Если бы каждый изъ насъ, очевидцевъ эпохи большевизма, хоть бы одинъ фактъ имъ пережитый, или ему достовѣрно извѣстный, объ изувѣрствахъ большевиковъ, -- занесъ бы на страницы печати, -- какой бы грандіозно-чудовищный памятникъ современнымъ героямъ, исчадіямъ ада, былъ бы оставленъ потомству.
***
Бѣжала я изъ Петрограда, въ концѣ октября 1920 г., стало быть, пережила тамъ эпоху разгара разстрѣловъ: послѣ убійства Урицкаго, было разстрѣляно несчетное число лицъ, преимущественно офицеровъ, хотя Урицкій былъ убитъ евреемъ, ничего общаго съ офицерской средой не имѣвшимъ. Затѣмъ настали безконечные Кронштадскіе разстрѣлы, далѣе, уничтоженіе цѣлаго ряда выдающихся дѣятелей кадетской партіи, объявленныхъ внѣ закона. Разстрѣлы безъ всякаго предъявленія обвиненія Великихъ Князей: Павла Александровича, Николая и Георгія Михаиловичей, Дмитрія Константиновича. Разстрѣлы послѣ убійства Володарскаго и т. д. -- Нѣсть числа...
Людей разстрѣливали, какъ воробьевъ. До этого томили въ тюрьмахъ и истязяли. Все это совершалось на почвѣ политическаго и классоваго изувѣрства.
Воздухъ, насыщенный кровавыми міазмами, отравилъ и огрубилъ душу и сердце простого, полудикого русскаго человѣка, по существу несомнѣнно добродушнаго и, какъ казалось до сихъ поръ, богобоязненнаго.
Въ дни подхода красныхъ войскъ къ Ямбургу, по пути, то и дѣло отдѣлялись небольшіе отрядики, расползались по деревнямъ и, чтобы потѣшиться, грабили и убивали помѣщиковъ.
Однажды въ зимнюю ночь, очень морозную, одинъ изъ такихъ отрядиковъ пробрался въ Торосовскій паркъ и черезъ террасу ворвался въ домъ, выбивъ окна.
Перепуганная семья, состоявшая изъ 70-ти лѣтней старухи матери, племянника, его жены и 4-хъ дѣтей, малъ-мала меньше, бросилась, въ чемъ были, въ комнату, гдѣ уцѣлѣли стекла и заперлась на замокъ.
А буйная ватага носилась по дому и подвергала грабежу и разрушенію все, что было подъ рукой: взламывала ящики, содержимымъ наполняла карманы, вязала въ узлы.
Висѣвшимъ по стѣнамъ изображеніямъ предковъ, зачѣмъ то повыкололи глаза.
Когда уничтожать ничего не осталось, хватились хозяевъ. Наткнулись на запертую дверь. Бросились разбивать уцѣлѣвшія окна. Какъ ураганъ влетѣли въ комнату, гдѣ полумертвые отъ перепуга сидѣли, прижавшись другъ къ другу, несчастные родители и дѣти.
Красноармейцы крикнули: "А гдѣ-жъ мерзавецъ этотъ?" и, увидѣвъ племянника, вытащили его, поставили къ стѣнкѣ, прицѣлились и, не смотря на отчаянные крики жены и матери и плачъ дѣтей, выстрѣлили, но промахнулись, раздробивъ лишь руку, которая повисла, какъ плеть, выстрѣлили вторично и убили его наповалъ.
Старуха мать, бросившаяся къ сыну, тутъ же свалилась безъ чувствъ.
Оторвали жену племянника отъ дѣтей, выгнали на морозъ, объявили ей, что можетъ идти на всѣ четыре стороны, дѣтей ей не дадутъ.
"А кто посмѣетъ ее взять въ хату", крикнулъ главарь, "хату спалимъ".
Тутъ же стоявшая дворня и любопытствующіе--безмолствовали.
Дѣти, старшему -- семь лѣтъ, младшему -- одинъ годъ, какъ затравленные звѣрьки, забились въ уголъ и, какъ разсказывала мнѣ мать, сами себѣ зажимали ротъ рученками, что бы не кричать.
Ихъ вытащили изъ комнаты и что бы за потѣху придумали съ ними-- не знаю, но только староста, старикъ, жившій въ домѣ 45 лѣтъ, бросился въ ноги разбойникамъ и сталъ молить отдать дѣтей ему.
"Ну что-жъ, коль охота, бери щенятъ къ себѣ", смилостивились они.
Заикнулся было старикъ: "Нельзя ли молъ позвать священника" "Тащи, тащи, шута гороховаго," крикнули они "Здѣсь деревьевъ много, пусть попляшетъ на первомъ суку..."
"А хоронить мы будемъ сами. Барону и честь баронская", объявили они... и швырнули покойника на балконъ, совсѣмъ обнаживъ его.
Несчастная жена его, всю ночь провела въ лѣсу, подъ деревомъ. Старикъ староста хоть успѣлъ ей сунуть теплый платокъ, чтобы на лютомъ морозѣ укрыться немного.
Какъ стало свѣтать, она поплелась въ женскій монастырь, расположенный вблизи. Тамъ монахини отогрѣли и накормили ее.
Проживъ у нихъ три дня, она рѣшила пойти справиться о дѣтяхъ, а также хотѣла узнать, гдѣ похороненъ ея мужъ.
На зарѣ, крадучись, она пробралась къ старостѣ. Отъ него узнала, что тѣло до сихъ поръ не похоронено, валяется на террасѣ, но, повидимому, сегодня что-то будетъ, такъ какъ съ вечера понаѣхала цѣлая ватага.
Племянница моя умолила старика дать ей возможность, хоть однимъ глазкомъ взглянуть, что будутъ творить съ ей дорогимъ трупомъ.
Старикъ далъ ей теплую кофту своей старухи, голову она закутала въ теплый платокъ и замѣшалась въ толпу любопытствующихъ.
Долго пришлось ждать, пока это отребье рода человѣческаго изволило проснуться.
И вотъ, одинъ за однимъ, повыползала разбойничья ватага на террасу.
Втащили ящикъ, наскоро сколоченный изъ досокъ. Съ прибаутками и хохотомъ подняли закоченѣлый трупъ, поставили его; двое для поддержки подхватили его подъ руки.
Такъ какъ, вѣроятно, широко застывшіе глаза смущали ихъ, одинъ подошелъ и проткнулъ чѣмъ-то покойнику глаза.
Въ полуоткрытый ротъ вставили окурокъ. Все это сопровождалось дикимъ хохотомъ и циничными остротами.
Затѣмъ раздалась команда, всѣ схватились за руки и въ сатанинскомъ экстазѣ, распѣвая садистскія пѣсни, изувѣры кружились и плясали вокругъ трупа, какъ иступленные.
Были-ли они пьяны съ утра или звѣрство опьянило ихъ -- не знаю.
Намаялись.
Раздалась команда: "Вали, вали его". Такъ какъ ящикъ оказался коротковатъ, они съ гикомъ стали трупъ туда забивать прикладами, какъ тушу.
Новый окрикъ: "Становись въ очередь".
Распорядитель подошелъ и плюнулъ. "Барону, баронская честь", гаркнулъ онъ. То же продѣлали за нимъ остальные.
На этомъ церемоніалъ былъ законченъ.
Церемоніймейстеръ обратился къ глазѣющимъ.
"Эй, кто хочетъ, тащи эту падаль въ помойную яму", и съ грохотомъ и улюлюканьемъ, со всего размаха, по ступенямъ террасы, скатили ящикъ въ садъ,
Подошелъ старикъ староста, за нимъ цѣпляясь дѣтишки, втащилъ ящикъ на приготовленныя имъ розвальни. Усыпалъ ящикъ еловыми вѣтвями... Взялъ годовалаго на руки, другихъ посадилъ подлѣ ящика, и пошелъ хоронить поруганнаго....
Выраженіе лица, разсказывавшей мнѣ это жены его, безъ единой слезинки, неописуемо и незабываемо...
Этотъ разсказъ подтвердилъ мнѣ и дополнилъ старшій братъ покойнаго, вскорѣ послѣдовавшій за нимъ.
Спустя два мѣсяца, онъ былъ призванъ для регистраціи. Вступить въ красную армію отказался и, какъ контръ-революціонеръ, былъ разстрѣлянъ.
***
Злоключенія несчастной женщины съ разстрѣломъ мужа не кончились.
Выгнанная изъ имѣнія, съ четырьмя дѣтьми, она перебралась въ Петроградъ.
И вотъ, неся усиленную физическую работу, стоя въ хвостахъ, живя съ дѣтишками впроголодь, изнемогая отъ холода, она влачила свои печальные дни. Я никогда не забуду, какъ однажды она навѣстила меня. Зеленая, изможденная, унизанная дѣтьми: одинъ на одной рукѣ, другой на другой и два держались за платье.
Старшій, семилѣтній мальчикъ, обожалъ отца. Отъ нервнаго потрясенія, плохого питанія онъ таялъ съ каждымъ днемъ и, наконецъ, заболѣлъ дизентеріей.
Лѣчить его дома и питать, -- средствъ не было, и несчастная мать, заручившись содѣйствіемъ знакомаго доктора, помѣстила ребенка въ больницу.
Положеніе его было очень серьезное. Высокая температура въ конецъ изнурила его хилое тѣльце. Мальчикъ метался, въ бреду неустанно призывалъ отца. Несмотря на самое внимательное отношеніе врача, онъ видимо угасалъ.
Какъ то разъ, придя въ сознаніе, мальчикъ увидѣвъ плачущую мать, сказалъ: "Мамочка, милая, не плачь, я къ Боженкѣ пойду, тамъ папочку увижу".
И вотъ однажды вечеромъ во время обхода доктора, въ присутствіи сидѣлки, докторъ съ сердечнымъ участіемъ, сказалъ матери: "Мнѣ больно Васъ огорчить. Положеніе ребенка безнадежно, онъ едва ли доживетъ до утра". Молча пожала она его руку. Докторъ ушелъ.
Несчастная мать припала къ ребенку, осыпая его поцѣлуями, Какъ вдругь, надъ ухомъ ея раздался рѣзкій, вульгарный окрикъ сидѣлки: "Ну будетъ, будетъ лизаться", и она, схвативъ ребенка за ноги, потянула его. Ребенокъ вздрогнулъ, онъ еще дышалъ, держалъ мать за руку. На встревоженный вопросъ, потрясенной горемъ, матери: "Бога ради, оставьте, что вы хотите дѣлать съ нимъ?" сидѣлка грубо крикнула: "Да нешто не слышала, докторъ сказалъ, что ему крышка, сейчасъ ноги протянетъ. Что мѣсто-то занимать, чего тутъ возжаться ? Новой дохлятины понатащили во-сколько, мѣстовъ больше нѣтъ". И не смотря на отчаянныя мольбы матери, вырвала ребенка изъ ея рукъ и потащила въ мертвецкую.
Мать бросилась за ней.
Добѣжавъ, она увидѣла потрясающую картину...
Въ комнатѣ лежали горы обнаженныхъ труповъ, которые за недостаткомъ перевозочныхъ средствъ и гробовъ ждали очереди быть похороненными. Среди нихъ было много уже разложившихся, воздухъ стоялъ смрадный.
Отыскавъ своего ребенка, она взяла его въ свои объятія...
По счастью, черезъ полъ часа онъ умеръ.
Подобными иллюстраціями, рисующими злосчастное существованіе обывателей нашей Страдалицы-Родины, можно бы наполнить цѣлые тома.
Конечно, каждый изъ насъ знаетъ, что терроръ это только одинъ изъ острыхъ шиповъ терноваго вѣнца нашей Отчизны.
Баронесса М. Д. Врангель.
"Русская Лѣтопись", книга шестая. Изданіе "Русскаго очага" въ Парижѣ, Парижъ 1924 г.