Lib.ru/Классика: Виппер Роберт Юрьевич. "Утопия"

"УТОПІЯ".

Томаса Мора *).

Проф. истор. Новорос. унив. Р. Випперъ.

*) Публичная лекція, читанная въ Одессѣ въ январѣ 1896 г.

Я хочу остановить ваше вниманіе на небольшомъ произведеніи Томаса Мора, англійскаго гуманиста, начала XVI в., озаглавленномъ "Утопія". Всѣмъ извѣстно, что въ "Утопіи", какъ намекаетъ уже самое заглавіе -- утопія значитъ "нигдѣ" -- изображается фантастическое государство, строится воздушный замокъ наилучшихъ порядковъ, населенный наилучшими людьми. За книгой Мора слѣдуетъ цѣлая утопическая литература, литература политическихъ романовъ, какъ называетъ наука эти созданія политической фантазіи, литература, идущая до послѣднихъ дней. Со времени Мора "утопія" становится словомъ нарицательнымъ: мы привыкли такъ обозначать всякую политическую или общественную иллюзію, несбыточную мечту, всякій широковѣщательный проектъ, не сообразованный со средствами и потребностями дѣйствительности. Въ виду всего этого можно бы выразить удивленіе, что историкъ, обязанный держаться именно фактовъ дѣйствительности при изученіи роста общественной жизни, обращается къ предмету, который имѣетъ такъ мало общаго съ точными данными, со статистическими цифрами, съ учрежденіями и грамотами, съ политическими программами и борьбой партій. Вѣдь "Утопію", казалось бы, слѣдуетъ разсматривать, какъ литературный курьезъ. Обстоятельнымъ отвѣтомъ, какъ я надѣюсь, будетъ служить вся дальнѣйшая бесѣда, а пока я отвѣчу коротко: "Утопія" Мора, какъ и другія утопіи, другіе политическіе романы -- факты, факты общественной жизни и общественнаго сознанія.

Есть историческіе моменты, когда политическій романъ пріобрѣтаетъ большую силу, когда онъ является однимъ изъ могучихъ средствъ распространенія идей, однимъ изъ любимыхъ предметовъ чтенія. Возникаетъ цѣлый рядъ изображеній близкаго или отдаленнаго будущаго, они жадно усваиваются, вызываютъ множество толковъ, вліяютъ на общественное настроеніе. Таково было время политическаго упадка Греціи, когда кругомъ Платоновской "Политіи", прототипа всѣхъ позднѣйшихъ политическихъ романовъ, сложилась цѣлая литература сочиненій "о наилучшемъ государствѣ". Такова была эпоха возрожденія, къ которой относится книга Мора. Таковъ конецъ XIX в., отмѣченный на Западѣ удивительнымъ подъемомъ утопической литературы. Чѣмъ объяснить обиліе такихъ идеальныхъ изображеній, успѣхъ ихъ вліянія именно въ извѣстные только историческіе моменты? Мнѣ кажется, что есть нѣкоторое сходство въ настроеніи общества въ такія эпохи: это -- времена тяжелыхъ общественныхъ кризисовъ, глубокаго разлада общественныхъ элементовъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ,-- сильной работы мысли, пытающейся примирить противорѣчія общественной жизни, вывести общество къ лучшему жизненному строю; это -- времена, когда чувствительность общества доведена до крайняго напряженія, когда накопилось сильное раздраженіе противъ данныхъ условій и, какъ реакція, развиваются необычайныя упованія на возможность близкаго выхода. Политическая и общественная фантазія въ такіе моменты часто окрылялась еще подъ вліяніемъ крупныхъ открытій, расширенія внѣшняго горизонта, техническихъ чудесъ, научныхъ успѣховъ. Какъ въ "Утопіи" Мора мы найдемъ непосредственное отраженіе мечтаній, вызванныхъ открытіемъ Новаго Свѣта, такъ въ современномъ намъ политическомъ романѣ сказывается увлеченіе различными средствами быстраго передвиженія, широкой утилизаціи электричества, солнечной теплоты и т. п.

Общество встрѣчаетъ въ этихъ картинахъ будущаго то, чего ищетъ. Прежде всего онѣ удовлетворяютъ элементарнѣйшей потребности найти извѣстный отдыхъ, утѣшеніе отъ окружающаго зла въ мысли о своего рода загробной жизни. При своей наглядности, при широкой постановкѣ общественныхъ вопросовъ политическій романъ заставляетъ какъ автора, такъ и послѣдняго читателя, глубже взглянуть на существующія отношенія, дать себѣ болѣе искренній отчетъ въ томъ, что имъ дорого въ современныхъ условіяхъ, какія основы хотятъ они удержать и въ какомъ направленіи желательны измѣненія. Но какое значеніе политическая утопія можетъ имѣть для потомства? Земной рай, обѣщанный въ политическомъ романѣ, то, что составляло душу, смыслъ картины въ глазахъ автора и его послѣдователей,-- оказывается мечтой, разлетается какъ дымъ, какъ сновидѣніе при дневномъ свѣтѣ. Слѣдующія поколѣнія опять садятся за тяжелую ежедневную работу, и опять свѣтлая цѣль рисуется далеко впереди. Для нихъ "Утопія" представляетъ отраженія желаній, чаяній того общества, среди котораго они возникли, выраженіе общихъ принциповъ, которыми руководились въ своихъ стремленіяхъ лучшіе люди прошлаго. Но этого мало. Политическій романъ неизбѣжно облекаетъ идеальныя требованія свои въ современныя ему формы; онъ рисуетъ красками окружающей дѣйствительности; онъ пытается рѣшить загадку будущаго наличными данными. Именно эта сторона и важна для спокойнаго сторонняго наблюденія. Языкъ, которымъ говорилъ авторъ, образы, которые помогли читателю проникнуть въ загадочный міръ, пріобрѣтаютъ для насъ, потомковъ, значеніе важнѣйшихъ документовъ настроенія нашихъ предшественниковъ, ихъ соціальныхъ привычекъ, ихъ нравственныхъ и философскихъ понятій и предразсудковъ. Въ томъ, что, по ихъ мнѣнію, разумѣлось само собою, что составляло въ ихъ глазахъ необходимую основу жизненнаго строя, мы открываемъ часто преходящую особенность эпохи; въ случайно брошенномъ замѣчаніи передъ нами встаетъ характерная черта времени.

Но не одинъ чисто историческій интересъ можетъ насъ при влечь къ старымъ политическимъ романамъ. Они больше, чѣмъ документы прошлаго. Они представляютъ горячія обращенія къ потомству, завѣщанія, оставленныя ему. Въ старыхъ утопіяхъ по слѣдующія поколѣнія, обратно, часто встрѣчаютъ первое выраженіе лучшихъ своихъ желаній, благодаря имъ они чувствуютъ живо свою связь съ далекими поколѣніями. Они узнаютъ, что многія идеи общественнаго переустройства необыкновенно стары, такъ стары, какъ сама политическая мысль. Какъ ни различны были жизненныя условія, черезъ романы всѣхъ вѣковъ тянется рядъ однородныхъ желаній и идей, и даже предлагаются сходныя средства для излеченія общественнаго зла. Наглядно обнаруживается передъ нами живучесть, однородность крупныхъ человѣческихъ стремленій и заблужденій.

Вотъ съ этихъ точекъ зрѣнія мнѣ хотѣлось бы разсмотрѣть "Утопію" Мора. Но я не желалъ бы брать "Утопіи", какъ безличнаго отраженія идей извѣстной эпохи. Именно въ такомъ произведеніи намъ дорога личность, дорогъ субъективный элементъ. Дѣло идетъ, вѣдь, о живучихъ въ человѣчествѣ мечтахъ, и онѣ тѣмъ. болѣе захватываютъ потомство, тѣмъ сильнѣе ему передаются, чѣмъ привлекательнѣе, глубже была возсоздавшая ихъ личность; а Томаса Мора вообще хочется отнести къ числу самыхъ свѣтлыхъ образовъ прошлаго.

Моръ принадлежалъ къ поколѣнію, представители котораго вступали въ XVI вѣкъ двадцати лѣтними юношами среди жизни, необыкновенно богатой и содержательной. Внѣшняя природа и внутренній міръ человѣка раскрывались широко передъ пытливыми умами. Все глубже проникали люди Возрожденія въ волшебный древній міръ, все больше находили они въ немъ родного съ собственными порывами; одновременно съ этимъ развертывался передъ европейцемъ міръ новый, на Западѣ и на Востокѣ, необычайно разростался его умственный горизонтъ, переворачивались матеріальныя условія. Культурныя цѣли эпохи были поставлены широко и свободно: говоря коротко, онѣ сводились кътому, чтобы взглянуть на міръ Божій, какъ онъ есть, и полюбить его такимъ, чтобы цѣнить человѣка, какъ онъ одаренъ отъ природы; чтобы воспроизводить въ искусствѣ то, что насъ радуетъ въ жизни; чтобы въ наукѣ изучать живыя отношенія; чтобы въ воспитаніи развивать всего человѣка, во всей полнотѣ его способностей и стремленій. У сѣверныхъ націй, у англичанъ и нѣмцевъ, склонныхъ къ мистицизму, къ углубленію въ религіозныя тайны, Возрожденіе получаетъ особый оттѣнокъ -- жажды нравственнаго перерожденія, проникновенія евангельскимъ идеаломъ, и это направленіе, исканіе истиннаго христіанства "безъ примѣси" -- встрѣчалось съ сильной религіозной волной въ простомъ народѣ. Но еще другіе факты, крупные и серьезные, открываетъ намъ эпоха, современная Мору. Подъ вліяніемъ возрастающаго широкаго матеріальнаго обмѣна сметаются старыя патріархальныя отношенія, люди сдвигаются съ дѣдовскихъ мѣстъ, рывокъ завладѣваетъ трудомъ человѣка, какъ товаромъ. На службѣ безымянной силы, силы всемірнаго производства и торговли, начинается закрѣпощеніе массъ капиталу, который постепенно отрываетъ милліоны людей отъ земли, дома, семьи и бросаетъ ихъ въ смрадные тѣсные города-машины. Все больше растетъ рознь, взаимное непониманіе имущаго и трудового класса, все больше новыя экономическія условія выбрасываютъ людей ненужныхъ и неприладившихся на большую дорогу, опрокидываютъ положеніе цѣлыхъ группъ населенія, которое держалось на традиціонномъ быту, и Англія, родина Мора, идетъ въ этотъ процессѣ впереди. Можно сказать, что знакомыя намъ общественныя бѣдствія народились именно въ эту эпоху, но, какъ отвѣтъ на нихъ, возникла и новая общественная мысль. Она питалась яркими впечатлѣніями отъ поднимающагося зла; она получала смѣлый полетъ, увѣренность и широту подъ вліяніемъ общей умственной подвижности, общаго нервнаго напряженія. Люди XVI в. кажутся намъ иногда какими-то титанами, виртуозами: это -- богатство, интензивность внутренней жизни -- результатъ контрастовъ, которые они переживали; дѣйствительность предъявляла имъ слишкомъ много запросовъ, требовала отъ нихъ слишкомъ много энергіи. Моръ, одна изъ этихъ натуръ, сильныхъ, многостороннихъ, вдохновенныхъ, былъ поставленъ въ самый центръ разнородныхъ теченій эпохи, въ самый ихъ водоворотъ.

Въ концѣ XV в., въ оксфордскомъ университетѣ образовался тѣсный дружескій кружокъ молодыхъученыхъ, для которыхъ общественныя задачи, моральныя стремленья неразрывно сплетались съ научными цѣлями: подъ общей формулой новаго просвѣщенья они пытались ввести въ жизнь практическое дѣятельное христіанство и пробудить свободное направленіе мысли, Въ этомъ кружкѣ развивался молодой Томасъ Моръ вмѣстѣ съ будущимъ царемъ ученаго міра, Эразмомъ. Но они пошли по разнымъ дорогамъ. Эразмъ замкнулся въ кабинетѣ, на всю жизнь остался одинокимъ анахоретомъ, отдался чистой наукѣ, анализу, ученому толкованью. Моръ, не бросая литературныхъ интересовъ, сдѣлался адвокатомъ-политикомъ, сталъ подниматься въ государственной службѣ и подъ конецъ занялъ высшій постъ канцлера; онъ рано женился и много времени отдавалъ семьѣ. Практическая дѣятельность Мора, въ началѣ вынужденная, помогла ему выработать и сохранить въ себѣ чутье дѣйствительности. Эразмъ разсматривалъ жизнь, какъ театральное представленіе, анализировалъ отдѣльныя ея данныя, какъ научные матеріалы на своемъ столѣ, какъ химическіе элементы въ лабораторіи; толпы, шума онъ боялся, какъ ребенокъ. Моръ зналъ свою Англію, его живо интересовали порядки свои и чужіе, онъ любилъ и умѣлъ вникать въ мелочи жизни, его занималъ жизненный процессъ самъ по себѣ въ своихъ интимныхъ сторонахъ. Нигдѣ такъ не сказалось гуманное его просвѣщеніе, какъ въ его семейной жизни. Домъ Мора, полный дѣтей, всегда радушно открытый для друзей и чужихъ посѣтителей, во всемъ носилъ живой отпечатокъ ума и заботы хозяина, вѣчно бодраго, всегда съ шуткой на устахъ. Въ домѣ былъ цѣлый звѣринецъ, и животныя, между ними диковинная въ то время обезьяна, пользовались прекраснымъ уходомъ; Моръ самъ обучалъ дѣтей, и его старшая дочь, Маргарита, подъ его вліяніемъ, усвоила себѣ все богатое содержанье гуманистической науки. Лучшимъ развлеченіемъ въ домѣ Мора была музыка. Моръ считалъ своею обязанностью входить въ интересы всѣхъ, жены, дѣтей, прислуги, со всѣми поговорить, всѣхъ поддержать совѣтомъ, развеселитъ, если нужно: это то, что долженъ, по его мнѣнію, вноситъ интеллигентный человѣкъ въ окружающую его среду, платя за привилегію своего знанія, опыта и ума. Прибавимъ къ этому слова Эразма о дѣятельности Мора въ качествѣ крупнаго сановника: "Никто не уходилъ отъ него огорченнымъ. Можно сказать, что Моръ -- главный покровитель всѣхъ бѣдняковъ въ государствѣ. Онъ радуется, какъ будто сдѣлалъ нивѣсть какое выгодное дѣло, когда ему удается помочь угнетенному или стѣсненному человѣку". Эразмъ считаетъ натуру Мора по преимуществу счастливой. Дѣйствительно, мы находимъ въ немъ удивительно рѣдко встрѣчаемое сочетанье силы и остроты ума -- и душевной мягкости, снисхожденія къ человѣческимъ слабостямъ, находимъ широкое и терпимое міровоззрѣніе. Моръ по склонности и по принципу искалъ всюду и во всѣхъ людяхъ, съ которыми сталкивался, прежде всего добраго элемента, интересной стороны. Въ немъ гармонически примирялись традиціонные обычаи патріархальнаго быта съ горячимъ увлеченіемъ новыми идеями. Надо было видѣть, съ какимъ благоговѣніемъ 50-лѣтній Моръ, уже будучи канцлеромъ, ежедневно проходя по двору королевскаго замка, становился на колѣни передъ своимъ престарѣлымъ отцомъ и принималъ отъ него благословеніе. Но терпимость, широта взгляда Мора никогда не переходила въ слабость. Въ мягкомъ, привѣтливомъ юмористѣ коренилась глубокая сила убѣжденія. Никто, кромѣ его любимой старшей дочери, не зналъ, что онъ носитъ подъ одеждой власяницу, что онъ предается тайному аскезу. Его религіозность къ концу жизни, ко времени тяжелыхъ испытаній, принимала все болѣе восторженный характеръ. Но для него здѣсь заключалось не одно личное утѣшеніе. Общее религіозное возрожденіе въ духѣ чистаго просвѣтленнаго наукой христіанства -- вотъ его глубокая, интимная цѣль, и вотъ причина, почему онъ отвернулся отъ суроваго, догматическаго сектантства сторонниковъ Лютера, почему онъ остался въ рядахъ защитниковъ старой, болѣе гуманной и широкой, въ его глазахъ, церкви. Не это одно привело Мора къ трагическому концу, когда его король пошелъ на расколъ съ Римомъ. Моръ былъ монархистъ и въ "Утопіи" онъ представилъ устроителемъ идеальнаго общежитья геніальнаго монарха Утопа, но именно потому, что просвѣщенная монархія, какъ олицетвореніе справедливости и закона, была лучшей его мечтой.-- онъ не могъ пойти за капризами своего бывшаго покровителя, Генриха VIII, не могъ пожертвовать своимъ убѣжденіемъ, нарушить своей присяги. Никто изъ новой свиты короля не могъ понять, почему Моръ отказался отъ своего сана канцлера, не могъ понять того упорства, съ которымъ Моръ вмѣстѣ со своимъ другомъ, 80-лѣтнимъ старикомъ, епископомъ Фишеромъ и нѣсколькими бѣдными монахами, въ виду неминуемаго эшафота, отказался подписать свое имя подъ новой присягой: Моръ не соглашался признать незаконнымъ первый бракъ короля, продолжавшійся болѣе 20 лѣтъ, признать незаконнымъ только потому, что королю нужно было развестись, и онъ не могъ признать короля главою церкви. Это были для него вопросы совѣсти.

Но во всемъ этомъ не было ни малѣйшаго стремленія къ эффекту, никакого внѣшняго героизма, не было ни суровой настойчивости, рѣзкости фанатика, ни мечтательнаго самозабвенія фантазера: чисто англійскія черты, спокойная твердость, душевное равновѣсіе, юморъ сказывались во всѣхъ рѣшающихъ шагахъ Мора, во всей его предсмертной борьбѣ. Когда онъ уже просидѣлъ годъ въ тюрьмѣ, надзоръ за нимъ былъ усиленъ; явился чиновникъ и отобралъ единственное его утѣшеніе, книги. Моръ спокойно всталъ, закрылъ ставни своей комнаты и сказалъ: "когда товара больше нѣтъ, лавку запираютъ". Послѣ небольшого болѣзненнаго припадка, случившагося съ нимъ въ тюрьмѣ, онъ шутилъ: "паціентъ не опасенъ и долго можетъ жить, если королю будетъ угодно". Всходя на роковыя подмостки эшафота, зашатавшіяся подъ нимъ, онъ острилъ, обращаясь къ исполнителю приговора: "помогите мнѣ взойти наверхъ, а о томъ, какъ спуститься, я самъ позабочусь".

Жизнь Мора представляетъ собою глубокую трагедію. Вмѣстѣ съ другими провозвѣстниками новаго просвѣщенія, онъ вѣрилъ въ близкое наступленіе новой эры царства возвышенной науки и чистой религіи, призванныхъ примирить интересы, создать всеобщее счастье на землѣ. Въ своемъ королѣ, дружившемъ сначала съ реформаторами, онъ надѣялся найти благодѣтельнаго и могучаго Утопа. Самъ онъ рвался къ политической дѣятельности, чтобы направить предстоящую общую реформу, и ради этого въ трудную минуту принялъ отвѣтственную роль канцлера. Какъ интенсивно было это чувство, видно изъ восторженныхъ обращеній къ королю всего кружка англійскихъ гуманистовъ послѣ заключенья мира съ Франціей въ началѣ царствованья Генриха VIII. Этотъ миръ казался вѣчнымъ миромъ, вступленіемъ къ новому порядку. Въ эту-то пору, въ 1516 г., и была написана "Утопія", какъ великій манифестъ людей реформы. Вы увидите сейчасъ, какъ многосторонни были ихъ желанія, какъ широки ихъ идеи. Моръ былъ человѣкомъ, по преимуществу способнымъ передать это богатое содержаніе.

"Утопія" -- небольшая книга, написанная съ тонкимъ тактомъ, въ занятной, привлекательной формѣ. Для читателя эпохи Возрожденія, съ его легко возбуждаемой фантазіей, готоваго слѣдовать за авторомъ въ самыхъ смѣлыхъ построеніяхъ, заманчива была уже внѣшняя фабула, относившая "Утопію" на волшебный Западъ, который съ каждымъ днемъ, казалось, открывалъ новыя чудеса. Моръ разсказываетъ, что подружился во время своей поѣздки на материкъ съ однимъ изъ спутниковъ знаменитаго изслѣдователя Новаго міра, Америго Веспуччи, и вотъ этотъ Рафаэль Гитлодеусъ, новый Одиссей, многоизвѣдавшій человѣкъ, независимый, богатый знаніями и практическою мудростью, политикъ, морякъ и философъ, живой и остроумный собесѣдникъ, выступаетъ критикомъ и разсказчикомъ въ романѣ и служитъ прозрачной маской для выраженія интимныхъ мыслей самого Мора.

Рафаэль, передаетъ Моръ, побывалъ въ Англіи и знаетъ хорошо удручающія ее бѣдствія. Однажды за столомъ у просвѣщеннаго англійскаго прелата Рафаэль услыхалъ разговоръ на обычную въ то время тему: какія мѣры принять противъ неимовѣрнаго развитія въ странѣ бродяжничества, нищенства и воровства? Важный и ученый юристъ началъ доказывать, что злой сбродъ можно искоренить только кровавыми уголовными мѣрами, и тутъ же выражалъ удивленіе, что, сколько ни вѣшаютъ воровъ, Англія постоянно ставитъ множество новыхъ и новыхъ преступниковъ. Рафаэль легко опрокидываетъ это разсужденіе и ставить вопросъ на широкую общественную почву. Развѣ можно изолировать преступниковъ, бездомныхъ бродягъ и безработныхъ отъ породившаго ихъ общественнаго и экономическаго строя? И онъ перебираетъ категоріи людей, выброшенныхъ изъ оборота, лишенныхъ средствъ существованія, благодаря новымъ условіямъ жизни: куда дѣваться солдату-наемнику, или бывшему дворовому человѣку сеньера, когда кончились феодальныя войны, рушились замки и ихъ привольно-широкое разбойничье хозяйство? Куда дѣваться крестьянину, у котораго новый господинъ "рыцарь-писецъ", т. е. разбогатѣвшій купецъ или чиновникъ, отнялъ общинную землю, для веденія крупнаго хозяйства на новыхъ коммерческихъ началахъ? Люди XVI в. еще не придумали софистической ссылки на неотвратимые "естественные" законы спроса и предложенія, на желѣзный законъ заработной платы, и противникъ Рафаэля ссылается на то, что государству нуженъ именно этотъ классъ безработныхъ, сильныхъ и отчаянныхъ молодцовъ на случай войны. Но для нашего общественнаго реформатора этотъ аргументъ -- истинная находка. Въ его глазахъ дѣло именно въ томъ, что государство эксплуатируетъ ненормальный общественный порядокъ вмѣсто того, чтобы стремиться измѣнить его къ лучшему. Люди гонятся за благосостояніемъ, государства воюютъ за богатства, но, такъ какъ всѣ дѣйствуютъ врозь и во вредъ другъ другу, то большинство страдаетъ и бѣдствуетъ. Обездоленные грозятъ и мѣшаютъ имущимъ, а эти, въ свою очередь, сражаются съ симптомами болѣзни, т. е. разоренія обширныхъ слоевъ народа, или берутъ дань съ. существующаго зла, между тѣмъ какъ сама болѣзнь растетъ безпрепятственно и кормится взаимной враждой. Нельзя ли, думаетъ Рафаэль, начать съ другого конца? Нельзя ли примирить интересы, обязать всѣхъ къ труду и дать всѣмъ обезпеченіе? Онъ думаетъ, что общественный порядокъ -- основа государственныхъ отношеній, что онъ опредѣляетъ политику, культуру, мораль, и, болѣе того, онъ вѣритъ въ возможность общественнаго переустройства силою просвѣтительной идеи.

Но одно дѣло додуматься до общей формулы, другое -- выра ботать планъ общественной реформы, выяснить себѣ способы ея осуществленія. Критикъ, публицистъ-обличитель, выступившій на первыхъ страницахъ "Утопіи", не выдерживаетъ своей роли; онъ спѣшитъ сразу высказать всю свою мысль, облечь скелетъ плотью и кровью; его нетерпѣливое перо начинаетъ, какъ бы помимо воли, вычерчивать готовую яркую картину лучшаго будущаго. Иронія, рѣжущій анализъ замолкаютъ и все громче звучитъ голосъ проповѣдника, пророка. Рафаэль, по просьбѣ собесѣдниковъ, начинаетъ разсказывать счастливую и разумную жизнь на островѣ Утопіи, какъ контрастъ европейскимъ противорѣчіямъ и страданіямъ.

Что-же въ проповѣди Мора оригинальнаго? Что считаетъ онъ общимъ благомъ? Какъ думаетъ онъ повести реформу общежитія? Взяться ли за перевоспитаніе отдѣльной человѣческой личности? попытаться ли выростить разумныя и нравственно-здоровыя поколѣнія, въ увѣренности, что взаимныя отношенія въ ихъ средѣ сами собою улягутся въ образцовыя формы? Или построить наилучшіе порядки, которые помѣшаютъ людямъ дѣлать зло другъ другу и вызовутъ къ жизни добрыя стороны человѣческой природы? Вотъ старая и вѣчно возобновляющаяся основа спора между моралистами и политиками. Моръ примыкаетъ ко второму рѣшенію, но, рисуя устами заатлантическаго путешественника идеальный бытъ сказочной Утопіи, онъ предполагаетъ въ ней людей, уже примѣнившихся къ этимъ порядкамъ, уже воспитанныхъ въ ихъ духѣ. Это -- обычная въ политическихъ романахъ ошибка, неизбѣжный въ политической проповѣди скачекъ. Первая проблема уже напередъ рѣшена. Личный интересъ и общее благо, процвѣтаніе большой общественной группы, личная свобода и осуществленіе крупныхъ общихъ цѣлей предполагаются безусловно согласимыми. Мы сразу попадаемъ въ міръ, гдѣ намъ, съ нашими крупными и мелкими пороками, въ родѣ самолюбія, зависти, непрямоты, лѣни, съ нашими предразсудками и капризами настроенія, становится какъ-то неловко, совѣстно. Граждане Утопіи -- философы въ истинномъ смыслѣ слова: они никогда, даже по ошибкѣ, не дѣлаютъ того, что вредно, неумно; они не одержимы страстями или, по крайней мѣрѣ, ихъ страсти текутъ по ровному руслу, образуя лишь плодотворные мотивы, нормальные рычаги. Это -- уравновѣшенные умницы, всегда бодрые и пріятные, у которыхъ разумъ и воля, слово и дѣло никогда не враждуютъ между собою.

Моръ требуетъ отъ насъ еще другой уступки. Его Утопія -- большой правильный островъ, благословенный чудеснымъ климатомъ, прекраснымъ положеніемъ при морѣ, всѣми дарами природы, безъ излишка или недостатка въ населеніи, и вдобавокъ безопасный отъ нападеній. Условія -- чрезвычайныя: человѣкъ освобожденъ здѣсь отъ борьбы съ неблагопріятными физическими данными. Допустимъ и это. Вѣдь мы хорошо знаемъ, что наиболѣе сложныя препятствія встрѣчаются человѣку въ борьбѣ не съ окружающимъ міромъ, а со своею внутренней природой, а слѣд. и организатору общества въ попыткѣ согласовать противорѣчивые интересы и понятія.

Въ чемъ же видитъ выходъ Моръ? Прежде всего въ его Утопіи полное равенство, съ однимъ, впрочемъ, исключеніемъ, какъ мы увидимъ. Нѣтъ ни сословій, ни привилегій, ни отличій. Этого мало: нѣтъ матеріальнаго различія. Всѣ въ одинаковой мѣрѣ пользуются всѣми благами природы и общежитія, всѣми средствами, труда, всѣми удовольствіями, всѣми чудесами техники... Насъ не можетъ не заинтересовать вопросъ, гдѣ же Моръ могъ взять живой прототипъ или намекъ на свое идеальное устройство? Чѣмъ онъ вдохновился, какими жизненными впечатлѣніями онъ связанъ? Вы встрѣтите въ литературѣ о Морѣ отвѣтъ на это, и даже довольно ученый. Моръ, вмѣстѣ съ Эразмомъ и другими гуманистами, увлекался Платономъ. Конечно, скажутъ вамъ, Моръ взялъ идею общности имуществъ изъ этого источника. Но ссылка на простое заимствованіе у Платона можетъ вызвать только улыбку. Развѣ мы имѣемъ дѣло съ литературнымъ плагіатомъ? развѣ "Утопія" -- шутка, а не выраженіе лучшихъ мыслей вѣка? Почему одному поколѣнію Платонъ говоритъ такъ много, а на другое, не смотря на усиленное изученіе, не производитъ дѣйствія? Притомъ, въ картинахъ Мора больше отличія отъ Платона, чѣмъ сходства. А тамъ, гдѣ встрѣтится сходство, будемъ предполагать однородность живыхъ впечатлѣній, однородность желаній. Только на такой почвѣ роднятся крупные умы.

Вы увидите сейчасъ, въ чемъ дѣло. У Платона господа, то меньшинство, для котораго существуетъ государство, не работаютъ, а работники, въ свою очередь, не принадлежатъ къ общежитію. Никто не имѣетъ своего хозяйства, своего очага, своей семьи. Брака нѣтъ; никто, даже матери никогда не видаютъ и не знаютъ своихъ дѣтей. У Мора во всѣхъ этихъ отношеніяхъ полная противоположность. Работа обязательна для всѣхъ, и она -- не позоръ, а почетъ. Семейная основа не только удержана, но и доведена до высокой степени развитія. Очевидно, у Мора были другіе еще учителя, другая школа. Присмотримся къ придуманной имъ организаціи въ деталяхъ.

Моръ выросъ въ городской средѣ, въ городской культурѣ и цѣнитъ городъ; но въ немъ уже пробудился обратный позывъ къ сельской природѣ, сентиментальное возвеличеніе физической работы, работы на землѣ, какъ реакція тѣснотѣ, искусственности городской жизни. Онъ хочетъ скомбинировать городъ и деревню, по при этомъ сдѣлать для всѣхъ обязательнымъ земледѣльческій трудъ. Это достигается слѣдующимъ образомъ. Земля составляетъ общее достояніе и находится во временномъ, какъ бы арендномъ пользованіи отдѣльныхъ лицъ, причемъ продукты поступаютъ въ общественные склады. Работники, т.-е. все населеніе, раздѣляются на двѣ группы и періодически, каждые два года, переходятъ изъ города въ деревню и обратно. Общность владѣнія проведена еще дальше: ни у кого нѣтъ собственнаго дома или помѣщенія, и жилища также смѣняются каждыя 10 лѣтъ. Вы видите, что стремленіе уничтожить частную собственность и самое влеченіе къ ней -- проведено очень послѣдовательно: въ Утопіи предупреждаютъ образованіе соотвѣтствующихъ привычекъ; ради этого вводится непрерывное передвиженіе, устраивается жизнь, какъ въ гостинницѣ, но рядомъ съ этой организаціей, разсчитанной скорѣе, повидимому, на нервныхъ, бездомныхъ, блуждающихъ жителей нынѣшнихъ большихъ столицъ, стоитъ чрезвычайно архаическая, патріархальная черта: оторванный отъ мѣста, гражданинъ Утопіи прикрѣпленъ, однако, тѣснѣйшимъ образомъ къ семьѣ, къ родственнему союзу. Земледѣльцы составляютъ группы въ 40 человѣкъ каждая; это -- "фамилія", въ которую входятъ мужчины и женщины и которою заправляютъ отецъ и мать семейства, "люди серьезные и разсудительные", какъ сказано въ Утопіи. Семейное начало, и притомъ въ его старинной формѣ, поставлено очень высоко. Все населеніе въ городахъ расписано по семьямъ и предполагается не иначе, какъ въ кругу ихъ вліянія. Высоко стоитъ авторитетъ старшаго; женщина обязана мужчинѣ полнымъ повиновеніемъ; жена исповѣдуется не священнику, а мужу. Моръ говоритъ прямо, что въ менѣе важныхъ случаяхъ, гдѣ не стоитъ вмѣшиваться властямъ, мужъ наказываетъ жену такъ же, какъ родители дѣтей. Контрастъ между общностью имуществъ и сохраненіемъ патріархальнаго авторитета особенно ярко бросается въ глаза въ устройствѣ общественныхъ обѣдовъ, которые Моръ считаетъ важнымъ воспитательнымъ средствомъ въ общинѣ равныхъ. Въ большихъ залахъ у выборныхъ стариковъ, руководителей большихъ группъ -- собираются всѣ члены подчиненныхъ имъ фамилій. Обѣдъ начинается съ чтенія назидательной книги, продолжается среди музыки и оживленной шутливой бесѣды. Всѣ взрослые поставлены здѣсь на равную ногу. Но молодежь не сидитъ за столомъ, а разноситъ ѣду. Старшіе берутъ куски получше, а дѣтямъ, которыя должны скромно стоять вдоль стѣнъ достаются остатки.

Сопоставляя всѣ эти черты, мы легче догадаемся, изъ какого источника Моръ черинулъ основную идею своего общежитія. Прежде всего это -- средневѣковой католицизмъ съ его грандіозной и единственной въ то время организаціей призрѣнія, съ его ученіемъ, что церковь призвана примирять неравенство, что ея огромныя владѣнія, составившіяся изъ даровъ богатыхъ,-- достояніе бѣдныхъ. Далѣе мысль Мора о полномъ равенствѣ трудящихся, объ отсутствіи прирожденныхъ преимуществъ внушена ему всею жизнью средневѣкового города, а въ гуманистической средѣ пріобрѣла оттѣнокъ глубокаго уваженія къ человѣческому достоинству. Мысль объ общей основѣ хозяйства, о подчиненіи всѣхъ одной дисциплинѣ навѣяна жизнью многочисленныхъ ремесленныхъ, купеческихъ, [религіозныхъ, университетскихъ корпорацій съ ихъ кассами, взаимной поддержкой, строгимъ подчиненіемъ отдѣльнаго лица интересамъ кружка. Въ той же самой средѣ, гдѣ такъ строго береглось патріархальное начало, гдѣ на дружной работѣ членовъ родственнаго союза и на ихъ подчиненіи руководителю дома держалось благосостояніе, Моръ нашелъ и образецъ семьи, хозяйство фамиліями Утопіи.

При общемъ трудѣ, въ этомъ увѣренъ Моръ, не только должно получиться всеобщее благосостояніе, но и самый трудъ можно будетъ значительно сократитъ, а именно, довести до 6 часовъ въ день. Разсчеты Мора, какъ видите, очень смѣлы и оптимистичны. Въ настоящее время на Западѣ рѣшаются выступить съ болѣе скромнымъ требованіемъ 8 часовъ рабочаго дня; примите при этомъ во вниманіе, что XVI вѣкъ былъ далецъ отъ современныхъ чудесъ техники, умножающихъ силу рукъ человѣческихъ въ 100, въ 1.000 разъ. Огромное сбереженіе силъ въ Утопіи, говоритъ Моръ, возможно потому, что ничего не идетъ въ частный сундукъ, ничего не лежитъ даромъ, ни одна личность не эксплуатируется другою. Огромные общественные магазины, наполняемые продуктами общей работы, снабжаютъ всякаго необходимыми припасами и предметами.

Моръ предвидитъ возраженіе, что человѣкъ можетъ стремиться, тѣмъ не менѣе, къ излишку, къ преимуществамъ предъ другими изъ жадности, тщеславія и т. п. Какъ помѣшать этому? Никогда жажда богатства въ такой мѣрѣ не выражалась въ исканіи золота, въ накапливаніи монеты, какъ въ эпоху Мора. Въ Европѣ своего золота было мало, а растущая торговля требовала все больше средствъ обмѣна. Массы людей, особенно разорившіеся дворяне, отчаянные воины съ преизбыткомъ силъ, бросаются на сказочный Западъ въ рѣшимости отыскать, не смотря на всѣ опасности, земной рай, гдѣ родится золото, и завоевать его. Милліонеры XVI вѣка, богатыя красавицы, подъ вліяніемъ той же страсти къ чистому золоту, увѣшиваютъ себя массивными золотыми украшеніями, какъ индійскіе боги. Моръ слишкомъ хорошо помнитъ эти факты и придумалъ для Утопіи сложную систему общественнаго воспитанія, цѣлый рядъ предохранительныхъ мѣръ, чтобы убить въ корнѣ несчастную страсть къ золоту, къ деньгамъ. На нашъ взглядъ, здѣсь много наивнаго: въ Утопіи изъ золота дѣлаются игрушки для дѣтей, предметы для грубаго употребленія, цѣпи для рабовъ и преступниковъ. Такимъ путемъ жители Утопіи съ малолѣтства привыкаютъ смотрѣть на золото, какъ на предметъ достойный презрѣнія. Въ видѣ иллюстраціи разсказанъ фактъ встрѣчи въ главномъ городѣ Утопіи посольства отъ сильнаго сосѣдняго государства, которое хотѣло импонировать утопійцамъ. Съ этою цѣлью послы разодѣлись въ богатѣйшія одежды, увѣшали себя золотомъ и въ сопровожденіи большой свиты вступили въ городъ. Результатъ получился обратный. Послы были приняты населеніемъ за рабовъ, а ихъ слуги за пословъ; мальчишки бѣжали по улицамъ и смѣялись надъ ними, а взрослые отворачивались съ презрѣніемъ. Въ Морѣ здѣсь начинаетъ уже говорить не заглохшая идея аскетизма, которая у него, какъ почитателя античнаго міра, сливается съ преклоненіемъ передъ спартанской простотой и передъ идеаломъ стоиковъ. Всякая роскошь, всякое увлеченіе модой, щегольство Мору глубоко противно. Всѣ должны ходить въ одинаковой простой одеждѣ, предписанной правительствомъ. Всѣ утонченныя наслажденія изгнаны.

Казалось бы, въ обществѣ равныхъ, гдѣ устранена роскошь и нѣга, не будетъ раздѣленія работъ низкихъ и возвышенныхъ или, по крайней мѣрѣ, оба разряда будутъ совершенно равномѣрно распредѣлены между всѣми. Но мы наталкиваемся здѣсь на крайне несимпатичное для нашего уха установленіе рабовъ или крѣпостныхъ людей, которымъ передаются наиболѣе тяжелыя и непріятныя занятія: сюда Моръ относитъ ремесло мясника, кухонную работу и т. п. Правда, рабовъ немного сравнительно со свободными, рабство не наслѣдственно: ему подлежатъ взятые въ плѣнъ на войнѣ и преступники. Однако, удѣлъ рабовъ -- безконечная работа, они ходятъ въ цѣпяхъ. Въ случаѣ возмущенія имъ грозитъ смерть, ихъ истребляютъ тогда, "какъ дикихъ звѣрей". Моръ признаетъ, что наказаніе лишеніемъ свободы хуже смерти, и только пытается сдѣлать изъ факта соціальной необходимости полезное для государства учрежденіе. Въ этомъ пунктѣ панегиристы Мора употребляютъ большія усилія, чтобы примирить современнаго читателя съ гуманистомъ XVI в., чтобы ослабить впечатлѣніе, получаемое отъ его изображенія рабства, какъ бы краснѣютъ за Мора. Если мы, однако, отбросимъ смущающій васъ терминъ рабство или крѣпостничество, то окажется, что на практикѣ самые цивилизованные народы современности совсѣмъ не ушли отъ порядковъ Утопіи: развѣ Моръ не описалъ существующей всюду системы уголовныхъ наказаній, какъ принудительной работы въ самыхъ тяжелыхъ условіяхъ, развѣ наше время не раздѣляетъ съ Моромъ идеи давать вынужденному труду полезное для государства примѣненіе? Слѣдовательно, упреки или даже извиненія Мору въ этомъ пунктѣ были бы съ нашей стороны лицемѣріемъ. Въ одномъ отношеніи Моръ и его современники болѣе расходились съ нашими взглядами: они нисколько не сомнѣвались въ правѣ одной расы порабощать себѣ другую, они считали совершенно естественнымъ, чтобы побѣжденные становились собственностью побѣдителей. Въ Европѣ тяжелая служба на галерахъ отбывалась преступниками и турками, врагами христіанъ, т. е. прирожденныхъ господъ міра, по тогдашнимъ понятіямъ; съ другой стороны, испанцы и португальцы и другіе бѣлые, забирая себѣ земли въ Америкѣ и въ Индіи, считали живущихъ на нихъ цвѣтныхъ людей своимъ неотъемлемымъ живымъ инвентаремъ, своей купленной живой машиной.

Не буду останавливаться на характеристикѣ политическаго строя Утопіи. Къ чему сведется управленіе въ обществѣ, гдѣ всѣ обезпечены, всѣ поставлены въ разумныя условія существованія? И въ самомъ дѣлѣ, очеркъ государственнаго устройства у Мора блѣденъ и мало интересенъ.

До сихъ поръ я излагалъ вамъ организацію внѣшняго быта Утопіи. Это, такъ-сказать, фундаментъ общежитія. Намъ интересно посмотрѣть, какъ живутъ люди въ описанныхъ рамкахъ, что они думаютъ и чувствуютъ, словомъ, какъ устроена ихъ духовная жизнь?

-----

Обратимся къ результатамъ описанной общественной организаціи, къ цѣлямъ, которыя достигаются столь значительными жертвами, ограниченіемъ свободы для всѣхъ и лишеніемъ ея для нѣкоторыхъ. Вѣдь, Моръ -- гуманистъ и не можетъ забыть объ идеальныхъ интересахъ. Дѣйствительно, онъ становится здѣсь по преимуществу краснорѣчивымъ, возвышается до паѳоса "Цѣль общественныхъ учрежденій,-- говоритъ онъ,-- въ томъ, чтобы сначала удовлетворить общественныя и личныя потребности въ самомъ необходимомъ, а потомъ дать возможность каждому под пяться духомъ, развиться въ наукахъ и искусствахъ". Моръ глубоко убѣжденъ, что при разумномъ распредѣленіи труда всякій будетъ имѣть возможность не только доставлять себѣ умственное развлеченіе, но и расширять свои знанія, свой кругозоръ соотвѣтственно своимъ наклонностямъ. Каждое утро, съ восходомъ солнца, открываются большія залы, предоставляемыя мужчинамъ и женщинамъ для этихъ занятій. Люди, посвящающіе себя наукѣ, обязаны ихъ посѣщать; но вообще никому нѣтъ помѣхи; кто желаетъ совершенствоваться въ своемъ ремеслѣ, въ свободные отъ обязательныхъ занятій часы, предоставляется своему влеченію. Вечеромъ всѣ идутъ для отдыха въ сады или зимою въ обѣденные залы. Здѣсь происходитъ бесѣда и звучитъ музыка. Азартныя игры изгнаны. Вообще, прибавляетъ Моръ, жители Утопіи не нуждаются въ удовольствіяхъ, состоящихъ въ щекотаніи или опьяненіи чувствъ. Лишь то, что сообразно съ природой, что возстановляетъ равновѣсіе души и тѣла, признаютъ они. На основѣ крѣпкаго здоровья, которое въ ихъ глазахъ -- первое наслажденіе, предаются они тѣмъ чистымъ радостямъ, которыя сопровождаютъ созерцаніе истины.

Но наука въ Утопіи не есть только тонкое личное наслажденіе. За нею признано великое общественное значеніе. Люди, одаренные научными способностями, поставлены въ исключительное положеніе. Они свободны отъ физическаго труда. По указанію священниковъ -- мы далѣе увидимъ ихъ положеніе -- и послѣ тайнаго голосованія выборныхъ властей, народъ опредѣляетъ къ занятію науками и искусствами наиболѣе способныхъ молодыхъ людей, мужчинъ и женщинъ одинаково. Этихъ лицъ немного. Того изъ избранниковъ, кто не оправдываетъ общественныхъ ожиданій, переводятъ обратно въ классъ работниковъ. Но часто иной работникъ, въ часы досуга отдавшійся умственнымъ занятіямъ, достигаетъ значительнаго образованія, выказываетъ дарованія -- и его поднимаютъ въ классъ ученыхъ.

Вы замѣтили, что въ Утопіи женщины могутъ одинаково съ мужчинами выдаваться въ наукахъ и занимать почетное положеніе ученыхъ. Это -- не случайно брошенный намекъ, а дорогая для Мора, какъ и вообще для лучшихъ гуманистовъ, идея. Моръ гордился своей любимицей Маргаритой, какъ живымъ и яркимъ примѣромъ глубокаго знанія, возвышеннаго интереса и настроенія въ женщинѣ, которая, притомъ, съ очень молодого возраста была захвачена тяжелыми заботами семейной жизни. Люди Возрожденія не останавливались на доказательствахъ въ пользу того, что женщина въ одинаковой мѣрѣ съ мужчиной способна стать на высотѣ культуры. Для нихъ требованіе высшаго женскаго образованія, требованіе равенства призванія женщины и мужчины вытекало изъ возвышеннаго представленія о человѣческомъ достоинствѣ. Отсюда слѣдуетъ право; въ успѣшности результатовъ они не сомнѣвались.

Ученые въ Утопіи представляютъ кадры для труднѣйшихъ общественныхъ должностей: правители, государи, священники, посланники избираются изъ ихъ среды. Моръ пытается дать намъ представленіе о томъ, какъ ему рисуется истинная наука. Живо чувствуемъ мы, какъ гуманистъ хочетъ пробиться чрезъ, стѣну словесныхъ фокусовъ и логическихъ вычурностей, въ которыхъ погребалось зерно живой истины при тогдашнемъ оффиціальномъ преподаваніи. Въ двухъ направленіяхъ лежитъ интересъ Мора, и съ удивленіемъ находимъ мы, что у одного изъ самыхъ горячихъ поклонниковъ классицизма въ программѣ образованія нѣтъ изученія древнихъ: во-1-хъ, естественныя науки привлекаютъ Мора, концентрируясь, главнымъ образомъ, въ астрономіи, вступавшей въ то время въ свой великій фазисъ: недаромъ Моръ говоритъ съ увлеченіемъ объ усовершенствованныхъ инструментахъ наблюденія; во-2-хъ, изученіе моральной природы человѣка, по нашему, соединеніе психологіи и этики. Научныя изслѣдованія въ глазахъ Мора пріобрѣтаютъ какой-то вдохновенный характеръ. Жители Утопіи, говоритъ онъ, считаютъ изученіе вселенной дѣломъ, угоднымъ Богу.

Затрогивая область нравственныхъ идей, Моръ чувствуетъ, что подошелъ къ религіи, больше того, къ чертѣ, гдѣ начинается авторитетъ церкви. Припомните, что "Утопія" написана до реформаціи, что католическая церковь была не однимъ изъ разныхъ вѣроисповѣданій, а единственно авторитетной духовной силой. Католическому біографу Мора крайне трудно сохранять за своимъ героемъ ореолъ правовѣрности. Замѣтьте, что жители Утопіи даже не христіане. Они оказываются лишь воспріимчивыми къ христіанству, съ которымъ знакомятся въ моментъ полнаго развитія своей культуры. Но они представлены уже въ обладаніи тѣхъ понятій о божествѣ, о благѣ, о загробной жизни, которыя католическое духовенство собиралось водворять въ Новомъ Свѣтѣ огнемъ и мечемъ. То, что говоритъ здѣсь Моръ, звучитъ какъ проповѣдь просвѣтителей XVIII-го вѣка, Вольтера или Лессинга. Въ Утопіи нѣтъ единой религіи, какъ догматы, такъ еще болѣе культы, крайне разнообразны. Но это никого не поражаетъ и ни въ комъ не вызываетъ раздраженія. Полная свобода вѣрованій даетъ лишь возможность всѣмъ вѣрующимъ чувствовать общую основу религіи и соединяетъ всѣхъ въ однихъ храмахъ. Мудрый законодатель Утопіи нашелъ сначала въ ней непрерывныя религіозныя войны ослаблявшія страну, такъ какъ секты взаимно истребляли другъ друга, не останавливаясь даже въ виду внѣшняго врага. Въ интересахъ самой религіи Утопъ устранилъ всякое принужденіе. При полной свободѣ, увѣренъ Моръ, истина сама возсіяетъ; среди ожесточеннаго спора и преслѣдованій выигрываетъ худшая религія, такъ какъ худшіе люди наиболѣе упрямы, а лучшая, болѣе святая вѣра глохнетъ подъ грудой суевѣрій, какъ добрая жатва подъ терніемъ и бурьяномъ. Свобода состоитъ не только въ личной неприкосновенности всякаго, какую бы кто вѣру ни исповѣдывалъ, но и въ правѣ распространять свои вѣрованія.

Моръ ставитъ, однако, два ограниченія, и очень любопытно сравнить, какъ представлялось реформатору дѣло въ теоріи до взрыва религіозной борьбы въ Европѣ, и какое неожиданно широкое, но вполнѣ послѣдовательное примѣненіе этой теоріи ограниченія открылось потомъ и отчасти легло пятномъ на память самого Мора. Моръ выключаетъ изъ числа терпимыхъ ученій матеріализмъ, отрицаніе безсмертія души, взглядъ, что міръ управляется случаемъ. Тѣ, кто такъ думаютъ,-- не люди и не граждане, потому что ихъ только страхъ заставляетъ держаться нравственности и законовъ; это -- "существа низшаго рода". Имъ запрещено выражать открыто свои воззрѣнія, и они удалены отъ должностей. Однако, они вполнѣ свободно могутъ излагать свои взгляды предъ священниками и образованными людьми, мало того, ихъ даже приглашаютъ къ такимъ бесѣдамъ, чтобы получить возможность переубѣдить ихъ.

Другое ограниченіе важнѣе. Свобода проповѣди не должна переходить въ нападки на другія религіи, а главное, проповѣдь не должна вызывать движенія среди народа. Въ этомъ случаѣ нарушителя постигаетъ наказаніе, какъ мятежника. Такимъ образомъ, Моръ увѣренъ, что еретика, сектанта всегда можно отдѣлить отъ агитатора, бунтовщика. Трагизмъ его положенія заключался въ томъ, что, когда онъ сталъ во главѣ дѣлъ въ Англіи, ему пришлось встрѣтиться съ сильнымъ сектантскимъ движеніемъ, рѣзко нападавшимъ на церковь и готовымъ защищаться всѣми средствами. Примѣняя свое правило о наказаніи агитаторской проповѣди, какъ мятежа, Мору пришлось опрокинуть свое ученіе о вѣротерпимости. Хотя канцлеръ-гуманистъ и не жегъ протестантовъ по онъ сажалъ ихъ въ тюрьму, а епископамъ не мѣшалъ присуждать ихъ къ смерти. Еретиковъ, готовыхъ къ увѣщанію, не оказывалось. Исключеніе дѣлалось правиломъ, а общее явленіе, предположенное въ теоріи -- мирные споры, ведущіе къ выясненію истины -- вовсе не наступало.

Какъ и просвѣтители XVIII в., Моръ видѣлъ въ религіи, глаи нымъ образомъ, установленіе великаго нравственнаго идеала. Представители всѣхъ ученій и сектъ въ Утопіи сходятся въ одномъ убѣжденіи, которое получается, какъ естественный результатъ ихъ уровновѣшеннаго, здороваго устройства: а именно, что добродѣтель, это -- жизнь, согласная съ природой, т. е. съ разумомъ. Моръ увѣренъ, что природа повелѣваетъ стремиться къ счастью, но за прещаеть увеличивать личное счастье насчетъ другихъ. Свѣтлый взглядъ на жизнь проникаетъ жителей Утопіи: они не боятся смерти; они пользуются всѣми дарами природы. Но въ гуманистѣ Морѣ крѣпка еще привязанность къ подвижничеству: и въ Утопіи есть люди, отрекающіеся отъ довольства, семьи, наслажденій и, что еще тяжелѣе, по мнѣнію Мора, отъ науки и ея радостей, и посвящающіе себя дѣятельной любви. Эти аскеты исполняютъ самыя тяжелыя и непріятныя работы какъ общественныя, такъ и на службѣ, у частныхъ лицъ. Они ходятъ за больными, производятъ землекопныя работы, очищаютъ дороги и т. д. Чѣмъ больше труда, приниженія, чѣмъ ближе приравниваются они къ рабамъ, тѣмъ выше для нихъ нравственное удовлетвореніе. Въ этомъ образѣ самоотверженныхъ дѣятелей, охваченныхъ горячимъ чувствомъ, но погрѣшающихъ противъ разума, сказалось противорѣчіе у Мора, но противорѣчіе, обличающее глубоко терпимый умъ, чуждый принципіальнаго фанатизма. Пусть отдается каждый своимъ чистымъ влеченіямъ, пусть здоровая мораль нормальныхъ людей не дѣлается сухимъ закономъ; живой человѣкъ съ его жаждой правды, хотя бы и на невѣрномъ пути, все же дороже, чѣмъ правильная жизнь безъ одушевленія.

Съ особымъ паѳосомъ изображена у Мора роль и положеніе священниковъ въ Утопіи. Ихъ очень мало и всѣ они равны по достоинству. Ихъ выбираетъ народъ тайной подачей голосовъ. Это -- призваніе исключительно высокое, и лишь люди необычайной силы характера и ума, полные безкорыстія и чистыхъ помысловъ, восторженной вѣры, способны выполнять это призваніе. Въ Утопіи они обрисованы, почти какъ существа высшаго порядка. Имъ безусловно довѣряютъ воспитаніе дѣтей. Ихъ слова, ихъ выговора достаточно, чтобы человѣкъ, совершившій проступокъ, почувствовалъ свою вину и смирился. Въ битвахъ они являются какими-то ангелами-примирителями и заступниками: гдѣ покажется ихъ бѣлая одежда, сражающіеся опускаютъ оружіе, даютъ пощаду опрокинутому врагу и благоговѣйно преклоняются предъ божьими людьми. Священникъ стоитъ выше человѣческаго суда, потому что не внѣшнее принужденіе закона, а лишь глубокое внутреннее сознаніе можетъ поднять его на высоту идеальнаго служенія: въ случаѣ проступка съ его стороны, его не трогаютъ, предоставляя какъ божьяго избранника Богу и совѣсти. Несомнѣнно, идея Мора -- возвышенная идея, но не бросается ли въ глаза, при всемъ различіи во внѣшней организаціи церкви, что именно эта идея навѣяна католичествомъ, его вѣковой традиціей, въ силу которой служители Божіи, эти люди не отъ міра сего, облеченные чудесными дарами, являются руководителями всей жизни человѣческой?

Остается сказать нѣсколько словъ о томъ, какъ Моръ представляетъ себѣ войну въ идеальномъ царствѣ. Это вернетъ насъ изъ Америки въ Европу, изъ области фантазіи, въ міръ дѣйствительности. Но прежде всего, зачѣмъ же война тамъ, гдѣ устроено разумно и сознательно общее благополучіе? Дѣло въ томъ, что Утопія не предполагаетъ всеобщаго перерожденія въ человѣческомъ мірѣ; напротивъ, это счастливый уголокъ, живущій особнякомъ и даже до извѣстной степени насчетъ невѣжества и отсталости окружающихъ. Въ Морѣ заговорилъ англичанинъ, житель безопаснаго острова, привыкшій выдѣлять себя изъ другихъ націй, спокойно смотрѣть на ихъ взаимное истребленіе. Сказалась и другая черта, общій взглядъ вѣка, не умѣвшаго переносить моральныхъ понятій на международныя отношенія. Правда, жители Утопіи не любятъ войны, но это -- нерасположеніе къ ремеслу, а не къ принципу войны. Они не грабятъ городовъ и полей у народа, съ которымъ воюютъ, не трогаютъ безоружныхъ, не захватываютъ въ свою пользу добычи. Но это лишь извѣстный способъ веденія войны. Право войны остается жестокимъ и страшнымъ. Жители Утопіи выступаютъ сами лишь въ крайнихъ случаяхъ; обыкновенно они нанимаютъ солдатъ изъ разбойничьихъ племенъ и мало безпокоятся о ихъ гибели, разъ только обезпечена побѣда. Напротивъ, прибавляетъ Моръ, имѣя въ виду, безъ сомнѣнія, страшныхъ швейцарскихъ наемниковъ своего времени, жители идеальнаго государства радуются, что вредное и злое племя подвергается истребленію. Они разсчитываютъ на измѣну у враговъ и, чтобы избѣжать лишняго кровопролитія, назначаютъ большія суммы за убійство враждебнаго государя и его министровъ. Есть даже такая черта: завоеванная Утопіей страна отдаетъ въ пользу побѣдителей часть земли; туда отправляютъ намѣстниковъ, богато живущихъ со своей свитой насчетъ побѣжденныхъ, какъ римскіе проконсулы. Такимъ образомъ, спартанская простота и здоровое довольство жизнью утопійцевъ прекращаются за предѣлами острова. Это -- частный идеалъ, идеалъ избраннаго кружка людей. Въ этомъ очеркѣ у Мора всего яснѣе обнаруживается Ахиллесова пята всякой Утопіи, всякаго политическаго романа: моральный уровень общества, недостатки его, мѣшающіе ему подняться до идеальной высоты, оттѣняются, вырисовываются темнымъ пятномъ и на томъ идеалѣ, который способны выставить лучшіе люди эпохи.

Утопія, какъ мечта, какъ политическая программа, имѣла тяжелую развязку. Уже поколѣніе Мора видѣло крушеніе свѣтлыхъ надеждъ Возрожденія. Моръ, Эразмъ и ихъ друзья и послѣдователи, готовились встрѣтить эру разума, просвѣтленной вѣротерпимости, всеобщаго матеріальнаго обезпеченія; но они не просто ошибались на столѣтія, переоцѣнивая силы и добрую волю человѣка, они не подозрѣвали ближайшаго: они не видѣли, что стоять наканунѣ сильнѣйшаго возбужденія религіознаго фанатизма и взрыва истребительныхъ религіозныхъ войнъ, не чувствовали, что многіе изъ нихъ самихъ погибнутъ жертвами новаго одичанія; они не подозрѣвали того, что имущественное неравенство будетъ рости еще дальше, что наступитъ новое крѣпостное право. Ихъ желанія и порывы остались, лишь какъ завѣтъ дальнѣйшимъ поколѣніямъ.

"Утопіи" Мора не превзошелъ ни одинъ изъ послѣдующихъ романовъ по яркости образовъ, по цѣльности картины, по силѣ проникновеннаго убѣжденія. И это понятно: "Утопія" -- результатъ счастливѣйшей комбинаціи; одинъ изъ самыхъ крупныхъ, самыхъ лучшихъ людей эпохи взялся выразить настроеніе своего времени, а никогда еще настроеніе не отличалось такимъ юношески-свѣтлымъ характеромъ, никогда оно не было болѣе благопріятно для вѣры въ чудесно-цѣлительную, стремительно-быструю силу просвѣщенія.

"Міръ Божій", No 3, 1896

Оставить комментарий Виппер Роберт Юрьевич (yes@lib.ru) Год: 1896 Обновлено: 10/02/2025. 53k. Статистика. Статья: Критика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Томаса Мора. Публичная лекція, читанная въ Одессѣ въ январѣ 1896 г.

Виппер Роберт Юрьевич "Утопия"

"УТОПІЯ".

Виппер Роберт Юрьевич
"Утопия"