Вольтер
Сравнение Вольтера с Расином

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Сравненіе Вольтера съ Расиномъ.

  
   Всѣ упражняющіеся въ Словесности, почитаютъ трагедіи Вольтеровы лучшею часто его сочиненій. Едипъ, Брутъ, Заира, Меропа, Альзира, Смерть Цезаря, Магометъ, Семирамида, Строma Китайскій, Танкредъ, Орестъ: сіи произведенія, изъ которыхъ не всѣ имѣютъ одинакое достоинство, хотя всѣ остались на сценѣ, равняются числомъ трагедіямъ Расина. Вольтеръ былъ гораздо плодовитѣе; въ его пространномъ театрѣ дурныя сочиненія занимаютъ несравненно болѣе мѣсяца нежели хорошія, и если бы количество было уважаемо болѣе нежели качество, то Расинъ не могъ бы выдержать сравненія. Четыре трагедіи Вольтеровы, Заира, Меропа, Альзира и Maгометъ, сочиненія въ самомъ дѣлъ блистательнѣйшія изъ всего написаннаго Вольтеромъ, имѣли удивительный успѣхъ въ продолженіи послѣднихъ тридцати лѣтъ его жизни, онъ держалъ тогда въ рукахъ своихъ скипетръ словесности; вся Европа преклоняла колѣна предъ каждою его строкою: ето можно назвать какимъ-то изступленіемъ, которое трудно изъяснить для тѣхъ, кои не были сами свидѣтелями онаго. Въ Фернейскомъ замкѣ своемъ Вольтеръ былъ нѣкіимъ патріархомъ философіи, первосвященникомъ новаго закона, долженствовавшаго преобразовать родъ человѣческій, уничтожить всѣ злоупотребленія и совершенно разрушить суевѣріе! Калифъ Багдадской, великій повелитель правовѣрныхъ, никогда не имѣлъ большаго уваженія и почестей. Всякій писатель, печатавшій книгу, долженъ былъ со льстивымъ посланіемъ представить Вольтеру свое сочиненіе, и владыка словесности посылалъ ему грамату на умъ и даже на геній, состоящую въ весьма учтивомъ письмѣ, которое получившій хранитъ въ своемъ архивъ, и до конца жизни перечитывалъ всякому, кто только хотѣлъ слушать. Когда разсказываютъ о подобныхъ примѣрахъ лести, безразсудства и низости, прославившихъ сію епоху философій и сумазбродства, то думается, будто говорятъ небылицу; но что же заключить бы надлежало, когдабъ я сталъ описывать со всею точностію историческою увѣнчаніе сего старца, дряхлаго и неимѣвшаго уже никакихъ чувствованій кромѣ гордости? Начальники заговора предначертали весь порядокъ сего праздника, которой былъ торжествомъ не столько для самого Вольтера, сколько для его поклонниковъ. Онъ стоялъ уже на краю могилы; но почести ему возданныя озарили блескомъ славы всю его философію. Не надобно думать однако, будто бы значущіе люди и большая половина общества брали какое нибудь участіе въ семъ постыдномъ дѣлѣ. Парижъ, городъ обширной -- съ одной части его боготворятъ человѣка, котораго въ другой презираютъ! Стихотворцы, сочинители и всѣ тѣ, которые мараютъ бумагу, почти всѣ Академисты, толпа праздныхъ людей, иностранцевъ, бродягъ,. молодыхъ Сеидовъ, напоенныхъ вольнодумствомъ и буйственностію, почерпнутыми въ сочиненіяхъ Вольтера, куча подмастерьевъ, писарей, повѣренныхъ, сидѣльцовъ -- вотъ сборище, которое праздновало достопамяное сопричтеніе сего новаго святаго {Читатель, которому не понравятся сіи слова, употребленныя здѣсь при осписаніи постыднаго дѣла, или другія подлежащія охужденію, пусть замѣтитъ, что Миѳологія и древнія преданія не во всѣхъ случаяхъ доставляютъ приличныя названія, съ точностію означающія фанатическое обожаніе, какое оказывали философамъ 28 столѣтія. Примеч. Сочинителя.} къ лику праведныхъ. -- Легко понять можно, что сочиненія, написанныя имъ во время своего первосвященства, превозносимы были до небесъ наглымъ пронырствомъ и хитростями многочисленной секты: нѣкоторыя трагедіи, прежде освистанныя, появились опять съ честію, поддержаны будучи славою Вольтёра; -- и поетъ пожиналъ плоды ентузіазма, посѣяннаго философомъ. Теперь, когда исчезъ уже духъ партій, когда философія Вольтерова помрачены въ общемъ мнѣній и когда опустошенія ею причиненныя поражаютъ ужасомъ, настало время справедливости; теперь можно безъ предубѣжденія оцѣнить сего знаменитаго стихотворца и назначить мѣсто, которое онъ долженъ имѣть въ потомствѣ. Еще осталось нѣсколько обожателей Вольтера, способныхъ привести въ заблужденіе: восторги ихъ тѣмъ болѣе странны, что они принуждены, будучи прикрывать молчаніемъ вредныя Лжеумствованія сочинителя Орлеанской Героини, по видимому хотятъ вознаградить чрезвычайными похвалами, приписываемыми хорошимъ его твореніямъ, то насиліе, которое дѣлаютъ себѣ, обвиняя его нелѣпости! Гражданинъ Лагарпъ въ Курсѣ Словесности, гдѣ впрочемъ находятъ столь много прекрасныхъ разборовъ и основательныхъ наблюденій, страннымъ образомъ обезславилъ вкусъ свои скучными и длинными замѣчаніями, достойными древнихъ схоліастовъ Гомеровыхъ. Его разсмотрѣнія Вольтеровыхъ трагедій суть не что иное какъ нелѣпые панигирики, въ которыхъ сочинитель съ набожностію удивляется превосходнымъ соображеніямъ своего героя; а сіи превосходныя соображенія представляютъ всегда почти дурные планы, худо связанные и невѣроятные. Пронырства обожателей Вольтеровыхъ теперь не тайна; они были больше слѣдствіемъ разсчетовъ собственнаго ихъ самолюбія, нежели знаками чрезмѣрнаго усердія къ славѣ другихъ: люди сіи чувствовали, что мѣсто, которое они займутъ въ республикѣ словесности, зависитъ отъ того, какое будетъ имѣть въ ней Вольтеръ. Если откроютъ весьма важные недостатки въ лучшихъ трагедіяхъ его, если докажутъ, что онъ гораздо хуже хорошихъ сочиненій Расиновыхъ; что станется съ жалкими драмами нашихъ новѣйшихъ писателей, которые весьма далеки еще и отъ посредственныхъ Вольтеровыхъ твореній? -- И такъ они по разсчету или собственныхъ выгодъ соединяли силы свои, дабы вознести Вольтера какъ можно выше и возвышая его; они возносились сами. Изъ двоесмысленнаго и коварнаго слога похвалъ ихъ не трудно понять, что они имѣли намѣреніе утвердить, будто бы Вольтеръ есть первый Французскій трагикъ, будто онъ превзошелъ Корнеля приятностію, правильностію и вкусомъ, Расина выразительностію и живостію картинъ театральныхъ: таковы обыкновенно бываютъ заключенія, слѣдующія непосредственно изъ восторговъ ихъ всякой разъ, когда они говорятъ о трагедіяхъ Вольтера, и въ етомъ Лагарпово намѣреніе очень примѣтно. Сіе-то внушило мнѣ мысль собрать и безпристpастно сравнить главныя черты, отличающія Расина и Вольтера, относительно же Корнеля, я увѣренъ, что древняя слава и уваженіе, принадлежащія сему отцу нашего театра, довольно защищаютъ его отъ нападеній нѣкоторыхъ мѣлочныхъ, дерзскихъ критиковъ, подобныхъ жителямъ Лилипутскимъ, осаждающимъ гору человѣка. Мысль, равнять Вольтера съ Расиномъ, и даже предпочитать перваго, несправедлива, соблазнительна и столько вредна успѣхамъ искусства, что недостало бы силъ къ достойному ея охужденію для чести вкуса и словесности.
   Расинъ и Вольтеръ въ однихъ почти лѣтахъ вступили на драматическое поприще, и первый опытъ Волтера былъ гораздо блистательнѣе нежели Расина; оба они выбрали предметы изъ Греческаго театра, оба имѣли прекрасные образцы: но Волтеръ пользовался болѣе Софокломъ, нежели Расинъ Еврипидомъ. Вольтеровъ Едипъ; при всей нелѣпости крайне смѣшнаго епизода (Филоктета) и сухости перваго дѣйcтвія долженъ быть предпочтенъ Расиновымъ Братьямъ врагамъ, даже въ отношеніи къ слогу, хотя въ семъ первомъ произведеніи юности Расиновой и находятъ мѣста, которыя выше всего, что есть лучшее въ Едипѣ Вольтеровомъ. При томъ же сочинитель Едипа обязанъ симъ преимуществомъ не столько собственному генію и дарованіямъ, сколько вѣку своеміу и обстоятельствамъ. Расинъ написалъ Братьевъ враговъ, когда языкъ не былъ еще совершенно обработанъ; онъ не имѣлъ другихъ примѣровъ кромѣ нѣсколькихъ трагедій Корнелевыхъ. Лучшія общества заражены еще были худымъ вкусомъ и романическимъ болтаньямъ; напротивъ, когда Вольтеръ, спустя почти сто лѣтъ послѣ него, сочинялъ Едипа -- онъ имѣлъ Корнеля и Расина своими учителями; имѣлъ языкъ, обогащенный образцовыми произведеніями великихъ писателей; жилъ посреди народа, коего вкусъ былъ образованъ примѣрами изящности. Вольтеръ поддерживаемъ былъ Софокломъ, что онъ упалъ при первомъ своемъ пареніи, когда захотѣлъ летѣть собственными крылами. Послѣдовавшая за Едипомъ Артемира справедливо освистана; -- молодой сочинитель не только не получилъ никакого успѣха, но, скажемъ просто -- упалъ и ушибся; слогъ его былъ слабъ, нестихотворенъ и неправиленъ, Вольтеръ явился не болѣе какъ ученикомъ посредственнымъ.Но второе произведeнie Расина, Александръ, показывало стихотворца; коего способности начинали развиваться; слогъ въ немъ исполненъ блеска, доброгласія, красоты и силы: оно не было еще хорошею трагедіею, но всегда могло назваться сочиненіемъ хорошо написаннымъ. Справедливо, что Расинъ тогда еще заблуждался, идучи по слѣдамъ Корѣеля, между тѣмъ какъ долженъ былъ слѣдовать собственному генію; однакожъ ослѣпленіе его было не продолжительно -- и далекое разстояніе отдѣляющее Александра отъ Андромахи есть замѣчательнѣйшая епоха въ исторіи человѣческаго разума. Вольтеръ становился робкимъ; мы видимъ его раздраженнымъ противу бѣдной Артемиры, которую передѣлываетъ, перемѣня заглавіе, и даетъ публикѣ новой случай освистать себя: Maріяна была еще несчастнѣе Артемиры, хотя нѣсколько лучше написана. И такъ, Расинъ на 28 году Андромахою поставилъ себя между первѣйшими трагиками; а Вольеръ, будучи 30 лѣтъ, колеблется еще на сценѣ, не чувствуетъ своихъ дарованій, а пользуется, какъ ученикъ риторики, общими мѣстами. Желая разсѣять печаль свою, онъ поѣхалъ въ Англію, не смотря, что сами Англичанѣ тогда имѣли привычку ѣздить во Францію для такой же причины. Сіе путешествіе было для него весьма полезно; онъ познакомился съ Англійскою словесностію, и нашелъ въ геніи стихотворцевъ ея способы замѣнить недостатокъ собственнаго генія; однако же нашелъ вмѣстѣ и несовершенства, отъ которыхъ не всегда умѣлъ остерегаться: у Англичанъ научился онъ выискивать, не сообразуясь съ разсудкомъ, разительныя положенія и романическія сцены. Хотя никогда не было ни малѣйшаго сходства между правленіемъ республики Римской и Англіи; на семъ островъ царствовалъ однакоже какой-то духъ гордости и независимости, способствующій нарѣчію республиканскому; ето безъ сомнѣнія понудило Вольтера избрать предметомъ своимъ Бруиа. Не смѣю упрекать его, будто бы онъ въ ролѣ сего знаменитаго Римлянина раболѣпно сообразовался съ общенароднымъ мнѣніемъ; но признаюсь, имѣя хотя малыя свѣденія въ исторіи, не возможно предаться очарованію. Брутъ, повидимому, былъ честолюбецъ, изгнавшій Тарквинія не съ тѣмъ намѣреніемъ, дабы освободить Римъ, но чтобъ самому управлять онымъ; сему доказательствомъ служитъ учрежденное имъ правленіе, которое было хотя аристократическое, но строжайшее всякой монархіи. Чрезмѣрное честолюбіе невнемлетъ гласу крови, и Бруту небольшихъ стоило усилій обвинить сыновъ своихъ, хотѣвшихъ умертвить его; отечество, т. е. санъ и власть, были для него дороже дѣтей. Къ тому же онъ не могъ не осудить ихъ; -- еслибъ и въ наше время сынъ какого нибудь судьи обличенъ былъ въ заговорѣ; то отецъ не имѣлъ бы права простить его; онъ могъ бы только отдать дѣло на разсмотрѣніе другому и не присутствовать при исполненіи казни; ибо отечество не требуетъ, чтобы оскорбляли безъ нужды природу. Въ поступкѣ Брута нѣтъ ничего героическаго; въ немъ видна, къ гибели свободы и республики, одна варварская надутость. Еслибы онъ ввѣрилъ равному себѣ исполненіе обязанности, которую природа возбраняла ему исполнить; то отъ того не сдѣлался бы менѣе республиканцемъ. Вопреки всѣмъ наряднымъ рѣчамъ, вопреки всему блеску краснословія, Брутъ скученъ, холоденъ и даже ненавистенъ. Дѣйствіе во всей трагедій худо связано; она хотя и заслужила рукоплесканія молодыхъ людей, которые любятъ блескъ и громъ стиховъ; но скоро была оставлена, потому что въ ней одни только слова безъ всякой завязки, и что она основана на ложной мысли. За Брутомъ, слѣдовала Еврипила, коей содержаніе Вольтеръ занялъ изъ Шекспирова Гамлета. Сія трагедія принята такъ дурно, что сочинитель принужденъ былъ взять ее съ театра, передѣлалъ ее и потомъ выдалъ подъ другимъ именемъ, т. е. какъ изъ Артемиры выкроилъ Маріяну, такъ точно изъ Еврпилилы, Семирамиду.-- Не понимаю, почему сей стихотворецъ-философъ непремѣнно захотѣлъ вывести на сцену привидѣніе! Явленіе сіе тогда могло пугать однихъ дѣтей и молодыхъ дѣвушекъ; а теперь оно заставляетъ всѣхъ смѣяться.
   И такъ въ продолженіи 14 лѣтъ, протекшихъ со времени Едипа, сочинитель былъ счастливъ только въ первомъ опытъ своемъ; изъ пяти его трагедій три освистаны, а одна принята холодно. Ходъ не быстрый, не торжественный! Вольтеръ шелъ къ славѣ не исполинскими шагами; имѣя 36 лѣтъ отъ роду. слѣдовательно при всей зрѣлости таланта, онъ еще ничего не произвелъ для потомства. -- Мучимый неудачами и уничиженною гордостію, онъ чувствовалъ, что надобно было оставить многотрудный путь Корнеля и Расина, освободиться отъ стѣсняющихъ оковъ искусства и здраваго смысла и броситься къ романическимъ происшествіямъ. Слѣдуя сему, написалъ онъ баснь, въ которой, вопреки вѣроятію, собралъ столько чудесностей, что наконецъ принудилъ рукоплескать себѣ. Шекспировъ Отелло доставилъ ему развязку для сего творенія,. Баязетъ -- различныя подробности, многіе Расиновы сцены -- страстныя движенія и нѣжные чувства. Лагарпъ въ своихъ замѣчаніяхъ истощилъ всѣ доказательства, дабы увѣрить, будто Заира трогаетъ болѣе всѣхъ трагедій, коихъ дѣйствія основаны на любви, "потому что жесточайшія мученія любви суть именно тѣ, которыми Она сама себя угнетаетъ." Но если доказано уже, что мученія Оросмановы происходятъ не отъ любви, и что поведеніе его противно любви и внушеніямъ сердца, то не слѣдуетъ ли изъ того, что завязка Заиры можетъ трогать тѣхъ только, которые не размышляютъ объ ея нелѣпостяхъ и о томъ, что участіе ею производимое неодобряется разумомъ? Расинъ зналъ лучше характеръ любви, когда, говоря о Баязетѣ, заставляетъ сказать Акомата:
  
   "Je connois peu l'amour -- mais j'ose te répondre.
   "Qu'il n'est pas condamné, puisqu'on veut le confondre."
  
   Сими двумя стихами Расинъ осудилъ Заиру прежде еще нежели она существовала: любви и ревности свойственно тотчасъ обличать невѣрность; но когда ревнивой любовникъ въ продолженіи цѣлыхъ двухъ дѣйствій, имѣя несомнительное доказательство вѣроломства своей любовницы, не объявляетъ ей онаго, хочетъ лучше умертвить ее, нежели объясниться; то я спрашиваю, есть ли такой любовникъ на свѣтѣ? Ето безсмысленный, ищущій своего несчастія, и который не долженъ приписывать бѣдствій своихъ любви. Сочинитель Курса словесности, говоритъ съ восторгомъ благоговѣйнаго удивленія о баснѣ Заиры и почитаетъ ее послѣднимъ усиліемъ человѣческаго разума, между тѣмъ какъ въ самыхъ пустыхъ романахъ находятъ происшествія, которыя трогаютъ гораздо больше.
   Не буду продолжать далѣе исторій Вольтеровыхъ трагедій: приступимъ прямо въ сравненію сего стихотворца съ Расиномъ. -- Планы Вольтеровы сдѣланы на удачу; Расиновы связаны по правиламъ глубокой мудрости. Расинъ обладалъ совершенно даромъ вымысла, составляющаго, кажется, существеннѣйшее отличіе геніевъ? Вольтеръ совсѣмъ не имѣлъ его. Заира, столько превозносимая, въ самомъ дѣлъ есть чудовищный романъ, въ коемъ здравый разумъ безпрестанно оскорбляется. Только съ помощію самыхъ невѣроятныхъ предположеній онъ представляетъ блистательныя сцены, ослѣпляющія обыкновенную толпу зрителей. Альзира, если отнять отъ нее разительную противуположность между Европейцами и дикими, будетъ самою простою баснею. Дѣвушка, почитая любовника своего умершимъ, по слабости или по политикѣ, выходитъ за другаго; мертвецъ воскресаетъ и не видитъ никакого средства возвратить себѣ любезную, кромѣ какъ убить ея мужа; по счастливѣйшему въ свѣтъ случаю, yмерщвленный супругъ прощаетъ убійцу и уступаетъ ему жену свою! Подобное дѣйствіе имѣетъ очень великую нужду въ общихъ мѣстахъ, въ извлеченіяхъ, въ стихотворномъ пустословіи. Совсѣмъ невозможно, чтобы гордый и завистливый испанецъ, едва только, соединившійся бракомъ съ Альзирою, оставилъ, ее наединѣ съ полоненнымъ Амеркаанцомъ; еще беззмысленнѣе, что сему дикому, въ которомъ узнаетъ своего, соперника, онъ, позволяетъ оскорблять себя ужаснѣйшимъ образомъ, и что Альзира въ самую ночь брака имѣетъ случай говорить съ любовникомъ! Въ сей трагедіи все противно здравому разсудку, и выведенныя лица способны только произносить одни ругательства. -- Магометъ великъ въ рѣчахъ своихъ, но мало въ поступкахъ: сочинитель не могъ дать силы дѣйствію; весь умъ Магометовъ обращенъ въ трагедій къ тому, чтобы заставить (безъ всякой нужды) сына умертвить отца своего, и ето дѣлаетъ Магомета столько ненавистнымъ, что нужно необходимо прибѣгнуть къ чуду, дабы вывести его изъ хлопотъ: сіе чудо и несообразно и безсмысленно. Магометъ, плѣненный молодою дѣвушкой, издѣвающейся надъ нимъ, можетъ быть забавнымъ лицемъ въ комедіи. Всѣхъ лучше расположенная трагедія Вольтерова есть Меропа; планъ начертанъ былъ Маффеемъ, однако и при всемъ томъ сколько находимъ въ ней романическихъ приключеній! какое легковѣріе и безразсудность! какъ ничтожны причины, кои заставили Меропу думать, будто Егистъ, умертвилъ ея сына! какое измѣненіе въ характеръ Меропы, изображенной сперва кроткою, правосудною, человѣколюбивою, а потомъ внезапно превратившуюся въ дикаго звѣря, въ людоѣда жаждущаго крови, въ безчувственную, которая желаетъ сама исполнить должность палача! Чудесное появленіе Нарбаса, весьма кстати пришедшій удержать руку, поднятую на закланіе Егиста, можетъ быть, позволительнымъ только въ сказкахъ. Между тѣмъ сія трагедія, безъ всякаго противорѣчія, есть образцовое произведеніе Вольтера.
   Расиновъ разговоръ всегда удивительно точенъ: его лица всегда говорятъ только то, что должны сказать въ положеніи, въ какомъ находятся; языкъ ихъ всегда сообразенъ съ истиною и съ природою: напротивъ Вольтеръ всегда говоритъ самъ устами лицъ дѣйствующихъ. У него всѣ, до послѣдней рабы, философствуютъ и произносятъ неоспоримыя истины; Заира разсуждаетъ о воспитаніи, Меропа и Альзира о самоубійствѣ, Іокаста поноситъ священнослужителей. Расинъ ниже въ Ифигеніи, гдѣ можно бы такъ много говорить о фанатизмѣ, не позволилъ себѣ ни одной мысли; единственная, нѣсколько смѣлая черта у него обращена въ чувство и прилична характеру лица:
  
   Cet oracle est plus sûr que celui da Calchas.
  
   Характеры Расиновы всегда совершенно сходны съ Исторіею или Миѳологическими баснями и выдержаны отъ начала до конца, благородство ихъ нигдѣ не возвышено слишкомъ; Вольтеровы лица всегда выходятъ за предѣлы натуры. Здѣсь у него Султанъ столько же учтивъ какъ Французскій придворный; и то до крайности: откровененъ и великодушенъ, то скрытенъ до самаго вѣроломства; тамъ Испанецъ, гордый и ревнивый, терпѣливо выслушиваетъ ругательства соперника и уступаетъ при смерти собственному убійцѣ супругу свою; Магометъ, безъ необходимости, уничижается передъ Омаромъ, произноситъ постыдное признаніе, не можетъ устоять противу прелестей дѣвушки, въ которую безразсудно влюбился; наконецъ Меропа, иногда чувствительна и добросердечна, иногда свирѣпа и кровожадна! Въ лицахъ Вольтеровыхъ столько же разнообразнаго и противуположнаго, сколько было того и другаго въ его собственномъ характеръ и поведеніи.
   Наконецъ, если угодно сравнить слогъ, то какая разность! Расиновъ образъ выраженія всегда приятенъ и стихотворенъ; въ Вольтеровыхъ трагедіяхъ половина стиховъ не что иное какъ проза съ рифмами. Расинъ выразителенъ и кратокъ; Вольтеръ слабъ и многословенъ; Расинъ всегда кажется выше правилъ стихосложенія; Вольтеръ изобилуетъ пустыми словами, поставленными только для рифмъ. Пылкое и обильное воображеніе Расиново умѣетъ составлять новые обороты, выраженія, счастливыя перемѣщенія словъ, особенные и смѣлые тропы, всегда приличные; Вольтеръ иногда сухой, иногда надутой, иногда прозаическій, иногда пишущій совершенно епическимъ слогомъ удивляетъ мнимою быстротою, говоря самое обыкновенное; онъ часто ослѣпляетъ громомъ пышныхъ словъ и блескомъ мыслей, но только съ перваго взгляду, гармонія его, подобно Лукановой и Клавдіяновой пышна и блестяща, но утомительна; слогъ его невыдерживаетъ разбора, а краски поражаютъ невѣждъ -- строгіе судьи находятъ ихъ невѣрными и непрочными. Расинъ всегда умѣетъ соединять искусство съ природою, разумъ съ геніемъ; Вольтеръ, не обуздывая себя, предается врожденной пылкости, и геній его никогда не согласенъ съ здравымъ разсудкомъ. Расинъ есть любимый стихотворецъ разсмотрительныхъ знатоковъ, людей съ чувствительнымъ сердцемъ, съ основательнымъ и точнымъ разумомъ; Вольтеръ нравится молодымъ людямъ, женщинамъ и толпѣ такихъ зрителей, которые никогда не размышляютъ о своихъ чувствованіяхъ и удовольствіяхъ. Вольтеръ блеститъ на театрѣ и помрачается въ кабинетѣ; лишенный театральныхъ украшеній и декламаціи, онъ представляется въ жалкой наготѣ; простое и строгое чтеніе составляетъ торжество Расина; критикъ находитъ въ немъ всегда новыя красоты; его трагедіи подобны богатому руднику, изъ чего разсудокъ извлекаетъ много, но котораго никогда не изстощаетъ.

(Изъ Spectat. Franèais. Григорій По -- ка.)

"В123;стникъ Европы". Часть LXI, No 4, 1812

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru