Волошин Максимилиан Александрович
Дон-Жуан фразы Поль де Сен-Виктор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Дон-Жуан фразы
Поль де Сен-Виктор
(11 июля 1825 -- 9 июля 1881)

   "Стоит написать целую книгу только для того, чтобы вы написали о ней одну страницу", -- писал Сен-Виктор Гюго, прочтя статью о "Тружениках моря".
   "Когда я читаю Сен-Виктора, я надеваю синие очки, чтобы не ослепнуть", -- говорил о нем Ламартин.
   Делакруа писал ему после статьи о Сиде: "Вот уже две недели я думаю о ней, из нее возникнут мои лучшие картины".
   "Сен-Виктор не бриллиант, -- он изысканнее -- он сапфир", -- говорит Барбе д'Оревильи.
   "Стиль Сен-Виктора -- золотая чаша: все, что он не нальет в нее, становится сверкающим" -- писал Сен-Бев в статье о "Hommes et Dieux".
   "Среди текущей литературы, -- пишут Гонкуры в своем дневнике, -- Сен-Виктор поистине благородный литературный характер. Это писатель, мысль которого живет всегда в соприкосновении с искусством или в мире великих идей и великих вопросов. Его любовь обращена прежде всего к Греции, потом к Индии, которую он описывает не видав, подобно вернувшемуся из грез Гашиша. Его слово, пылающее, восторженное, глубокое, картинное реет вокруг возникновения религий, вокруг всех величавых и древних ребусов человечества; любопытный о колыбелях мира, о строе обществ, благочестивый и почтительный, он обнажает голову перед Антонинами, которых называет моральной вершиной человечества, и создает свое Евангелие из морали Марка Аврелия. Когда он спускается с вершины и говорит о нынешних временах и нынешних людях, то его ирония звучит подобно микеланджеловской".
   И этот писатель, приводивший в такой восторг самых требовательных из своих современников, был принужден всю свою жизнь, подобно Теофилю Готье, нести бремя газетного фельетона. Свои сокровища он разбрасывал по столбцам ежедневных листков и едва удосуживался собрать их в книги. В настоящее время мы имеем 5--6 его книг, но они далеко не исчерпывают всего им написанного. В его судьбе ярко выявлено несколько характерных черт условий литературной работы в XIX веке. Писатель по преимуществу изысканный и замкнутый, в котором смешаны классицизм с эстетством, собиратель редкостей, кузнец драгоценных слов и фраз, всем своим существом протестующий против современности и ненавидящий "злобу дня", вынужден служить ей всю жизнь в качестве журналиста; человек, все вкусы которого направлены к искусству вечному и классическому, должен еженедельно высказывать свое мнение по поводу всех глупейших водевилей Второй империи. От этого он спасается лишь тем, что никогда не говорит о своих темах по существу, и лишь по поводу их воскрешает картины того искусства и тех эпох, в которых пребывают его мечта и вкусы. Так что достаточно из его фельетонов вычеркнуть первые и последние строки и пред вами прекрасная историческая поэма в прозе, в которой ничто не напоминает той незначительной театральной новинки, которой она была вызвана.
   Характерно и то, что этот блестящий писатель, пользовавшийся не только признанием избранных, но и широкой популярностью среди большой публики, почти мгновенно был забыт после смерти и теперь настолько же мало читаем во Франции, как и в России, где его не знают совсем. После его смерти группа друзей, во главе которой стоял Эрнест Ренан, начала собирать в отдельные книги разбросанные повсюду его статьи, сгруппировала несколько томов, но дело не было доведено до конца и большая часть им написанного погребена в старых газетных листах.
   Такая судьба и быстрое забвение отчасти объясняются самими особенностями его таланта: он был -- так его называли при жизни -- "Дон-Жуан фразы". Вся его сила только в определении. У него нет идей, нет критической инициативы, но для всего он находит образы точные, верные, неожиданные и ослепительные. Чтобы понять характер творчества этого поэта в прозе, по капризу своего века ставшего критиком и журналистом, надо ближе рассмотреть его личность.
   "Я родился в кабинете древностей", -- говорит он о себе, -- меня укачивала на своих руках прабабка, которая была фрейлиной Марии Антуанетты, и пудра старого двора -- этот снег монархического Олимпа, окутала мою юность фантастическим и пьянящим облаком. Мой ум свободолюбив, но у меня темперамент якобинца. Я склоняюсь перед скипетром, власть меня околдовывает, перед царственностью мои колени сгибаются; я не могу раскрыть готского альманаха без внутреннего трепета; и если бы Претендент, блуждая в вересках Шотландии, протянул бы мне свою прекрасную руку -- эту идеальную руку Стюартов, по которой его всюду узнавали, я бы ее поцеловал, опустившись на одно колено, со слезами на глазах".
   Род графов де Сен-Виктор креольского происхождения, натурализовавшийся в Шотландии и эмигрировавший во Францию вместе с Иаковом Стюартом. Отец Поля -- Максимилиан де Сен-Виктор занимал в литературе своего времени почтенное место, как эллинист, эротический поэт и историк-панегирист Иезуитского ордена. Свое образование Поль де Сен-Виктор получил в Риме в Коллегии Св. Игнатия. Иезуиты, бывшие во все времена искуснейшими скульпторами человеческой глины (что конечно не мешало им кастрировать воли, предрасположенные к этому), прекрасно меблировали его эрудицию и воспитали в нем изысканный вкус к истории. Его католической душе и классическим вкусам не приходилось слишком учителеборствовать с ними. Первой литературной работой его было сотрудничество со своим отцом при составлении апологетической книги последнего "Les Fleurs des Martyrs". Девятнадцати лет он написал первую свою самостоятельную работу о "Видении Брата Альберика" (предшественника Данте), напечатанную в журнале "Correspondant" (1844). В эпоху Революции 1848 г. Поль де Сен-Виктор был секретарем Ламартина, а затем прошел через дружбу и влияние сперва Барбэ д'Оревильи, потом Теофиля Готье. С 1855 г. он заступает его место как драматический фельетонист в "La Presse" Жирардена.
   В "Дневнике Гонкуров" мы находим случайное замечание, дающее его интимный портрет в эпоху его расцвета:
   "У Сен-Виктора, на улице Гренелль, в глубине большого двора, маленький салон, тесно увешанный рисунками Рафаеля и великих итальянских мастеров. Входит Сен-Виктор, растрепанный, не завитый, в полном дезабилье, входит, как прекрасный мальчик, похожий на юношу Ренессанса в своем сияющем беспорядке. Он не создан для современного костюма, который его делает банальным...
   ... Сообщая нам свои литературные планы, он говорит о дерзком желании описать Метопы Парфенона. Он говорит с диким восторгом и отчаянием -- отчаянием, что не найдет образов для этого, жалуясь, что во французском языке нет слов достаточно священных, чтобы описать эти торсы, "в которых божественность пульсирует подобно крови". "Парфенон! Парфенон!" -- повторяет он два-три раза, -- это слово преисполняет меня ужасом Священных Рощ"... И вот, воодушевленный античной красотой, подобно верующему, говорящему о своей религии, он рассказывает, смеясь, но с каким-то ужасом в глубине всего существа, историю известного немецкого филолога Отфрида Мюллера, который осмелился отрицать солнечную божественность Аполлона и погиб от солнечного удара.
   ... Этот юноша, который после трех лет дружбы вдруг покрывается льдом и у которого иногда проскальзывают такие холодные рукопожатия, точно он подает руку незнакомцу".
   Десять лет спустя, уже после смерти своего брата, Эдмон Гонкур записывает: "Когда после вечера, проведенного с этим куском мрамора, который зовется Сен-Виктором, я возвращаюсь домой, -- мне хочется плакать".
   Но в шестидесятых годах дружба Гонкуров с Сен-Виктором была очень интимна и дневники этих лет часто говорят о нем. В 1861 г. они втроем путешествовали по Голландии и одна из заметок дает самый глубокий и самый верный анализ характера и таланта Сен-Виктора.
   "Мы возвращаемся из Голландии вместе с Сен-Виктором. Все время он блещет неожиданными образами, которые то поэтично, то грубо рисуют людей и вещи при помощи антитез и сближений: образы бесчисленные и многообразные брызжут из этой памяти, напитанной неимоверною начитанностью, которая никогда не замыкалась в определенной эпохе или в отдельной области наук, но впивалась в сердцевину всех основных книг, во все редкости истории, во все трактаты теогонии и психологии. Он вносит в свой разговор добычу разума, собранную повсюду и рельефно представленную при помощи контрастов ловких, остроумных, иногда даже дико причудливых.
   Весьма оригинальный в своем способе выражения, он мало оригинален в методе своего мышления; впечатление красоты и оригинальности вещей он получает только тогда, когда он заранее предупрежден о них книгой -- все равно плохой или хорошей; подобно сухо развитым натурам, он верит печатному слову и благодаря этому рабству в глубине души подчинен ходячему мнению. Поэтому в музее он пойдет прямо с закрытыми глазами, как сомнамбула, к картине, освященной всеобщим признанием или высокой рыночной ценой, которая ослепляет его, если она громадна; а сам он неспособен открыть неизвестного, скрытого, безымянного шедевра. Затем он человек скорее усвоенного, чем инстинктивного вкуса, того всеобщего вкуса, который простирается на все: на форму мебели, на деталь туалета, на элегантную особенность растения, и раскрывает глаза только на то, что занумеровано: живопись, скульптуру, архитектуру, и проходит совершенно незрячий сквозь живую жизнь; он слеп на улице, слеп к проходящим, слеп к художественной красоте существ и явлений, исключительный созерцатель картин и статуй".
   Гонкуры верно отметили главную слабость Сен-Виктора. Он принадлежит к тем ультракультурным талантам, которые способны воспринимать лишь ту действительность, которая уже раз прошла через человеческое восприятие, то есть действительность, уже выкристаллизовавшуюся в искусстве. Их реальность -- это реальность библиотек и музеев. Их творчество -- творчество комбинаций и сопоставлений.
   Талант такого рода приводит человека неизбежно к профессии критика. Но эти критики не расчленяют, не анализируют, а формулируют и определяют. Они не судят, а отбирают. У них темперамент коллекционеров. Их произведения напоминают кабинет редкостей, собрания драгоценностей, коллекции старинных предметов, музеи и библиотеки. Они отличаются пышностью, обилием, холодным порядком. Их дидактическое значение громадно, но их пламя морозно, как северное сияние.
   Если ОНИ литераторы, то становятся Сен-Викторами, который является ярким выразителем этого типа. Если они живописцы -- то Гюставом Моро. Пойдите в музей на улице Деларошфуко и вам покажется, что вы видите графическую транспозицию ослепительных образов Сен-Виктора. То же обилие драгоценностей и орнаментов, та же эмалевая яркость красок, та же любовь к вычурным и редким формам, к пластической стороне древних и новых религий, при отсутствии живого мистического чувства, тот же вкус к прекрасным метафорам и аллегориям, при отсутствии символического проникновения. Одним словом, будь Сен-Виктор поэтом, его место было бы среди парнасцев, современником которых он был.
   Книги Сен-Виктора представляешь себе скорее в виде залов Лувра, в которых расположены богатейшие, но отчасти разрозненные коллекции. Вот зал истории театра "Les deux Masques". Греческие трагики -- Эсхил, Софокл и Эврипид представлены там во всей полноте. Читая эти первые два тома невольно вспоминаешь слова, сказанные о нем: "Сен-Виктор раньше утомляет мускулы глаза, чем мозг". Третий том "Двух Масок", посвященный Шекспиру, Расину, Корнелю и комедии XVII и XVIII веков -- недокончен. Смерть помешала ему сплавить в единое целое эти фрагменты. Книги "Hommes et Dieux" и "Anciens et Modernes" являются залом исторического музея, в котором особенно блестяще представлен Ренессанс. Отдельные витрины посвящены Виктору Гюго, осаде Парижа ("Barbares et Bandits"), театру Дюма и Ожье... Статьи Сен-Виктора о литературе и о живописи, его переписка так и остались не собранными.
   И теперь, много лет спустя, можно повторить о нем слова Сен-Бева, сказанные еще в 1869 году:
   "Сколько раз приходилось мне жалеть, что эти страницы, написанные с таким блеском и воображением, рассеяны по всем ветрам, не собраны в отдельные книги, чтобы их можно было перечесть, и чтобы их автор, столь изысканный и единственный, занял подобающее ему место среди тех немногих избранных, к которым он принадлежит".
   Переходя к книге "Hommes et Dieux", по поводу появления которой написаны эти строки, Сен-Бев говорит:
   "Боги и Люди" -- заглавие первой книги, которую он издает, правильно не только потому, что он поместил в начале описания нескольких великих божеств древнего мира: Венеры Милосской,
   Дианы, Цереры, а также и Елены -- этой богини красоты, но главным образом потому, что повсюду в суждениях Сен-Виктора веет и царит истинная религия искусства. Сен-Виктор -- классик в самом широком смысле этого слова... Исторические портреты являются, без сомнения, самыми замечательными в данной книге: Нерон, Марк Аврелий составляют великолепные контрасты; каждый разработан до конца; Людовик XI, Цезарь Борджиа, странный и вероломный Генрих III, Испания, особенно Испания при Карле II, составляют настоящую галерею, и любители живописи смогут надписать внизу каждой страницы соответствующие имена мастеров кисти".
   Гению русской литературы чужды таланты, подобные Сен-Виктору. Воспитанная на мощном реализме, она пока только создает новые ценности и у русских писателей нет ни склонности, ни охоты собирать и распределять исторические редкости. Тем более, такой писатель, как Сен-Виктор, может быть нужен русскому читателю. И если мы выдвигаем против него все те упреки, которые можем сделать музеям -- "темницам искусства", то, с другой стороны, мы вправе сказать, что чтение его книги даст не меньше, чем посещение Прадо или Лувра.

Максимилиан Волошин.

   Коктебель 2.X. 1912.

------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: М. А. Волошин. Собрание сочинений. Том 4. Переводы. - Москва: Эллис Лак-2000, 2006. -- 990 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru