- Это поклонник гильотины, опьяняющийся муками ее жертв! -- прошептала Сусанна.
   -- Положительно, если бы я не знал вас, любезный доктор, я бы...
   -- Вы не поверили бы мне, -- перебил моего приятеля С. доктор Лезельизотт. -- Я сам долго не верил. Но, если вы хотите, мы можем пойти туда проверить. У меня есть пропускные билеты. Несмотря на расставленные кордоном войска, нас туда пропустят беспрепятственно. Я попрошу вас только наблюдать за его лицом во время казни, -- вот и все. После этого вы перестанете сомневаться в моих словах.
   -- Весьма благодарен вам за любезное приглашение! Я предпочитаю, в таком случае, на слово поверить всему, что вы рассказали, -- как ни ужасны приведенные вами факты!
   -- Да, нечего сказать, славная штучка этот ваш господин барон, -- сказал доктор, пододвигая к себе тарелку с крупными раками, каким-то чудом уцелевшими до него.
   Заметив, что мы все притихли, он добавил:
   -- Напрасно вы принимаете так близко к сердцу мои слова. Столь потрясающее впечатление производит, в сущности, лишь необычайность этой мономании. Во всех других отношениях этот маньяк ничем не отличается от прочих сумасшедших. Вы могли бы узнать о почти столь же странных иных заболеваниях. Могу вам поклясться, что все мы, среди белого дня и в любое время, ничего не подозревая об этом, соприкасаемся с людьми, более или менее одержимыми безумными представлениями.
   -- Дорогой друг, -- сказал С. после продолжительного молчания, -- я должен откровенно сознаться, что меня нисколько не взволновало бы соприкосновение с таким человеком. Само собой разумеется, однако, что я не стал бы искать встречи с ним. Но если бы она произошла сама собой, я могу поручиться, -- и Лезельизотт подтвердит мои слова, -- что вид и даже сообщество человека, избравшего для заработка столь ужасную профессию, вовсе не произвели бы на меня отталкивающего впечатления. Я в этом отношении настроен весьма прозаично.
   Но вид человека, столь низко павшего, что он приходит в отчаяние, потому что не может по праву выполнять такие обязанности, -- да, это, действительно, производит на меня впечатление! И я не колеблясь признаю, что если есть духи, вырвавшиеся из преисподней, чтобы блуждать среди нас человеческими оборотнями, наш сегодняшний гость принадлежит к числу самых худших, каких только можно встретить. Вы называете его сумасшедшим, но это вовсе не оправдывает столь извращенной натуры. Настоящий палач не произвел бы на меня никакого впечатления, -- этот же страшный сумасшедший поразил меня безграничным ужасом.
   После этих слов водворилось тяжелое молчание. Казалось, точно сама смерть появилась среди нас.
   -- Я чувствую себя не совсем хорошо, -- сказала белокурая Клио. Нервное возбуждение и холодок утренних сумерек придали ее голосу разбитый, тусклый звук. -- Поедемте все в мою виллу. Попытаемся вместе забыть там это печальное приключение. Дорогие друзья, поедемте все со мной. Вы найдете приготовленными для себя ванны, удобные спальни, экипажи и лошадей. -- Она сама едва понимала, что говорила. -- Вилла посередине Булонского леса; не пройдет и двадцати минут, как мы будем там. Пожалуйста, поймите меня правильно: мысль об этом человеке делает меня больной; если бы мне пришлось остаться одной, я боялась бы, что он в любой момент войдет ко мне со свечой в руке и с приторной улыбкой на губах, от которой у меня пробегает дрожь по всему телу.
   -- Да, мы провели необычайную ночь, -- сказала Сусанна Джексон.
   Лезельизотт покончил со своими раками и с довольным видом вытирал губы. Мы позвонили. Явился Жозеф. Пока мы расплачивались, шотландка шепнула Антони:
   -- Маленькая Изольда! Не следует ли тебе кое-что сказать Жозефу?
   -- Да, -- ответила красивая, совершенно бледная девушка, -- ты отгадала мое намерение.
   Затем она обратилась к старшему гарсону:
   -- Жозеф, возьмите себе это кольцо. Рубин в нем кажется мне слишком темным. Не правда ли, Сусанна? Он имеет такой вид, точно в эти бриллианты оправили каплю крови. Продайте кольцо и раздайте вырученную сумму бедным, которые будут проходить мимо ресторана.
   Жозеф взял кольцо, низко поклонился и вышел распорядиться, чтобы подавали экипажи. Дамы стали приводить в порядок свои туалеты, накинули на себя длинные черные шелковые домино и снова надели свои маски.
   Пробило шесть часов.
   -- Подождите немного, -- сказал я и указал на стоячие часы. -- Этот час делает всех нас несколько причастными безумию этого человека. Поэтому не откажем и ему в сострадании. Разве в это мгновение мы не проявляем почти столь же беспощадную жестокость?
   После этих слов наступило глубокое безмолвие.
   Сусанна посмотрела на меня, быстро повернулась и широко распахнула окно.
   На всех колокольнях Парижа часы выбивали шесть.
   После шестого удара мы все содрогнулись. Взор мой упал на голову бронзового демона с искаженными чертами, разделявшую на две половины кроваво-красную волну пурпурной драпировки.
   
   Текст издания: О. Вилье де Лиль-Адан. Страшный сотрапезник // Огонек. 1909. No 31, 1 (14) августа.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru