Lib.ru/Классика: Вуд Эллен. Записки Джонни Лёдлау

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛЁДЛАУ.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦЫ.

Недавно вышелъ въ Англіи романъ подъ заглавіемъ "Джонни Лёдлау", автобіографія. Собственно говоря, это не романъ, но рядъ разсказовъ изъ жизни народа и мелкой джентри, связанныхъ вмѣстѣ тѣмъ, что очевидцемъ и отчасти дѣйствующимъ лицомъ ихъ былъ Джонни Лёдлау. Здѣсь выбраны наиболѣе характеристичные изъ разсказовъ и преимущественно изъ народной жизни, потому что въ остальныхъ описывается нехитрая и небогатая интересами жизнь мелкой джентри, которая и безъ того хорошо знакома читателямъ по массѣ переводныхъ англійскихъ романовъ. Лучшіе изъ разсказовъ Джонни Лёдлау разсказы изъ народной жизни; въ нѣкоторыхъ изъ нихъ видна свѣжесть таланта и поэтическая прелесть, которыя, если авторъ обратится къ этой сторонѣ жизни, ручаются за прочный успѣхъ. Форма, въ которую облечены разсказы -- автобіографія дѣтскихъ лѣтъ, не нова, но совладать съ нею представляло тѣмъ большую трудность для начинающаго писателя послѣ Диккенса и Теккерея, съ такимъ блистательнымъ успѣхомъ употреблявшихъ ее во многихъ изъ своихъ романовъ. Въ Джонни Лёдлау мы видимъ ребенка, передающаго впечатлѣнія жизни съ простотой и наивностью дѣтства. Джонни изъ тѣхъ глубокихъ, любящихъ дѣтскихъ натуръ, которыя не могутъ видѣть чужого страданія и горя, и которыя чуткимъ сердцемъ угадываютъ порой то, чего не видятъ взрослые, пониманіе которыхъ съужено шаблонной моралью и предразсудками общества. Когда общественное мнѣніе безпощадно преслѣдуетъ несчастнаго стрѣлочника Лиза, по оплошности котораго случилось несчастіе на желѣзной дорогѣ, Джонни одинъ стоитъ за Лиза; онъ дѣтскимъ чутьемъ, по выраженію лица, угадалъ ту страшную нравственную пытку, которую переживалъ несчастный Лизъ, ставшій невольнымъ убійцей. Джонни Лёдлау, съ его оригинальной привычкой всматриваться въ лицо и рѣшать, которое ему нравится и которое нѣтъ, и за то получившій прозваніе дурачка, оригинальный, живой и психологически вѣрный дѣтскій типъ.

Народные типы написаны съ тѣмъ же теплымъ поэтическимъ чувствомъ. Мы видимъ борьбу темной жизни, освѣщенной только любовью, за одно бѣдное право -- протянуться подолѣе, отдалить минуту угасанія. Здѣсь отецъ и мать отдаютъ дѣтей на пытку непосильной работы -- и видятъ въ ней счастье, спасенье младшихъ отъ медленной голодной смерти. Здѣсь условія, гасящія послѣднюю искру жизни, считаются роковымъ закономъ; если жизнь погасла, значитъ она была слаба. Маленькій Дикъ не вынесъ полевой работы въ страшные холода, другіе выносили же -- виноваты неисповѣдимыя судьбы, и передъ ними безмолвно, безропотно склоняютъ голову несчастные подъ гнетомъ кровной нужды, своими руками выдавшіе сына на смерть. Рядомъ съ этими типами встрѣчаются другіе. Въ нихъ проснулось уже сознаніе, что не неисповѣдимыя судьбы обрекли ихъ на жизнь нищеты и мрака; они сознали свое право на лучшую долю и борются за нее. Въ этой борьбѣ они приносятъ въ жертву все дорогое и единственнымъ утѣшеніемъ имъ служитъ сознаніе, что они, принося эти жертвы, исполнили свой долгъ въ отношеніи себя и братьевъ; но это сознаніе отравлено страшной мыслью: что если они ошибаются? что если они напрасно дали умереть женамъ и дѣтямъ?

Джонни Лёдлау не тенденціозный писатель; онъ не проповѣдуетъ въ своихъ разсказахъ никакой соціальной теоріи; онъ, не мудрствуя лукаво, относится къ потрясающимъ явленіямъ народной жизни только съ теплотой глубоко скорбящаго человѣческаго чувства. Въ разсказахъ его мы видимъ простыхъ добрыхъ людей патріархальнаго уголка, готовыхъ помочь всякому горю и которые, когда впервые въ ихъ тихій уголокъ занеслись волненія рабочаго вопроса, видятъ въ ужасѣ, что простое человѣчное чувство безсильно помочь злобѣ дня. Джонни Лёдлау самъ раздѣляетъ это печальное недоумѣніе, но не дѣлаетъ ни малѣйшей попытки найти изъ него исходъ. Онъ говоритъ своими разсказами: вотъ какова жизнь, и предоставляетъ читателю самому искать изъ нея исходъ.

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛЁДЛАУ.

Мы жили всего болѣе въ Дайкъ-Мэнорѣ. То была прекрасная старая усадьба на границѣ Варвикъ-шайра и Ворсестеръ-шайра, такъ что многіе изъ сосѣдей не знали, въ которомъ именно графствѣ онъ находился. Домъ находился въ Варвикъ-шайрѣ часть земли въ Ворсестеръ-шайрѣ. Сквайръ имѣлъ и другое помѣстье, Крэббъ-Котъ, уже совсѣмъ въ Ворсестеръ-шайрѣ.

Сквайръ Тодгэтли былъ богатъ. Но онъ жилъ просто, по старомодному, какъ жили дѣды его, такъ просто, что если сравнить съ парадомъ, вошедшимъ въ моду въ послѣдніе года, то даже покажется невѣроятнымъ. Сквайръ пользовался общимъ уваженіемъ, хотя онъ былъ вспыльчивъ и необузданъ; онъ былъ простой, добрый человѣкъ, и сердце и рука его были открыты для всѣхъ. Какъ я началъ помнить его, онъ былъ пожилой джентльменъ, средняго роста, внушительной осанки и съ краснымъ лицомъ; волосы его, т. е. то, что уцѣлѣло изъ волосъ его, стояли на макушкѣ головы рѣдкими свѣтлыми прядями.

Сквайръ былъ женатъ; онъ женился поздно. Жена его умерла черезъ нѣсколько лѣтъ, оставивъ одного ребенка, котораго назвали по имени отца, Джозефомъ. Юный Джо былъ гордостью Дайкъ-Мэнора и сердца своего отца.

Я, который пишу эти строки, называюсь Джонни Лёдлау, и вотъ какъ я попалъ въ Дайкъ-Мэноръ и что дѣлалъ тамъ.

Мили три отъ Мэнора была усадьба, называемая Коуртъ. Помѣстье это не было такимъ значительнымъ какъ Мэноръ, но все таки было славное помѣстье. Оно принадлежало отцу моему, Уильяму Лёдлау. Отецъ и сквайръ Тодгэтли были друзьями; я былъ единственнымъ сыномъ, какъ и Джозефъ, котораго для сокращенія звали Тодъ; я, какъ и Тодъ, рано потерялъ мать. Мнѣ было тогда два года.

Черезъ два года, когда мнѣ минуло четыре, слуги сказали мнѣ, что у меня новая мама. Я и теперь вижу ее, когда она пріѣхала въ нашъ домъ. Высокая, худая, державшаяся очень прямо, съ длиннымъ лицомъ, защемленнымъ носомъ, кроткимъ взглядомъ и тихимъ голосомъ. Она была прежде миссъ Марксъ и играла на органѣ въ церкви. Няня Ганна, одѣвая меня, сказала горничной Эляйзѣ, что новой мамѣ тридцать пять лѣтъ, что она вѣрно будетъ вѣдьмой, и что баринъ могъ бы выбрать получше. Я понялъ отлично, что онѣ говорили о папа, и спросилъ кого бы онъ лучше могъ выбрать. Тогда онѣ задали мнѣ трепку и сказали что-то о старомъ кузнецѣ за угломъ. Дѣтямъ легко вселить предубѣжденіе, и я былъ предубѣжденъ противъ моей мачихи. Позже я узналъ, что хотя у ней было пусто въ карманѣ, за то она была добрая женщина.

Папа умеръ въ томъ же году. Въ концѣ другого года мистрисъ Лёдлау, моя мачиха, вышла замужъ за сквайра Тодгэтли, и мы переѣхали жить въ Дайкъ-Мэноръ, она, я и няня Ганна; Коуртъ былъ отданъ въ срочную аренду мистеру Стерлингу.

Юношѣ Джо не понравилось это устройство, онъ былъ старше меня и, слѣдовательно предубѣжденія его были сильнѣе моихъ. Онъ сильно не взлюбилъ мистрисъ Тодгэтли. Тодъ былъ баловень отца и прислуги, и новый порядокъ не понравился ни Тоду, ни прислугѣ.

Двое младенцевъ появились въ свое время въ Дайкъ-Мэнорѣ, прежде Гюгъ, потомъ Лена. Джо и меня отправили въ школу.

Джо былъ рослый, сильный, смуглый мальчикъ; у него была сильная воля и привычка повелѣвать. Я былъ русый, бѣлолицый, кроткій и робкій мальчикъ, уступавшій ему. Онъ былъ повелителемъ, я -- подчиненнымъ. Въ школѣ, всѣ мальчики разомъ, съ перваго же дня нашего поступленія, сократили имя Тодгэтли на Тода.

Годы шли. Намъ въ школѣ вдалбливали въ голову ученье, Тоду и мнѣ. По праздникамъ, дома кипѣла жаркая война между Тодомъ и его мачихой. Но война односторонняя. Мистрисъ Тодгэтли была добра къ Джо, не умѣла ни браниться, ни жаловаться отцу. Тодъ дѣлалъ ей все наперекоръ и былъ постоянно насмѣшливо холоденъ съ ней.

Дѣтей онъ обожалъ, но вводилъ въ бѣду, въ особенности маленькаго Гюга, котораго училъ самымъ головоломнымъ штукамъ, съ благою цѣлью, чтобы онъ не былъ нюней, какимъ дѣлала его мать. Я подражалъ Тоду, и мистрисъ Тодгэтли переживала много горькихъ и страшныхъ часовъ. У насъ была вѣчная война съ няней; Ганна, няньчившая младшихъ дѣтей, теперь не могла видѣть меня безъ брани и крика. Мистрисъ Тодгэтли со слезами умоляла беречь дѣтей. Тодъ былъ и глухъ и, слѣпъ, и имѣлъ на то причину. Сквайръ Тодгэтли ѣздилъ на бѣшеныхъ лошадяхъ, а мистрисъ Тодгэтли завела себѣ для катанья съ дѣтьми плетеный изъ тростника кабріолетъ, запряженный смирной ослицей. Съ Тодомъ чуть не дѣлались судороги отъ ярости, когда онъ видѣлъ этотъ экипажъ.

Годы шли, приносили новыя встрѣчи, дѣлали насъ свидѣтелями новыхъ сценъ, знакомили съ разными людьми, и я разскажу о тѣхъ, которые рѣзче запечатлѣлись въ памяти. Но въ этихъ встрѣчахъ и сценахъ, Тодъ, сквайръ и мистрисъ Тодгэтли играютъ роль, и потому я познакомилъ съ ними читателя.

Маіоръ Парриферъ.

Онъ былъ однимъ изъ самыхъ дурныхъ судей, которые когда либо засѣдали на судейской скамьѣ. Люди часто удивлялись тому, какъ онъ попалъ въ судьи. Но иногда бываетъ, что судить о томъ, способенъ или нѣтъ человѣкъ къ извѣстной должности можно только тогда, когда онъ уже занялъ ее.

Его звали маіоромъ, маіоромъ Парриферомъ; но онъ получилъ этотъ чинъ въ милиціи, а всякій знаетъ, что такое чинъ милиціи. Онъ купилъ помѣстье, въ которомъ жилъ нѣсколько лѣтъ, и окрестилъ его Парриферъ-Галломъ. Парриферъ находился чуть не подлѣ нашей деревни Чёрчъ Дойкели.

Парриферы жили на большую ногу; въ деньгахъ не было недостатка; ихъ было: маіоръ, жена его, шесть дочерей и сынъ, который почти не жилъ дома. Мистрисъ Парриферъ была вся на вытяжкѣ, какъ говорятъ у насъ въ графствѣ, и поговорка эта шла къ ней, какъ нельзя болѣе. Когда она ѣздила въ гости, то шелковыя платья ея шумѣли, какъ будто они были подбиты клеенкой; голосъ ея былъ рѣзокъ, манера покровительственная. Голосъ и манеры маіора были такіе же; дочери вышли въ отца и мать.

Рядомъ съ Парриферъ-Галломъ былъ коттеджъ, который принадлежалъ мнѣ. Мнѣ -- Джонни Лёдлау. Джорджъ Ридъ снималъ въ аренду коттеджъ. Коттеджъ стоялъ по серединѣ хорошо обработаннаго большаго огорода, примыкавшаго къ боковому забору сада маіора Паррифера. Спереди огорода шла низкая изгородь съ калиткой по серединѣ. Шпалерникъ былъ хорошо содержанъ,-- объ этомъ старался Джорджъ Ридъ.

Я знаю цѣлую исторію о Джорджѣ Ридѣ. Отецъ его былъ домашнимъ слугой въ Коуртѣ. Когда онъ женился и оставилъ службу, то дѣдъ мой отдалъ ему этотъ коттеджъ въ аренду, которую нужно было возобновлять каждыя семь лѣтъ. Джорджъ былъ едиистинннымъ сыномъ; онъ получилъ порядочное воспитаніе, но когда выросъ, пошелъ сѣять плевелы, и вытрясъ все ученье изъ головы; въ концѣ концовъ ему пришлось быть батракомъ, и не было надежды, чтобы онъ когда нибудь сталъ чѣмъ другимъ. По смерти отца своего, онъ снялъ коттеджъ и работалъ на мистера Стерлинга, арендовавшаго Коуртъ. Джорджъ Ридъ былъ, вообще, очень смирный и вѣжливый человѣкъ, но необычайно независимаго характера. Первая жена его умерла, оставивъ ему дочь Кэти. Позже, онъ женился во второй разъ. Плевелы Рида были давно всѣ высѣяны и онъ былъ теперь образцомъ трудолюбія; онъ работалъ съ утра до ночи въ своемъ огородѣ.

Когда мать Кэти умерла, дѣвочку взяла тетка изъ Ворсестера. Тетка умерла, когда Кэти минуло пятнадцать лѣтъ, и Кэти вернулась домой. Десять лѣтъ воспитанія не сдѣлали ничего для Кэти; время сдѣлало ее хорошенькой дѣвушкой. Она умѣла пѣть самоучкой, вышивать носовые платки, маншеты и борты къ юбкамъ, написать письмо съ немногими ошибками и любила много читать, въ особенности тотъ родъ литературы, который еженедѣльно продается нумерами за полпенни. Всѣ эти таланты, за исключеніемъ послѣдняго, не были дурны сами по себѣ, но совершенно непригодны для Кэти въ ея жизни. Кэти приходилось быть служанкой и на лучшій конецъ женой земледѣльца.

Вторая мистрисъ Ридъ, тихая молодая женщина, онѣмѣла отъ ужаса, увидѣвъ привитыя Кэти воспитаніемъ способности, или. вѣрнѣе, неспособности быть полезной.

-- Отецъ хочетъ отдать тебя къ Стерлингамъ, или сквайру Тодгэтли, а пока поработай дома, поучись, моя милая. Когда родится другой малютка, у меня будетъ много дѣла.

-- О, я помогу! добродушно отвѣчала Кэти.

-- Вотъ и ладно. Ты умѣешь стирать?

-- Нѣтъ! и Кэти рѣшительно кивнула головой.

-- Нѣтъ?! а гладить?

-- Носовые платки -- да.

-- Тетка твоя была швеей. Ты хорошо шьешь?

-- Я не люблю шить.

Мистрисъ Ридъ отчаянно взглянула на нее, и не сказала ни слова болѣе, предоставивъ времени и практикѣ выучить Кэти. Но время не помогало, практики не было. Кэти не могла ни стирать, ни гладить, ни чистить, ни стряпать, ни мести, ни справлять какую бы то ни было работу, нужную въ семьяхъ земледѣльцевъ. За то Кэти умѣла дѣлать разныя вышивки, стоять по часамъ передъ зеркаломъ, помадить волосы и рядиться. Кэти знала немного исторіи, географіи и хронологіи. Мистрисъ Ридъ сѣла въ ужасѣ, руки ея безпомощно опустились. Страшная мысль о будущности Кэти оледенила ей сердце.

-- Дитя! что будетъ съ тобой?

Но Кэти не знала подобныхъ опасеній; она подняла на руки малютку, которая, цѣпляясь за стулья, ходила перевальцемъ по комнатѣ, поцѣловала ее со смѣхомъ, и, доставъ изъ кармана еженедѣльный выпускъ пенсоваго романа, погрузилась въ восхитительный разсказъ о разбойникахъ и плѣнныхъ дѣвицахъ.

-- Я буду учить тебя, Кэти, сказала мистрисъ Ридъ.

Кэти согласилась охотно; она соглашалась со всѣмъ на словахъ. Но ученье пошло плохо. Прошло года два. Кэти попробовала жить на мѣстахъ, и съ каждаго возвращалась домой черезъ два-три мѣсяца. "Она все вышиваетъ или читаетъ романы и дурные романы, вмѣсто того, чтобы няньчить дитя", жаловалась мистрисъ Стерлингъ мачихѣ Кэти.

Кэти минуло семнадцать, когда началась война между отцемъ ея и маіоромъ Парриферомъ. Маіоръ почему-то обратилъ свои взоры на огородъ Рида и обратилъ съ вожделѣніемъ. Не задолго передъ тѣмъ, сынъ Паррифера, недалекій юноша, безусый, съ волосами песочнаго цвѣта, раздѣленными проборомъ по срединѣ, свелъ знакомство съ Кэти. Когда онъ вышелъ изъ Оксфорда, гдѣ два раза проваливался на экзаменахъ и, наконецъ, былъ выключенъ изъ списковъ, и пріѣхалъ домой, то его часто можно было видѣть у калитки коттеджа въ разговорахъ съ Кэти, которая стояла въ огородѣ отца и притворялась, будто няньчаетъ дѣтей мачихи. Въ этомъ не было ничего дурнаго, но маіоръ Парриферъ боялся, что дурное придетъ; сверхъ того, клочокъ земли, на которой былъ огородъ Рида, былъ нуженъ маіору, чтобы распространить границы своихъ владѣній.

Въ одинъ прекрасный и праздничный день, когда Тодъ и я были дома, заготовляя мухъ для уженья, нашъ старый слуга Томасъ пришелъ доложить, что Джорджъ Ридъ хочетъ говорить со мной объ одномъ дѣдѣ. Мы сильно удивились. Что бы это могло быть. Что ему нужно отъ меня?

-- Впустите его, сказалъ Тодъ.

Ридъ вошелъ. Онъ былъ высокій, сильный мужчина, лѣтъ сорока, съ темными курчавыми волосами и добродушнымъ, но очень рѣшительнымъ выраженіемъ лица. Онъ сказалъ, что прослышалъ, будто маіоръ Парриферъ хочетъ купить его коттеджъ, и потому пришелъ просить меня остановить продажу.

-- Что же я могу сдѣлать, Ридъ? Вы знаете, что я не властенъ ни въ чемъ.

-- Вы бы сами не выгнали меня, я знаю, мастеръ Джонни.

-- Конечно, не выгналъ бы.

Я любилъ Джорджа Рида, и помнилъ, какъ онъ часто носилъ меня на рукахъ, когда я жилъ еще крошкой въ Коуртѣ.

-- Когда богатый джентльменъ захочетъ отнять клочокъ земли у бѣднаго человѣка, и скажетъ: земля будетъ моей, то бѣдному человѣку не отстоять свою землю, мастеръ Джонни, если тотъ, кому принадлежитъ коттеджъ, не будетъ другомъ бѣдному человѣку. Я знаю, что теперь вы не властны ни въ чемъ, мастеръ Джонни, но еслибы вы поговорили съ мистеромъ Брэндономъ, то онъ, можетъ быть, послушалъ бы васъ.

-- Садитесь Ридъ, сказалъ Тодъ, выпуская крючья изъ рукъ.-- Я думалъ, что коттеджъ вашъ взятъ по контракту.

-- Да, сэръ. Но срокъ контракта кончается къ Михайлову дню и мистеръ Брэндонъ можетъ выгнать меня, если захочетъ. Мой отецъ съ матерью умерли въ этомъ коттеджѣ; жена моя умерла тамъ; всѣ дѣти мои родились тамъ. Сэръ, это мѣсто стало мнѣ до того роднымъ, какъ будто было моей собственностью.

-- Почему вы знаете, что старый Парриферъ хочетъ купить его?

-- Я слышалъ отъ вѣрныхъ людей, что стряпчій его уже говорилъ объ этомъ съ стряпчимъ мистера Брэндона; они порѣшили это между собой, а отъ меня все скрывали, чтобы я не поднялъ шума. Никто не можетъ остановить продажу,.кромѣ мистера Брэндона.

-- Вы говорили съ мистеромъ Брэндономъ, Ридъ?

-- Нѣтъ, мастеръ Джонни. Я шелъ къ нему, какъ мнѣ пришла мысль, что лучше прежде переговорить съ вами. Ваше слово больше моего значитъ у мистера Брэндона. Не нужно терять времени. Если стряпчій мистера Брэндона дастъ согласіе, то ему нельзя будетъ взять свое слово назадъ.

-- Зачѣмъ Парриферу понадобился вашъ коттеджъ?

-- Я думаю, ему завидно стало на мой огородъ; онъ видитъ, какъ я хорошо обработалъ землю. Если не это, такъ я и ума не приложу зачѣмъ. Коттеджъ не можетъ мозолить ему глаза, потому что его не видно изъ оконъ Парриферова дома.

-- Я поѣду съ тобой, Джонни, сказалъ Тодъ, когда Ридъ ушелъ домой послѣ угощенія старымъ элемъ.-- Мы обработаемъ этого Паррифера.

И мы поѣхали къ мистеру Брэндону въ кабріолетѣ, запряженномъ пони. Тодъ правилъ. Мистеръ Брэндонъ жилъ въ своемъ имѣніи близь Альсестера и по несовершеннолѣтію моему управлялъ моимъ имѣніемъ. Когда мы подъѣзжали къ Альсестеру, навстрѣчу намъ попался маіоръ Парриферъ верхомъ.

-- Онъ смотритъ настоящимъ бульдогомъ, да онъ такой и есть, вскричалъ Тодъ, который терпѣть не могъ этого человѣка.-- Джонни, хочешь биться объ закладъ, что онъ былъ у мистера Брэндона?

Тодъ не вошелъ со мной. Раздумавъ, онъ сказалъ, что лучше, если я пойду одинъ. Зная неукротимый нравъ Тода, я и съ своей стороны нашелъ, что это будетъ лучше. Мистеръ Брэндонъ былъ дома.

-- Но наврядъ ли вы увидите его, говорила ключница.-- Сегодня опять дурной день. Онъ не принялъ сейчасъ одного джентльмена.

Мистеръ Брэндонъ былъ маленькаго роста, худенькій человѣчекъ, съ сморщеннымъ лицемъ. Онъ жилъ одинъ и вѣчно воображалъ себя больнымъ тѣмъ или другимъ. Когда я вошелъ (къ удивленію, онъ пожелалъ видѣть меня), то засталъ его въ покойномъ креслѣ, въ тепломъ сюртукѣ, съ ермолкой на головѣ и двумя бутылками лекарственнаго снадобья на столѣ.

-- Видите, Джонни, я боленъ какъ всегда. Что вамъ такое понадобилось вдругъ?

-- Я пріѣхалъ просить у васъ большой милости, мистеръ Брэндонъ.

-- Что такое?

-- Вы знаете, сэръ, коттеджъ Джорджа Рида. Прошу васъ, не продавайте его.

-- Кто же думаетъ продать его?

Я передалъ ему все, что зналъ. Мистеръ Брэндонъ надвинулъ ермолку на лобъ и принялся вертѣть кистями, глядя на меня во всѣ глаза. Его считали недальнимъ, но онъ только казался такимъ, потому что не дѣлалъ ничего. Иногда онъ бывалъ раздражителенъ и тогда его тоненькій голосокъ становился визгливымъ, но онъ былъ добрый и честный человѣкъ.

-- Джонни, сказалъ мистеръ Брэндонъ:-- вы знаете, что я заступаю вамъ мѣсто отца во всемъ, что касается вашего состоянія. Я обязанъ исполнять свой долгъ въ этомъ отношеніи.

-- Да, сэръ. Я увѣренъ, что вы исполняете его.

-- Если маіоръ Парриферъ... Я не люблю этого человѣка, перебилъ себя мистеръ Брэндонъ:-- но его и никто не любитъ. На послѣднемъ съѣздѣ судей, на которомъ я былъ, онъ велъ себя такъ надменно, что не давалъ никому сказать слова. Мои нервы были разстроены цѣлыхъ двадцать четыре часа послѣ того.

-- А сквайръ Тодгэтли, какъ пріѣхалъ домой, все ругался и клялся, вставилъ я невольно.

-- Ахъ, вздохнулъ мистеръ Брэндонъ.-- Да, нѣкоторые люди могутъ, такимъ образомъ, изливать свою желчь и облегчать себя. Я не могу. Но, Джонни, это вовсе не относится къ нашему дѣлу. Я хотѣлъ поставитъ вамъ на видъ то, что если маіоръ Парриферъ такъ сильно хочетъ купить коттеджъ Джорджа Рида съ землей, то онъ вѣрно дастъ хорошую цѣну; если это такъ, то вѣдь меня всѣ осудятъ, съ точки зрѣнія вашей выгоды, когда я откажусь продать.

Я почувствовалъ, какъ сознаніе несправедливости зажгло мое лицо огнемъ стыда, и какъ горячія слезы выступили на глаза. Меня въ школѣ за многое такое звали нюней и дурачкомъ.

-- Что до меня лично, то я бы не взялъ ни пенни этихъ денегъ, сэръ. А еслибы вы употребили ихъ на меня, то я увѣренъ, что онѣ не принесли бы мнѣ добра.

-- Что это значитъ, Джонни?

-- Деньги, добытыя притѣсненіемъ и несправедливостью... У насъ былъ товарищъ въ школѣ...

-- Оставьте вашего товарища въ школѣ и продолжайте ваши доводы.

-- Выгнать Рида изъ коттеджа, въ которомъ онъ столько лѣтъ жилъ, изъ огорода, который онъ обработывалъ и которымъ кормится, выгнать только потому, что богатый человѣкъ хочетъ завладѣть его землей, будетъ страшной несправедливостью, сэръ. Тодъ говорилъ то же самое, когда мы сюда ѣхали.

-- Кто это Тодъ?

-- Джозефъ Тодгэтли. Если вы выгоните Рида, для моихъ выгодъ, то мнѣ будетъ стыдно взглянуть людямъ въ лицо, когда они будутъ говорить объ этомъ. Прошу васъ, сэръ, не продавайте. Я увѣренъ, что отецъ мой не продалъ бы, еслибы былъ живъ. Ридъ говорить, что коттеджъ для него все равно, что родной домъ.

Мистеръ Брэндонъ взглянулъ на часы, отмѣрялъ двѣ столовыя ложки лекарственнаго снадобья, налилъ въ стаканъ, выпилъ, и заѣлъ черносливомъ. Черносливъ лежалъ въ бумажномъ сверткѣ. Онъ подалъ его мнѣ. Я машинально взялъ черносливину, съѣлъ и началъ грызть косточку.

-- У васъ на этотъ счетъ очень сильное убѣжденіе, мастеръ Джонни?

-- Да, сэръ. Я люблю Рида. Да еслибы и не любилъ, то не имѣлъ бы права согнать его съ земли, такъ же какъ не имѣю права согнать маіора Паррифера. Было ли бы ему пріятно, еслибы другой человѣкъ богаче его пришелъ выгнать его изъ его помѣстья?

-- Маіора Паррифера нельзя выгнать, Джонни. Земля его собственность.

-- А земля Рида -- моя собственность, сэръ. Вы не разсердитесь, что я такъ говорю. Прошу васъ, не продавайте.

Кабріолетъ съ грохотомъ подкатилъ къ дому и мы въ окно увидѣли Тода, нетерпѣливо заглядывавшаго въ комнату. Я всталъ и мистеръ Брэндонъ пожалъ мнѣ руку.

-- Все, что вы сказали, Джонни, очень хорошо и справедливо въ принципѣ; но я не могу допустить, чтобы эти соображенія совершенно перевѣсили ваши выгоды. Когда мнѣ сообщатъ объ этой покупкѣ, то я долженъ буду обдумать и взвѣсить всѣ соображенія.

Я остановился у двери и обернулся къ нему съ умоляющимъ взглядомъ. Онъ прочелъ на лицѣ моемъ чего я хотѣлъ.

-- Нѣтъ, Джонни. Я не могу этого сдѣлать. Вы можете спокойно ѣхать домой теперь. Я обѣщаю вамъ не давать согласія на продажу, не повидавшись съ вами и не объяснивъ вамъ мои причины.

-- Но я могу уѣхать въ школу, сэръ.

-- Я говорю, что если рѣшусь продать, то повидаюсь съ вами, повторилъ съ особеннымъ удареніемъ мистеръ Брэндонъ.

Повѣся голову, я пошелъ къ кабріолету. Кто бы повѣрилъ, что со времени этого разговора я не слыхалъ ни слова о продажѣ, кромѣ того, что перкдавали сосѣдскіе толки. Я узналъ, что мистеръ Брэндонъ отказался продать коттеджъ; и что когда стряпчій написалъ ему о новомъ предложеніи цѣны до того высокой, что ее невозможно было ожидать за такой маленькій коттеджъ съ клочкомъ земли, то мистеръ Брэндонъ послалъ въ отвѣтъ лаконическую записку, что коттеджъ не продается. Тодъ подбросилъ шляпу на воздухъ,

-- Браво, старичина Брэндонъ! Я такъ и думалъ, что онъ не перейдетъ на сторону непріятеля.

Джорджъ Ридъ приходилъ благодарить меня, но я катался съ Тодомъ. Разъ вечеромъ, проходя мимо коттеджа Рида, я остановился у калитки поболтать съ малютками. Лучи заходящаго солнца освѣщали бѣлыя полотняныя на шнурочкахъ шляпы малютокъ. Ридъ увидѣлъ меня и бѣгомъ кинулся ко мнѣ.

-- Я долженъ благодарить васъ за это, мастеръ Джонни. Мнѣ возобновятъ контрактъ.

-- Да? И прекрасно. Но вамъ не за что благодарить меня. Я ничего не знаю.

Джорджъ Ридъ рѣшительно мотнулъ головой.

-- Еслибы вы не шепнули за меня слово мистеру Брэндону, мастеръ Джонни, такъ ужь я знаю, какъ бы мнѣ жилось теперь. Посмотрите на этихъ дѣвушекъ.

Выраженіе было не особенно изящно, если принять въ соображеніе, что оно относилось къ барышнямъ Парриферъ. Три барышни проходили по переулку, разодѣтыя, по обыкновенію, въ пухъ и прахъ, по послѣдней модѣ. Я приподнялъ соломенную шляпу, одна изъ нихъ удостоила отвѣтить, небрежно кивнувъ головой, а двѣ другія только искоса взглянули на меня.

-- Маіоръ теперь пытался сладить со мной, замѣтилъ Ридъ, когда онѣ не могли слышать его словъ:-- когда онъ увидѣлъ, что не можетъ купить мой коттеджъ, то захотѣлъ откупиться отъ меня. Онъ сказалъ, что земля нужна ему подъ огородъ, и предлагалъ мнѣ банковый билетъ въ пять фунтовъ, если я отступлюсь. Очень вамъ благодаренъ, маіоръ, но я не отступлюсь и за пятьдесятъ,-- вотъ какой отвѣтъ я далъ ему.

-- Какъ будто у него нѣтъ цѣлой пропасти земли подъ огороды, замѣтилъ я въ негодованіи.

-- Развѣ не понимаете, мастеръ Джонни, что для человѣка, какъ маіоръ Парриферъ, который воображаетъ, что весь міръ созданъ для него, ни что такъ не обидно, какъ если ему въ чемъ-нибудь перечатъ: онъ теперь такъ и кипитъ. Онъ бы отравилъ меня, кабы могъ. Ну чего тебѣ надо? обратился онъ къ подошедшей Кэти.

Кэти, сверкая черными глазками и поглядывая черезъ заборъ, шепнула что-то отцу. Я убѣжалъ: до Дайкъ-Мэнора была далеко и къ тому же смеркалось.

-----

Съ этого времени между маіоромъ Парриферомъ и Джорджемъ Ридомъ завязалась ожесточенная вражда; но не открыто, и не на дѣлѣ. Да послѣднее было и не совсѣмъ удобно при различіи положенія ихъ въ обществѣ. Маіоръ Парриферъ былъ богатый землевладѣлецъ, судья графства, къ тому же ужасно надменный и высокомѣрный джентльменъ; а Джорджъ Ридъ былъ бѣдный коттеджеръ, заработывавшій свой хлѣбъ поденнымъ батрачествомъ. Но видно было, что маіоръ возненавидѣлъ Рида, что человѣкъ, жившій у воротъ его помѣстья, встрѣчавшій его независимымъ и смѣлымъ взглядомъ, который будто хотѣлъ сказать: я хорошо знаю это,-- мозолилъ глаза до бѣшенства гордому землевладѣльцу.

Маіоръ вымѣщалъ все это на насъ. Онъ былъ грубъ съ мистеромъ Брэндономъ, когда имъ случалось встрѣчаться. Разъ, когда я проходилъ мимо него и онъ ѣхалъ верхомъ, онъ такъ ударилъ лошадь хлыстомъ, какъ будто хотѣлъ обломать хлыстъ объ меня. Я не знаю, зналъ-ли онъ о моемъ заступничествѣ за Рида, но коттеджъ былъ мой, я былъ друженъ съ Ридомъ и этого было довольно. Однако мѣсяцы проходили, а вражда не высказывалась открыто.

Въ одно воскресное утро зимой, когда колокола нашей церкви звонили къ службѣ, карета маіора Паррифера пріѣхала, привезя его дамъ въ полномъ парадѣ. Маіоръ вышелъ пѣшкомъ вслѣдъ за каретой, съ одной изъ дочерей, однимъ молодымъ человѣкомъ, гостившимъ у него, и двумя лакеями. Когда онъ проходилъ мимо огорода Джорджа Рида, то стукъ заступа остановилъ чуткое ухо маіора. Онъ, крадучись, подошелъ къ забору и заглянулъ въ огородъ врага.

-- Ридъ копается на грядѣ рѣпы; онъ окапываетъ ее, сказалъ маіоръ.

Онъ подозвалъ гостя и двухъ лакеевъ и заставилъ заглянуть за заборъ. Тѣмъ все и кончилось, и всѣ отправились въ церковь.

Во вторникъ, маіоръ отправился верхомъ, занять свое мѣсто на судейской скамьѣ въ Альсестерѣ. Былъ рѣзкій, холодный январскій день, и кромѣ маіора былъ всего одинъ судья -- то былъ священникъ. Два или три мелкихъ преступника были приведены передъ очи судей и были приговорены къ строгому наказанію, какъ и всегда бывало, когда маіоръ Парриферъ былъ предсѣдателемъ суда. Черезъ нѣсколько времени пріѣхалъ еще одинъ судья.

Я все это хорошо знаю по странной случайности, потому что Тоду въ этотъ день понадобилось заказать сѣдло для новой лошади, и мы отправились въ городъ изъ школы. Я называю случайность странною, потому что пишу правдивый разсказъ, а не романъ, гдѣ такія случайности дѣло обыкновенное. Выходя отъ сѣдельщика, лавка котораго находилась возлѣ суда, мы увидѣли Джонса, стараго констэбля, который велъ арестанта въ колодкахъ; за арестантомъ тянулся хвостъ зѣвакъ.

-- Галло! крикнулъ Тодъ.-- Вотъ-то потѣха!

Но я увидѣлъ то, чего не разглядѣлъ Тодъ, и въ изумленіи протиралъ глаза, не грежу-ли я?

-- Тодъ!! Это Джорджъ Ридъ!!

Лицо Рида было бѣло, какъ полотно; онъ шагалъ впередъ безъ сопротивленія, но какъ человѣкъ, задавленный печалью и позоромъ, или страшной яростью. Тодъ однимъ прыжкомъ очутился возлѣ арестанта; старый Джонсъ зналъ насъ и потому не отгонялъ прочь.

-- Такъ же вѣрно, какъ то, что я живой человѣкъ, я не знаю, за что это стряслось надо мной и за что меня водятъ на показъ ко городу съ позоромъ, сказалъ Ридъ въ отвѣтъ на вопросъ Тода.-- Еслибъ я сдѣлалъ что дурное, то самъ бы пришелъ держать отвѣтъ. Не зачѣмъ было водить меня съ позоромъ, какъ злодѣя передъ лицемъ всего народа.

-- Зачѣмъ вы такъ ведете Рида, въ колодкахъ? грозно спросилъ Тодъ канстэбля.

-- Потому что мнѣ такъ приказано отъ маіора, молодой мистеръ Тодгэтли.

Разумѣется, Тодъ протолкался вслѣдъ за ними въ залу суда. Полиція видѣла это, но Тодъ былъ сыномъ судьи. Толпа хотѣла тоже протискаться вслѣдъ за Тодомъ, но была постыдно вытолкана за двери. Я ждалъ у дверей и былъ вскорѣ впущенъ. Ридъ стоялъ передъ маіоромъ Парриферомъ и двумя другими судьями, по прежнему въ колодкахъ. Я вслушался и узналъ, въ чемъ обвиняли Рида.

Обвинялъ маіоръ Парриферъ и приводилъ своего гостя и двухъ лакеевъ въ свидѣтели. Джорджъ Ридъ работалъ въ своемъ огородѣ въ прошлое воскресенье, и тѣмъ нарушилъ законъ. Старый Джонсъ былъ отправленъ къ мистеру Стерлингу и, по приказу за подписью маіора, арестовалъ Рида, который тогда молотилъ хлѣбъ.

Ридъ отвѣчалъ слѣдующее:

Онъ не работалъ. Жена его была больна, новорожденному его минуло четыре дня,-- докторъ Дёффгэмъ приказалъ дать ей похлебку изъ баранины. Ридъ пошелъ въ огородъ накопать рѣпы для похлебки. Только по болѣзни жены, онъ и Кэти не были въ церкви. Докторъ Дёффгэмъ подтвердитъ тоже самое, пусть спросятъ его.

-- Вы смѣете въ глаза увѣрять меня, что вы не копали рѣпу? закричалъ маіоръ Парриферъ.

-- Я смѣю сказать, что я копалъ не ради работы, отвѣчалъ твердо Ридъ.-- Если вы смотрѣли черезъ заборъ что я дѣлалъ, какъ вы говорите, маіоръ, то вы должны были видѣть маленькую связку рѣпы, которая лежала возлѣ на землѣ. Зь рукахъ у меня былъ заступъ не болѣе двухъ-трехъ минутъ. Накопавъ рѣпы, я подобралъ заступомъ двѣ-три сорныя травы, которыя дѣти бросили на гряду. Я тотчасъ потомъ пошелъ домой. Еще не было одиннадцати, какъ я былъ дома, поставилъ на огонь варить кусокъ баранины, и, вычистивъ рѣпу, положилъ ее въ горшокъ.

-- Я видѣлъ маленькую связку рѣпы, замѣтилъ одинъ изъ лакеевъ.-- Она лежала...

-- Держите языкъ за зубами, сэръ, заревѣлъ маіоръ:-- если ваши дальнѣйшія показанія будутъ нужны, то васъ спросятъ. Что-же касается до этой защиты, и маіоръ обратился къ своимъ сотоварищамъ съ улыбкой пренебреженія:-- то она очень ловко придумана; это -- одно изъ тѣхъ ловкихъ оправданій, которыя мы безпрестанно слышимъ здѣсь. Но это не поможетъ вамъ, Джорджъ Ридъ. Когда святость субботняго дня нарушена...

-- Ридъ не такой человѣкъ, который скажетъ, что онъ не дѣлалъ, если даже сдѣлалъ дурно, перебилъ Тодъ теченіе правосудія.

Маіоръ одно мгновеніе сверкнулъ на него глазами, выронилъ изъ руки большой золотой карандашъ, которымъ величественно размахивалъ и, обратясь къ полицейскимъ, сказалъ:

-- Очистите присутствіе отъ публики.

Вотъ все, чего добился Тодъ своимъ заступничествомъ. Намъ пришлось удалиться. Черезъ минуту, другую вышелъ и Ридъ по прежнему въ колодкахъ, но уже подъ стражей не Джонса, а полиціи графства. Его приговорили къ одному мѣсяцу тюремнаго заключенія. Маіоръ Парриферъ хотѣлъ назначить три и даже упомянулъ, что, стоило бы и цѣлыхъ шесть; но другіе два судьи нашли смягчающія обстоятельства. Одинъ изъ стряпчихъ округа, хорошій знакомый Стерлинговъ и хорошо знавшій Рида, подошелъ къ концу разбирательства дѣла.

-- Вы не могли замолвить за меня слово, сэръ? сказалъ Ридъ, проходя мимо него, передъ выходомъ изъ суда.

-- Я заступился бы, еслибы это повело къ чему нибудь, отвѣчалъ стряпчій:-- но когда законъ нарушенъ...

-- Чортъ побери законъ! въ бѣшенствѣ воскликнулъ Ридъ:-- мнѣ не законъ нуженъ, а справедливость.

-- И отправляющіе правосудіе рѣшились исполнить законъ, то что-же можно сказать? продолжалъ невозмутимо стряпчій, какъ будто не былъ прерванъ Ридомъ.

-- Вы все выводите, будто я нарушилъ законъ, а я присягну, что только всего и было, что я сказалъ на судѣ. Развѣ я могу быть по закону наказанъ за это.

-- Перестаньте, Ридъ, это ни къ чему не поведетъ. Маіоръ и свидѣтели его показали подъ присягой, что вы работали.

-- Я просилъ ихъ присудить меня къ денежной пенѣ. Я нашелъ бы друзей, которые внесли бы ее за меня, а я бы потомъ заработалъ имъ долгъ.

-- Вотъ именно по этой причинѣ они и не захотѣли назначить вамъ денежную пеню, откровенно сказалъ стряпчій.

-- Что будетъ съ женой моей, пока я буду сидѣть въ тюрьмѣ? А съ дѣтьми? Когда меня выпустятъ, я найду ихъ, быть можетъ, мертвыми съ голода. Мѣсяцъ много времени, и при такой погодѣ можно умереть съ голоду и холоду.

Риду не дали говорить болѣе: ему бы не дали сказать и этого, если-бы выходившіе полисмены не были притиснуты въ проходѣ публикой, кинувшейся къ открытой двери. Онъ увидѣлъ меня, когда толпа расходилась.

-- Мастеръ Джонни, сходите за меня въ Коуртъ, это ваше имѣнье, и скажите хозяину, что я даю клятву въ томъ, что не виноватъ ни въ чемъ. Можетъ, онъ согласится каждую недѣлю давать по нѣскольку шиллинговъ женѣ моей; скажите ему вмѣстѣ съ моимъ почтеніемъ, что я заработаю все, какъ только меня выпустятъ. Маіоръ Парриферъ сдѣлалъ все это изъ мести, потому что не могъ завладѣть моимъ коттеджомъ. Богъ отплатитъ ему за меня!

Арестъ Рида произвелъ волненіе во всемъ сосѣдствѣ. Отъ Коурта до Дайкъ-Мэнора всѣ кричали объ этомъ дѣлѣ. Оно касалось обоихъ нашихъ домовъ болѣе, чѣмъ всѣхъ другихъ: во первыхъ потому, что Ридъ работалъ въ Коуртѣ, во вторыхъ потому, что я, владѣлецъ Коурта, жилъ въ Мэнорѣ. Сосѣди горячо приняли сторону Рида, и жена его и дѣти были обезпечены. Мистеръ Стерлингъ давалъ ей по пяти шиллинговъ въ недѣлю; мистеръ Брэндонъ и сквайръ помогали ей тоже, но тайно. Такъ же помогали и другіе. Въ небольшихъ деревенскихъ округахъ джентльмены вообще не любятъ прямо говорить, когда кто изъ сосѣдей сдѣлаетъ дурное дѣло; во всякомъ случаѣ они рѣдко принимаютъ дѣятельныя мѣры поправить зло. Поговорили объ апелляціи государственному секретарю, но тѣмъ и покончилось, и никто не сдѣлалъ ничего для освобожденія Рида. Школьный товарищъ мой, Биль Уитней, гостившій у насъ, написалъ объ этомъ матери и она прислала соверенъ для мистрисъ Ридъ. Мы втроемъ, я, Тодъ и Биль, снесли ей этотъ соверенъ и ходили, вездѣ провозглашая, что стараго Паррифера нужно затоптать ногами, что значительно облегчало наши чувства.

Теперь мнѣ нужно разсказать о Кэти. Въ тотъ день, когда арестовали Рида, объ этомъ ничего не знали въ его семьѣ. Сосѣди берегли больную мистрисъ Ридъ и молчали. Поутру, они сами знали только, что Рида увели въ колодкахъ. Вечеромъ, когда все узнали, порѣшили скрывать все отъ мистрисъ Ридъ, и одна сосѣдка пошла предупредить Кэти. Кэти не было.

Прошла ночь, прошелъ слѣдующій день. Кэти не возвращалась. Сосѣдки, бѣгавшія навѣщать мистрисъ Ридъ, заахали, закачали головами, по тѣмъ не менѣе о Кэти не было ни слуху, ни духу. Наконецъ, черезъ нѣсколько дней, старушка Пикеръ, пришедшая въ деревню, сказала, что во вторникъ, въ два часа, она встрѣтила Кэти разряженную и въ самой лучшей шляпкѣ. Она спросила, куда идетъ Кэти и получила отвѣтъ: къ дядѣ, который жилъ въ Ившэмѣ, и который послалъ за ней. Но, когда Кэти дошла до перекрестка, то свернула совсѣмъ въ другую сторону отъ Ившэма.

Прошелъ мѣсяцъ. Ридъ вышелъ изъ тюрьмы, но Кэти не вернулась, Ридъ пришелъ вечеромъ пѣшкомъ. Волосы его были обстрижены вплотную; онъ былъ тихъ, какъ овечка. Ридъ былъ подавленъ вынесеннымъ заключеніемъ. Это было позорное оскорбленіе, пятно на его добромъ имени на всю жизнь. Нашлись люди, которые говорили, что Ридъ больше никогда не подниметъ голову. Будь онъ жестокимъ или мстительнымъ человѣкомъ, то онъ бы отмстилъ маіору такъ, что тотъ во всю жизнь не забылъ бы его.

Жена его уже встала съ постели, но еще была очень слаба. Дѣти сначала не узнали отца. Ридъ первый спросилъ про Кэти. Зачѣмъ она не пришла поздороваться съ отцомъ. Это показалось Риду обиднымъ. Когда люди выходятъ изъ тюрьмы, они очень впечатлительны и обидчивы. Неужели Кэти стыдилась отца?

-- Мистеръ Стерлингъ заходилъ вчера, Джорджъ, и говорилъ, чтобы ты приходилъ попрежнему на работу, какъ вернешься домой, сказала жена, чтобы замять вопросъ о Кэти.-- Всѣ были такъ добры ко мнѣ, всѣ знаютъ, что ты не заслужилъ этого.

-- А, сказалъ Ридъ, не слушая ее.-- Но гдѣ же Кэти?

Мистрисъ Ридъ была принуждена сказать правду. Она была плохимъ дипломатомъ и прямо бухнула печальную вѣсть: Кэти пропала. Это пробудило Рида изъ его апатіи. Ни что другое не могло бы стряхнуть ее. Онъ вскочилъ съ мѣста.

-- Гдѣ она? Что съ ней?

Сосѣди дѣлали разныя предположенія на тотъ же вопросъ и обязательно сообщали ихъ мистрисъ Ридъ, но она не сочла за нужное передать ихъ мужу.

-- Кэти -- добрая дѣвушка, не смотря на то, что не хочетъ работать и читаетъ никуда негодныя книжки. Я думаю, что она услыхала о твоей бѣдѣ, послѣ того, какъ ушла, и не хочетъ вернуться, потому что ей тяжело видѣть тебя. Ей теперь ужь восемнадцать лѣтъ, ты знаешь.

-- Вернуться откуда?

Мистрисъ пришлось сказать всю правду. Кэти ушла и дядя въ Ившэмѣ ничего не знаетъ о ней.

Ридъ, забывъ о своихъ выстриженныхъ волосахъ, -- ему приходилось теперь постоянно забывать о нихъ, или дѣлать видъ, что забываетъ, -- пошелъ скорыми шагами къ тетушкѣ Пикеръ, а потомъ къ брату въ Ившэмъ. Тамъ ничего не знали о Кэти.

Ридъ вернулся домой, убитый нравственно. Онъ не чувствовалъ усталости, хотя измученный мѣсячнымъ заключеніемъ, прошелъ миль двадцать въ сырой и холодный февральскій день. Мистрисъ Ридъ поставила мужу ужинъ. Онъ машинально поѣлъ.

-- Я какъ въ столбнякѣ, говорилъ Ридъ.-- Не случилось ли бѣды. Здѣсь столько прудовъ; не упала ли она, какъ на грѣхъ, невзначай. Опять зачѣмъ же, уходя, она надѣла самое нарядное платье?

-- Она надѣла и ушла потихоньку. Не ушла ли она куда въ посидѣлки? Только по сосѣдству нигдѣ не слышно о посидѣлкахъ, не такое время теперь, говорила мистрисъ Ридъ, угощая мужа.

-- У Кэти не было дурного знакомства, которое ввело бы ее въ бѣду, говорилъ задумчиво Ридъ.-- Дѣвушки здѣсь честныя и работящія. "Кэти не была работящей", подумала мистрисъ Ридъ.-- Кэти поднимала передъ ними носъ, сказала она громко:-- какъ я думаю, она воображала себя одной изъ тѣхъ нарядныхъ леди, о которыхъ читала въ своихъ негодныхъ книжкахъ. Она ни съ кѣмъ не хотѣла водить знакомства, кромѣ молодаго Паррифера. Она болтала съ нимъ по цѣлымъ часамъ, и я не могла зазвать ее домой.

Ридъ поднялъ голову.-- Молодаго Паррифера? Его сына? и онъ большимъ пальцемъ указалъ по направленію Парриферъ-Галла.-- Кэти говорила съ нимъ?

-- По цѣлымъ часамъ, повторила мистрисъ Ридъ.-- Онъ стоялъ по ту сторону калитки, облокотившись, болталъ и смѣялся, а Кэти стояла на дорожкѣ у высокаго остролистника, болтала съ нимъ и ласкала дѣтей.

Ридъ всталъ. Странное выраженіе было на лицѣ его.

-- Давно это началось?

-- Очень давно, никакъ не припомню. Но молодой Парриферъ бываетъ въ Галлѣ только наѣздомъ и на время.

-- И ты мнѣ ни слова не сказала, баба!

-- Я въ этомъ не видѣла ничего дурного. Я и теперь не вижу въ томъ ничего дурного, выразительно повторила мистрисъ Ридъ.-- Самое худое, что я могу сказать о молодомъ Парриферѣ, что у него пустая голова.

Ридъ, не сказавъ ни слова, взялъ шляпу, и вышелъ изъ коттеджа. Не смотря на поздній часъ, онъ пошелъ въ Парриферъ-Галлъ. Громовой звонокъ раздался въ Галлѣ, скорѣе звонокъ лорда, нежели батрака, только что выпущеннаго изъ тюрьмы. Прошло нѣсколько времени. Вся прислуга была, уже на верху. Наконецъ вышелъ слуга.

-- Мнѣ нужно видѣть маіора Паррифера.

Слова были сказаны такимъ повелительнымъ тономъ, видъ пришедшаго былъ такъ страненъ, когда онъ ворвался быстро въ переднюю: высокій ростъ, плотно выстриженные волосы, кинулись въ глаза растерявшемуся слугѣ, и тотъ не думалъ остановить его. Въ комнатѣ, налѣво отъ передней, горѣла свѣча. Ридъ вышелъ и очутился лицомъ къ лицу съ маіоромъ Парриферомъ, кейфовавшемъ въ покойномъ креслѣ, передъ каминомъ, съ сигарой во рту и графиномъ водки на столѣ. При слабомъ освѣщеніи одной свѣчи и изъ-за дыма сигары, маіоръ не разглядѣлъ лица поздняго посѣтителя. Когда онъ увидѣлъ обнаженную голову и когда смѣлый, сверкающій взглядъ Рида встрѣтился съ его глазами, онъ поблѣднѣлъ, и сигара выпала изъ его рта на коверъ.

-- Отдайте мнѣ мою дочь, маіоръ Парриферъ!

Услышать требованіе отдать дочь, когда онъ ожидалъ требованіе жизни, было большимъ облегченіемъ. Маіоръ оправился отъ испуга.

-- Что это значитъ, человѣкъ? проворчалъ онъ, затаптывая ногой огонь сигары.-- Въ своемъ ли вы умѣ?

-- Не совсѣмъ. Вы многихъ людей довели до этого своими дѣлами. Но этотъ счетъ мы сведемъ послѣ. Сегодня ночью я пришелъ за моей дочерью. Гдѣ она?

Они стояли, глядя въ глаза одинъ другому. Ридъ стоялъ у двери, держа шляпу въ рукѣ. Даже въ присутствіи врага онъ сохранялъ видъ сдержанности и самообладанія. Маіоръ, въ изумленіи, поднялся со стула и выпучилъ на него глаза. Онъ не зналъ ничего о Кэти, не зналъ даже, что она пропала. Онъ думалъ, не сошелъ ли Ридъ съума во время тюремнаго заключенія. Ридъ увидѣлъ, что его не понимаютъ.

-- Я вернулся домой изъ тюрьмы. Дочь моя, Кэти, пропала. Она ушла въ тотъ день, когда меня схватили. Гдѣ она, что съ ней, знаетъ одинъ Богъ. Но вы и ваши -- отвѣтчики передо мной за это!

-- Онъ пьянъ, сказалъ маіоръ Парриферъ.

-- Вы пьяны, можетъ быть, отвѣчалъ Ридъ, кинувъ взглядъ на водку.-- Или Кэти ушла только на невинную побывку куда нибудь, или ушла, чтобы скрыть свой стыдъ; или ушла къ вашему сыну, и онъ сманилъ ее. Что-то говоритъ мнѣ, что послѣднее вѣрнѣе. Если такъ, вы должны знать, маіоръ, гдѣ моя дочь. Отдайте мнѣ дочъ мою!

Намекъ о сынѣ испугалъ маіора и заставилъ его отвѣчать вѣжливѣе. Сынъ его былъ въ Ирландіи, и не былъ дома уже нѣсколько недѣль. Онъ ручается, что лейтенантъ Парриферъ не можетъ знать, гдѣ пропавшая дѣвушка.

-- Онъ былъ здѣсь о Рождествѣ.

-- И уѣхалъ черезъ два-три дня. Какъ вы смѣете обвинять его въ такой вещи? Онъ свернетъ вамъ шею, если узнаетъ.

-- Можетъ быть, я буду имѣть поводъ прежде свернуть ему шею, маіоръ Парриферъ. Отдайте мнѣ дочь.

-- Если вы не выйдете сію минуту изъ моего дома, я васъ засажу въ тюрьму еще на мѣсяцъ, за то, что вы смѣли ворваться ко мнѣ, заревѣлъ маіоръ, прибодрившись.-- Вамъ нуженъ еще мѣсяцъ тюрьмы. Одинъ не проучилъ васъ. Теперь ступайте вонъ.

-- Я уйду, сказалъ Ридъ, увидѣвшій, что маіоръ, дѣйствительно, ничего не знаетъ о Кэти и разсудившій теперь, что онъ ни въ какомъ случаѣ не могъ бы и знать.-- Но я прежде скажу вамъ свое слово. Вамъ удалось сдѣлать мнѣ большую обиду, маіоръ Парриферъ! Вы богатый, сильный человѣкъ. Я бѣдный и простой человѣкъ. Вы положили въ умѣ своемъ завладѣть моимъ домомъ и клочкомъ земли, и потому что не могли согнать меня оттуда, воспользовались вашей властью, какъ судья, чтобы приговорить меня къ тюрьмѣ, и отмстили мнѣ. Это принесло мнѣ много горя и зла. Какое добро это принесло вамъ?

Маіоръ не могъ выговорить ни слова отъ душившаго его бѣшенства.

-- Это отплатится вамъ рано или поздно, маіоръ. Добрые люди видѣли мое горе и горе жены. Это отплатится вамъ, маіоръ Парриферъ.

Джорджъ Ридъ спокойно вышелъ, заперевъ за собой дверь передней и вернулся домой, не чувствуя крупныхъ хлопковъ снѣга, осыпавшихъ ему лицо и почти выбритую голову.

-----

Прошла весна, проходило лѣто. Плоды наливались и зрѣли. Лѣто было знойное. Въ одно воскресное утро, Джорджъ Ридъ вышелъ изъ коттеджа и повернулъ въ Пайфинчскій переулокъ. Обѣ маленькія дѣвочки его шли за нимъ, держась за его руки. Чистенькіе каленкоровые переднички и платья ихъ такъ и сверкали подъ яркимъ солнцемъ. Весь народъ ушелъ въ церковь. Колокола перестали звонить. Ридъ, послѣ своего несчастія, сталъ рѣдко ходить въ церковь. Мѣсяцъ тюремнаго заключенія страшно измѣнилъ его, а таинственное исчезновеніе дочери Кэти измѣнило еще болѣе. Онъ не любилъ встрѣчаться съ людьми и хватался за малѣйшій предлогъ, чтобы не идти въ церковь. Болѣзнь груднаго ребенка послужила предлогомъ, и онъ увелъ дочерей, чтобы онѣ не шумѣли. Въ сосѣдствѣ ходили слухи, что онъ разъ получилъ вѣсточку отъ Кэти. Она прислала ему сказать, что придетъ день, когда она вернется и удивитъ его и все сосѣдство, что она честно живетъ и ему не зачѣмъ тосковать и тревожиться объ ней. Была ли это правда или вымыселъ -- сосѣди не знали. Ридъ не говорилъ ни слова. Онъ сталъ теперь скрытнымъ человѣкомъ.

Приподнявъ дѣтей черезъ калитку въ Пайфинчскій переулокъ, Ридъ пошелъ по тропинкѣ, черезъ поле. Она привела его къ высокому забору, огороживавшему усадьбу Парриферовъ. Ридъ пошелъ по этой тропинкѣ совершенно случайно, потому что мѣсто было безлюдное. Онъ шелъ медленно, повѣся голову; дѣти бѣгали, собирая цвѣты на травѣ, которая выростала для второго покоса. Вдругъ онъ услышалъ за заборомъ голоса. Ридъ осторожно раздвинулъ вѣтви шпалерника и заглянулъ, точно такъ же какъ и маіоръ Парриферъ заглядывалъ черезъ изгородь къ нему въ огородъ, въ то памятное воскресное утро, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ.

Маіору Парриферу слегка нездоровилось. Онъ не захотѣлъ ѣхать въ церковь. Отправивъ семью въ церковь, маіоръ въ легкомъ шлафрокѣ вышелъ въ садъ и увидѣлъ садовника, собиравшаго горохъ.

-- Эй, Хотти, это бы нужно было сдѣлать раньше.

-- Да, сэръ, я знаю, я запоздалъ маленько, отвѣчалъ Хотти. Но я покончу въ двѣ-три минуты. Поваръ всегда поднимаетъ такой шумъ, если я наберу пораньше, говоритъ, что горохъ вянетъ и не такъ вкусенъ.

Горохъ предназначался для услажденія вкуса маіора Паррифера, и потому онъ не нашелъ въ этомъ ничего противузаконнаго. Хотти продолжалъ работать, а маіоръ Парриферъ началъ оглядывать свои владѣнія. На ближней стѣнѣ, составлявшей прямой уголъ съ заборомъ, сквозь который смотрѣлъ Ридъ, росли шпалерникомъ превосходные абрикосы.

-- Нужно собрать немного абрикосовъ, Хотти, замѣтилъ майоръ.

-- Я уже обиралъ, сэръ.

-- Очень мало, Хотти. Въ прошломъ году наши абрикосы уродились не такъ вкусны, какъ въ прежніе годы. Я говорилъ, что ихъ слишкомъ много. Они слишкомъ густы. Нужно обобрать побольше. Зеленые абрикосы всегда годятся. Изъ нихъ дѣлаютъ великолѣпные торты.

Майоръ Парриферъ подошелъ къ оранжереѣ, у дверей которой висѣла корзинка, взялъ ее и началъ снимать абрикосы тамъ, гдѣ они росли слишкомъ густо. Ридъ за заборомъ слѣдилъ за работой -- и не одинъ. На его счастье, по полю проходилъ человѣкъ, ворчунъ Блоссомъ, грумъ нашего сосѣда по имѣнью, Джэкобсона. Блоссомъ шелъ въ деревню къ своимъ. Ридъ сдѣлалъ знакъ Блоссому и заставилъ его тоже смотрѣть сквозь вѣтви.

Майоръ пересталъ собирать абрикосы только тогда, когда маленькая корзинка была до половины полна, и понесъ ее домой. Хотти вышелъ тоже изъ гороха. Они шли лѣнивыми шагами по дорожкѣ вдоль забора. Майоръ впереди, Хотти на шагъ позади, объясняя майору, что лучше, ранній или поздній горохъ, прусскій синій или англійскій полевой.

-- Развѣ вы не видите сорную траву на той грядѣ луковицъ? спросилъ майоръ, остановившись передъ грядой.

Хотти посмотрѣлъ. Нѣсколько сорныхъ травъ успѣли вырости. Хотти обѣщалъ выполоть ихъ завтра и проворчалъ, что у него столько теперь скопилось работы, съ тѣхъ поръ, какъ помощникъ его боленъ, что ему не справиться съ ней.

-- Выполоть ихъ теперь же! сказалъ (майоръ.-- Тутъ съ дюжину травокъ не болѣе.

Хотти наклонился исполнить приказаніе, майоръ тоже наклонился и самъ выпололъ половину травы. Всего было не болѣе дюжины травокъ. Послѣ того, оба направились къ дому.

Ниразу еще, со дня выхода изъ тюрьмы, Ридъ не чувствовалъ такой радости и благодарности судьбѣ.

-- Вы видѣли, какъ майоръ работалъ, обиралъ абрикосы и пололъ гряду? спросилъ онъ ворчуна Блоссома.

Блоссомъ отвѣчалъ ворчливо, какъ и всегда, съ чего Ридъ взялъ, что у него глаза болятъ или что онъ ослѣпъ?

-- Очень хорошо, отвѣчалъ Ридъ.

Въ одинъ вечеръ на слѣдующей недѣлѣ, когда мы сидѣли на лужайкѣ передъ домомъ, сквайръ курилъ, мистрисъ Тодгэтли держалась за щеку рукой и, по обыкновенію, жаловалась на боль въ лицѣ, Тодъ дразнилъ Гюга и Дэну, а я сидѣлъ на букѣ, мы увидѣли верхового. То былъ мистеръ Джэкобсонъ. Онъ отдалъ лошадь конюху, подошелъ и сѣлъ на скамью. Сквайръ угостилъ его сидромъ и спросилъ, что новаго.

-- Цѣлая исторія, началъ мистеръ Джэкобсонъ:-- неужели вы ничего не слыхали?

-- Объ чемъ?

-- Маіору Парриферу прислали повѣстку явиться въ судъ за то, что онъ работалъ въ саду въ воскресенье, и онъ завтра долженъ явиться въ судъ въ Альсестерѣ, отвѣчалъ старый Джэкобсонъ, выпивая стаканъ за стаканомъ сидра.

-- Нѣтъ? ахнулъ сквайръ Тодгэтли.

-- Это фактъ. Блоссомъ, нашъ грумъ, получилъ тоже повѣстку явиться свидѣтелемъ.

Мистрисъ Тодгэтли отняла руку отъ щеки и подняла голову, Тодъ оставилъ Гюга и Дэну въ покоѣ, я соскользнулъ съ бука, и мы всѣ насторожили уши.

Но мистеръ Джэкобсонъ не зналъ всѣхъ подробностей или не хотѣлъ разсказывать. Все, что мы узнали, заключалось въ томъ, что Джорджъ Ридъ пришелъ въ судъ и принесъ доносъ на маіора. Судьи сначала не хотѣли послать повѣстку маіору, и расхохотались Риду въ лицо. Тогда Ридъ съ горькимъ по сдержанно и вѣжливо высказаннымъ упрекомъ спросилъ, почему есть законъ для наказанія бѣдныхъ, а нѣтъ его для наказанія богатыхъ, и какая разница между его поступкомъ и поступкомъ майора Паррифера, и гдѣ же справедливость, если одного потребовали къ суду и наказали за нарушеніе субботняго дня, а другого даже не хотятъ обвинить за то же самое.

-- Брэндонъ засѣдалъ тоже тогда въ судѣ, продолжалъ Джэкобсонъ.-- Слова Рида произвели на него впечатлѣніе, и онъ подписалъ повѣстку.

Сквайръ кивнулъ головой.

-- Мое мнѣніе таково, продолжалъ старый Джэкобсонъ, подмигивая глазомъ изъ-за ободка стакана съ сидромъ.-- Что эта повѣстка все равно, что комедія, которую разыграютъ Брэндонъ и прочіе судьи. Я бы хотѣлъ одного, чтобы они не присылали повѣстки Блоссому.

-- Это почему? спросила мистрисъ Тодгэтли, которая очень негодовала на несправедливость, вынесенную Ридомъ.

-- Парриферъ такой человѣкъ, съ которымъ непріятно ссориться. Онъ вымѣститъ на мнѣ участіе Блоссома въ этомъ дѣлѣ.

-- Пусть его! вскричалъ Тодъ въ порывѣ буйнаго восторга.-- Славно! молодецъ Джорджъ Ридъ!

Мы порѣшили отправиться смотрѣть на судейскую битву. Сквайръ Тодгэтли не захотѣлъ ѣхать засѣдать въ судѣ по этому дѣлу. Узнавъ это, Тодъ забушевалъ и объявилъ, что желалъ бы самъ быть судьей, и осудить бы маіора. Но pater familias (для сокращенія мы звали его pater) отвѣчалъ, что когда Тодъ доживетъ до его лѣтъ, то тоже больше всего будетъ стараться жить въ ладу съ сосѣдями, но что онъ тѣмъ не менѣе надѣетея, что маіору "достанется" за то, что онъ былъ такъ жестокъ въ бѣдному Риду.

-----

Майоръ Парриферъ пріѣхалъ въ судъ въ парадной каретѣ. Онъ пріѣхалъ съ грохотомъ и въ волненіи; сѣдые волосы его, отливавшіе желѣзомъ, торчали дыбомъ. Два грума составляли его свиту.

Только судьи, подписавшіе повѣстку, засѣдали на скамьѣ. Новость о предстоящемъ судѣ молніей облетѣла сосѣдство, и многіе изъ судей, живущихъ въ городѣ и по сосѣдству, нарочно не пришли занять свои мѣста. Я увѣренъ, что никто изъ нихъ не двинулъ бы пальцемъ, чтобы спасти майора отъ мѣсяца тюрьмы; но никто изъ нихъ не хотѣлъ осудить его на это.

Въ судѣ пошла настоящая битва. Маіоръ Парриферъ былъ все время въ страшномъ бѣшенствѣ. Войдя, онъ спросилъ судей, какъ они смѣли потребовать его въ судъ. Его! Мистеръ Брэндонъ, холодный, какъ свѣжій огурчикъ, отвѣчалъ своимъ пискливымъ голосомъ, что когда судьямъ была принесена жалоба о нарушеніи закона и подтверждена подъ присягой показаніями двухъ свидѣтелей, то они должны дѣйствовать по закону.

Первымъ дѣломъ маіоръ сталъ отпираться. Онъ работалъ въ саду въ воскресенье во время божественной службы!-- одно такое предположеніе было нелѣпо. На это Джорджъ Ридъ, одѣтый въ лучшее платье свое и смотрѣвшій, если судить съ свѣтской точки зрѣнія, такимъ же приличнымъ человѣкомъ, какъ и маіоръ, но несравненно болѣе пріятнымъ человѣкомъ, нежели онъ, отвѣчалъ показаніемъ того, что видѣлъ.

Маіоръ Парриферъ, приплясывая на мѣстѣ отъ ярости, когда узналъ, что его видѣли черезъ заборъ, и что его видѣлъ именно Ридъ, сказалъ, что Ридъ лжетъ. Онъ обратился къ Ричарду Хотти, своему садовнику, требуя, чтобы тотъ сказалъ, работаетъ ли онъ когда по воскресеньямъ.

-- Хотти самъ работалъ, джентльмены, перебилъ Джорджъ Ридъ.-- Онъ собиралъ горохъ и помогалъ выполоть гряду луковицъ. Но онъ сдѣлалъ это по приказанію своего барина, и потому несправедливо наказать его.

Маіоръ обернулся къ Риду, какъ будто хотѣлъ ударить его, и спросилъ судей, какъ они могли позволить этому человѣку прерывать ходъ дѣла. Судьи приказали Риду молчать, а Хотти продолжать говорить.

Хотти былъ простоватый и ненаходчивый человѣкъ, и потому ложь была для него необыкновенно труднымъ дѣломъ. Баринъ его собиралъ абрикосы въ воскресенье по утру и помогалъ ему выполоть грядку луковицъ. Хотти, подавленный этими фактами, могъ только заикаться и бормотать какіе-то невнятные звуки и смотрѣть очень жалкимъ и растеряннымъ. Мистеръ Брэндонъ захотѣлъ помочь ему.

-- Вы видѣли, какъ маіоръ собиралъ абрикосы?

-- Я видѣлъ, какъ онъ снялъ... очень немного... только зеленые... бормоталъ Хотти, переминаясь съ ноги на ногу, какъ будто это могло помочь ему выпутаться изъ затрудненія.-- Этого нельзя назвать работой, сэръ.

-- О! И онъ помогъ вамъ выполоть грядку луковицъ?

-- На грядѣ не было и дюжины травокъ, какъ маіоръ тогда сказывалъ мнѣ, отвѣчалъ Хотти.-- Онъ увидѣлъ ихъ, тутъ же наклонился, и я тоже. И глазомъ мигнуть не успѣли, какъ все было сдѣлано. Это не была работа, сэръ, этому никакъ нельзя дать и званіе работы. Маіоръ никогда не работаетъ, ни въ какое время, наивно заключилъ Хотти свое показаніе.

Блоссомъ еще не явился, и трудно было сказать, чѣмъ бы кончилось дѣло. У маіора былъ свидѣтель Хотти, который, какъ бы то ни было, стоялъ на томъ, что не было ничего сдѣлано такого, чему можно дать званіе работы. У Рида еще не было свидѣтеля.

-- Старый Джэкобсонъ не пустилъ Блоссома въ судъ, Джонни, бурно шепнулъ мнѣ на ухо Тодъ.-- Это подлость и стыдъ!

-- Нѣтъ, пустилъ. Смотри сюда, отвѣчалъ я.

Блоссомъ входилъ. Онъ пришелъ не спѣша, по обыкновенію. Маіоръ Парриферъ положилъ бы его на мѣстѣ, еслибы глаза его были кинжалами. Но взгляды его нимало не смутили Блоссома.

Блоссомъ своимъ обычнымъ ворчливымъ тономъ далъ показаніе. Оно было ясно и неопровержимо. Маіоръ собиралъ абрикосы для того, чтобы дерево давало плоды лучше; маіоръ выпололъ гряду, и Хотти помогалъ ему.

-- Зачѣмъ же пришли вы туда шпіонничать, Джемсъ Блоссомъ? спросилъ одинъ адвокатъ со стороны маіора.

-- По случаю, былъ лаконическій отвѣтъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ? Вы не пришли туда нарочно съ этой цѣлью? Вы не нарочно для этого притаились подъ.заборомъ? Вы не нарочно подсматривали въ саду за маіоромъ?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Блоссомъ.-- Поле открыто для всѣхъ. Я шелъ черезъ поле къ старику отцу. Джорджъ Ридъ поманилъ меня, чтобы я подошелъ и посмотрѣлъ, что дѣлалъ маіоръ. И я посмотрѣлъ, не зная ничего. По мнѣ все равно, работалъ ли майоръ въ своемъ саду въ воскресенье съ восхода до заката солнца; пущай работаетъ себѣ, коли охота есть. Но если вы меня потребовали сюда и спрашиваете, видѣлъ ли я, какъ онъ работалъ, такъ я долженъ сказать: да, я видѣлъ. Къ чему бы вы мнѣ послали повѣстку, кабы не хотѣли, чтобъ я сказалъ всю правду? Оставили бы вы меня въ покоѣ, такъ я не сказалъ бы ни слова ни одной живой душѣ.

Очевидно, что защитѣ невозможно было извлечь что-либо благопріятное маіору изъ показаній Джемса Блоссома. Мистеръ Брэндонъ, обратясь къ маіору, сказалъ, что онъ боится быть принужденнымъ обвинить его; для него нѣтъ оправданія. Слова его были встрѣчены бурей упрековъ.

-- Обвинить.пеня? заревѣлъ маіоръ.-- За то, что я подобралъ два-три зеленые абрикоса, за то, что я наклонился сорвать пару травокъ? Желалъ бы я спросить моихъ собратій судей, засѣдающихъ здѣсь, не сорвали ли бы они абрикосъ или персикъ, или что бы то ни было, если бы захотѣли съѣсть его въ воскресенье?

-- А что же сдѣлалъ я? спросилъ Ридъ, подавляя своимъ звучнымъ, твердымъ голосомъ голоса, которые останавливали его.-- Я пошелъ въ огородъ набрать связку рѣпы для моей больной жены, и увидя, что на грядѣ лежало нѣсколько сорныхъ травъ, откинулъ ихъ въ сторону заступомъ. Что же больше сдѣлалъ я? Это было все. Я не сдѣлалъ ничего болѣе, джентльмены, говорю, какъ передъ Богомъ.

Ему не отвѣтили ни слова. Можетъ, у судей не нашлось на это никакого отвѣта. Мистеръ Брэндонъ началъ совѣщаться въ полголоса съ двумя другими судьями, когда Ридъ заговорилъ снова.

-- Меня притащили сюда въ колодкахъ и сказали, что я нарушилъ законъ. Маіоръ Парриферъ самъ сказалъ мнѣ здѣсь, что я осквернилъ святость субботняго дня, это были его слова, и что меня за то должно наказать, что тутъ ничто не поможетъ. Что же сдѣлалъ онъ? Я сдѣлалъ гораздо менѣе, нежели онъ.

-- Вы знаете, Ридъ, что это незаконно, замѣтилъ одинъ изъ судей:-- вы не должны прерывать судъ.

-- Вы посадили меня на мѣсяцъ въ тюрьму, джентльмены продолжалъ Ридъ, не обративъ вниманія на замѣчаніе: -- мнѣ обстригли волосы вплотную, меня продержали цѣлый мѣсяцъ въ тюрьмѣ на тяжелой работѣ, какъ будто и не въ тюрьмѣ у меня мало тяжелой работы. Жена моя была больна и не могла работать въ это время, мои трое дѣтей остались безъ призора это время. Не судей, которые приговорили меня, джентльмены, и не маіора Паррифера долженъ я благодарить за то. если жена и дѣти безъ меня не умерли съ голоду.

-- Замолчите ли вы, Ридъ?

-- Если я заслуживалъ одинъ мѣсяцъ тюрьмы, продолжалъ Ридъ, который положилъ себѣ высказать все, что у него было на душѣ:-- то маіоръ Парриферъ заслуживаетъ два мѣсяца; вина его больше, чѣмъ моя. Законъ одинъ и тотъ же для насъ, я думаю. Онъ...

-- Ридъ, если вы скажете еще одно слово, я прикажу вамъ выйти изъ присутствія, перебилъ его мистеръ Брэндонъ, и жиденькій голосокъ его звучалъ рѣзко и повелительно.-- Какъ можете вы упорствовать и обращаться къ суду, когда вамъ приказали молчать.

Ридъ отступилъ на шагъ назадъ и не сказалъ болѣе ни слова. Онъ зналъ, что мистеръ Брэндонъ имѣлъ обыкновеніе поддерживать свою власть, не смотря на свою нервность и пискливую манеру говорить. Судьи обмѣнялись нѣсколькими словами и потомъ произнесли приговоръ. Вина маіора Паррифера была доказана и его присудили къ денежной пенѣ.

Онъ швырнулъ деньги на столъ; онъ былъ слишкомъ, взбѣшенъ, чтобы сдѣлать это вѣжливо, и пошелъ къ своей каретѣ. Въ этотъ день не было другого дѣла, и судьи встали и смѣшались съ толпой. Мистеръ Брэндонъ, который зябнулъ въ самые жаркіе дни и вѣчно боялся дождя, плотно застегивалъ легкое пальто.

-- Значитъ, сэръ, есть два закона? спросилъ его Ридъ, совершенно вѣжливо, но такимъ голосомъ, который всѣ могли разслышать.-- Когда постановляли законъ противъ нарушенія субботняго дня, то тѣ. которые постановляли его, назначили одинъ для богатыхъ и другой для бѣдныхъ.

-- Вздоръ, Ридъ.

-- Вздоръ, сэръ. Я не вижу, чтобы я говорилъ вздоръ. Меня посадили въ тюрьму. Маіора Паррифера заставили заплатить немного денегъ, которыя для него все равно, что соръ; онъ и не почувствуетъ. А вѣдь моя вина, если только это была вина, меньше его вины.

-- Двѣ несправедливости не составятъ одного права, отвѣчалъ мистеръ Брэндонъ, понизивъ голосъ: -- васъ не слѣдовало посадить въ тюрьму, Ридъ, и еслибы я тогда былъ въ судѣ, то этого никогда бы не сдѣлали.

-- Но это было сдѣлано, сэръ! и это легло пятномъ на мою жизнь. Это пятно на мнѣ, и оно никогда не снимется съ меня.

Мистеръ Брэндонъ улыбнулся своей спокойной и значительной улыбкой и отвѣчалъ шопотомъ.-- На немъ тоже лежитъ пятно, Ридъ, или я очень ошибаюсь. Онъ будетъ вездѣ носить съ собой эту пеню. Джонни, вы здѣсь? Смотрите, не повторяйте никому, что вы сейчасъ слышали.

Мистеръ Брэндонъ былъ правъ. Быть призваннымъ въ качествѣ подсудимаго передъ той же скамьей, на которой онъ такъ величественно засѣдалъ, чтобы судить другихъ, и всего болѣе быть судимымъ за работу въ воскресенье, быть уличеннымъ въ винѣ и присужденнымъ къ пенѣ -- было горькой чашей для маіора Паррифера. Скамья уже никогда не будетъ для него прежнимъ торжественнымъ мѣстомъ засѣданія; воспоминаніе о томъ днѣ, когда онъ стоялъ передъ ней, будетъ, какъ говорилъ мистеръ Брэндонъ, отравленнымъ пятномъ, которое онъ будетъ носить съ собой вездѣ.

Парриферы тотчасъ собрались ѣхать на морскія купанья. Мистрисъ Парриферъ съ тремя миссъ Парриферъ, разряженныя въ пухъ и прахъ, объѣзжали въ парадной каретѣ всѣ дома и усадьбы сосѣдства; онѣ были такъ нарядны и шумны, какъ никогда. Мистрисъ Парриферъ говорила, что она все время была нездорова и что докторъ посылаетъ ее въ Эбериствисъ на шесть недѣль. На слѣдующій день всѣ они и маіоръ уѣхали, а груды визитныхъ карточекъ были разосланы по всему округу.-- Я думаю, какъ долженъ былъ смѣяться мистеръ Брэндонъ, получивъ карточку.

-----

Наступили зимніе праздники своимъ чередомъ. Мы пріѣхали домой на Рождество и застали Джорджа Рида больнымъ. Есть старая поговорка: "когда душа покойна, такъ тѣло болитъ", но докторъ нашъ мистеръ Деффгэмъ всегда утверждалъ, что если эта поговорка и оправдывается иногда, но на короткое время, потому что всего чаще тѣло и душа во всемъ сочувствуютъ другъ другу. Джорджъ Ридъ былъ всегда очень здоровымъ мужчиной: и, не смотря на тяжелую трудовую жизнь, не зналъ ни заботъ, ни горя, но въ послѣдній годъ съ тюремнымъ заключеніемъ пришли заботы и горе, и еще сознаніе несправедливости и униженія.

Болѣзнь началась кашлемъ и обыкновенной лихорадкой, но рабочіе земледѣльцы не имѣютъ времени лежать въ постелѣ. Лихорадка усилилась, началось воспаленіе въ груди или легкихъ, или въ обоихъ. Риду пришлось слечь, потому что онъ не могъ стоять на ногахъ. Всего чаще, когда бѣдняки занемогаютъ, то они могутъ выздоровѣть или умереть и никто на нихъ не обратитъ вниманія; но событія, описанныя выше, сдѣлали изъ Рида виднаго человѣка, и болѣзнь его обратила вниманіе сосѣдей. О болѣзни его говорили и ему помогали. Я всегда очень жалѣлъ Рида съ того времени, какъ его засадили въ тюрьму, мистрисъ Тодгэтли тоже жалѣла его.

-- Я сдѣлала хорошій крѣпкій бульонъ для Рида, Джонни, сказала мнѣ мистрисъ Тодгэтли.-- Если ты хочешь прогуляться, то можешь снести Риду.

Тодъ уѣхалъ верхомъ съ сквайромъ. Я скучалъ безъ Тода и какъ всегда, охотно надѣлъ пальто и взялъ шляпу. Мистрисъ Тодгэтли налила бульонъ въ бутылку.

-- Я хотѣла бы послать ему вина, Джонни, если только ты не разобьешь бутылки. Донесешь ли ты двѣ бутылки?

Я завѣрилъ въ своей ловкости. Положивъ одну бутылку въ передній карманъ пальто, я взялъ другую въ руки и отправился. Былъ холодный день, небо отливало синей сталью, солнце ярко свѣтило, земля была замерзлая. Маіоръ Парриферъ съ двумя дочерьми, возвращаясь домой съ катанья верхомъ, рысцой въѣзжали въ ворота. Грумъ важно ѣхалъ за ними. Я поклонился леди, но онѣ только вздернули головы.

Риду было очень плохо. Онъ сидѣлъ передъ кухоннымъ огнемъ, укутанный въ одѣяло. Мистрисъ Ридъ взяла у меня бутылки въ сѣняхъ, гдѣ производилась стирка и черныя работы по хозяйству; Ридъ былъ очень обидчивъ и не любилъ, чтобы ему присылали разныя вещи.

-- Коли Богу угодно, я выйду на работу на той недѣлѣ, сказалъ Ридъ со стономъ.

Я по лицу его увидѣлъ, что онъ догадался о присылкѣ чего-нибудь изъ дома сквайра. Я сѣлъ противъ него и взялъ мальчика Джорджа на руки. Малютка пришелъ ко мнѣ кругомъ комнаты, держась за стулья.

-- Будетъ славный морозъ, Ридъ.

-- Да, мастеръ Джонни? для меня теперь все равно, какая погода на улицѣ.

-- Будетъ перемѣна погоды, я это чувствую въ рукѣ, сказала мистрисъ Ридъ. У нея была нѣсколько лѣтъ тому назадъ сломана рука, которая ныла при каждой перемѣнѣ погоды.-- Будетъ снѣгъ.

Я далъ Джорджу бисквитъ. Двѣ маленькія дѣвочки, которыя, не шевельнувшись стояли въ углу у шкапа, начали потихоньку двигаться ко мнѣ. Онѣ догадались, что въ моихъ карманахъ былъ запасъ бисквитовъ. Я запустилъ руку въ бокалъ съ бисквитами передъ тѣмъ, какъ отправиться въ путь. Дѣвочки протянули руки безъ всякаго приглашенія, и я опустилъ въ нихъ бисквиту.

Не слышно было ни шума шаговъ, ни стука отворившейся двери, но мнѣ показалось, что кто-то вошелъ и стоялъ у двери. Я вглядѣлся, у двери стояла женщина въ темномъ платьѣ и клѣтчатой бѣлой съ чернымъ шали. Мистрисъ Ридъ оглянулась, оглянулись и дѣти и тогда Ридъ повернулъ къ двери голову.

Я первый узналъ, кто эта женщина. Лицо ея было скрыто густымъ вуалемъ, въ комнатѣ было темно. Ридъ вглядывался. Лицо его, исхудалое отъ болѣзни, было страшно блѣдно; глаза его казались еще больше отъ худобы. Они смотрѣли пристальнымъ, испуганнымъ взглядомъ.

-- Отецъ! ты боленъ!

И прежде, чѣмъ Ридъ могъ вымолвить олово, женщина кинулась къ нему и обвила его шею руками.-- Кэти! Обѣ дѣвочки перепугались и кинулись къ матери; одна подняла крикъ и другая немедля завторила ей. Поднялся шумъ, суета. Всѣ были въ волненіи, одинъ Джорджъ, какъ храбрый годовой человѣкъ, невозмутимо сосалъ свой бисквитъ.

Я не помню, что сказалъ, или сдѣлалъ Ридъ. Мнѣ показалось, что онъ хотѣлъ оттолкнуть Кэти, можетъ быть оттого, что онъ задыхался. Она разсмѣялась прежнимъ веселымъ, безпечнымъ смѣхомъ, и достала что-то изъ-подъ своего лифа.

-- Не зачѣмъ, отецъ, я такъ же честна, какъ любая честная женщина. Посмотрите.

Руки Рида тряслись до того, что онъ не могъ развернуть бумагу. Наконецъ онъ развернулъ, но не могъ понять въ ней ни слова. Кэти сбросила шляпку и схватила дѣтей. Они узнали ее и прекратили крики. Ридъ передалъ мнѣ бумагу. Руки его тряслись еще болѣе, а лицо, поблѣднѣвшее отъ болѣзни, стало отъ волненія лицомъ мертвеца.

-- Прошу васъ прочитайте, мастеръ Джонни.

Я сначала не понялъ, что читалъ, но вскорѣ догадался. Бумага была брачное свидѣтельство Спенсера Джервуаса Добэни Паррифера и Катерины Ридъ. Они были повѣнчаны черезъ день послѣ того, какъ Кэти исчезла изъ дома. Этому былъ сегодня ровно годъ.

Рыданіе прервало общее молчаніе. Ридъ упалъ на кресло въ припадкѣ истерики. Гордый, смѣлый, сильный, непреклонный Ридъ рыдалъ какъ ребенокъ. Но онъ былъ на три четверти сломленъ болѣзнью. Истеричныя рыданья продолжались минуту, другую, потомъ Ридъ устыдился своей слабости, подавилъ ихъ и спросилъ:

-- Какъ это онъ женился на тебѣ, Кэти?

-- Потому что я не уѣхала бы съ нимъ не повѣнчавшись, отецъ. Мы жили въ Ирландіи.

-- И вы еще не успѣли раскаяться? спросила мистрисъ Ридъ самымъ немилостивымъ тономъ.

-- Почти что раскаялась, отвѣчала откровенно Кэти.

Кэти изъ дома отправилась прямо въ Ливерпуль, гдѣ ее ждалъ молодой Парриферъ и, повѣнчавшись, уѣхала съ нимъ въ Ирландію. Это похоже на страницу изъ романа, особенно въ однообразной жизни нашего тихаго уголка.

-- Гдѣ твой мужъ? спросилъ Ридъ.

Кэти покачала головой.-- Ахъ, гдѣ? Я за этимъ и пріѣхала сюда! отвѣчала она, и мнѣ показалось, что съ нею случилось что-то недоброе.

То, что случилось послѣ этого свиданія, я узналъ по слухамъ. Я тотчасъ простился съ Ридами и ушелъ домой, думая, что Кэти лучше бы было не выходить за Спенсера Паррифера и не уходить изъ дома. Не знаю, съ чего пришла мнѣ въ голову эта мысль, но она оказалась справедливой. Когда я уходилъ, Кэти снова надѣла шляпку и пошла въ Парриферъ-Голлъ.

Смеркалось, когда она подходила къ дому. Солнце сѣло и сѣрыя тѣни вечера поднимались надъ землей. Двѣ миссъ Парриферъ сидѣли у окна и видѣли подходившую Кэти, но не узнали ее подъ вуалемъ. Кэти, несмотря на чтеніе своихъ романовъ и замужество съ джентльменомъ, не переняла манеръ и осанки леди, и миссъ Парриферъ подумали, что къ горничной ихъ пришла гостья.

-- Что за дерзость, идетъ черезъ парадное крыльцо! сказала миссъ Джелайма.

Однако Кэти, поживъ годъ въ Ирландіи, очень измѣнила свои мысли и взгляды, и никакъ не хотѣла занять свое прежнее мѣсто въ свѣтѣ. Она была теперь леди и хотѣла удержать свое новое мѣсто.

-- Что еще будетъ? вскричала миссъ Джелайма, когда раздался звонокъ по всему дому и разбудилъ маіора, дремавшаго передъ каминомъ на лонѣ своей семьи.

Вошелъ лакей и доложилъ маіору, что одна дама желаетъ переговорить съ нимъ. Ее ввели въ библіотеку.

-- Какъ ее зовутъ?

-- Она не сказала своего имени, сэръ. Я спрашивалъ, но она сказала, что это все равно.

-- Ступайте и спросите ее.

-- Мистрисъ Парриферъ, доложилъ снова возвратившійся слуга...

-- Мистрисъ кто?

-- Мистрисъ Парриферъ, сэръ.

Маіоръ остолбенѣлъ и уставился глазами на слугу. У Парриферовъ не было родни и единственная мистрисъ Парриферъ, которую зналъ маіоръ, была его жена.

Маіоръ пошелъ въ библіотеку. Тамъ стояла у камина леди, и грѣла ноги на рѣшеткѣ. Она стояла спиной къ маіору и не обернулась къ нему.

-- Лакей сказалъ мнѣ, что меня желаетъ видѣть мистрисъ Парриферъ. Не ошибся-ли онъ?

-- Нѣтъ никакой ошибки, сэръ. Я мистрисъ Парриферъ, сказала Кэти, откидывая вуаль.

Маіоръ узналъ ее. Кэти Ридъ! Маіоръ былъ не изъ тѣхъ людей, которые теряются, но и онъ растерялся отъ неожиданной вѣсти.

-- То есть, я мистрисъ Спенсеръ Парриферъ, продолжала Кэти:-- и я пріѣхала изъ Ирландіи съ порученіемъ отъ вашего сына.

Маіоръ подумалъ, что изо всѣхъ дерзкихъ и вольныхъ женщинъ, какихъ онъ знавалъ на вѣку, Кэти самая худшая; но онъ не нашелся сказать ни слова. Послѣ минутнаго молчанія, буря разразилась.

Кэти была осыпана самыми разнообразными ругательствами: Кэти было приказано убираться вонъ изъ комнаты и изъ дома. Маіоръ поднялъ руку, чтобы вытолкать Кэти. Но Кэти выдержала все невозмутимо и не двигалась съ мѣста. Тогда онъ съ крикомъ пошелъ къ двери, сзывая слугъ, чтобы выгнать ее. Но Кэти прежде него очутилась у двери и, заслонивъ ее собою, обернулась лицомъ къ нему.

-- Вы напрасно называете меня такими словами, маіоръ Парриферъ. Мнѣ все равно, и я знаю, что вы имѣете поводъ сердиться на меня. Я жена вашего сына. Я была женой его съ того дня, какъ ушла изъ коттеджа отца въ прошломъ году. Мой ребенокъ, вашъ внукъ, сэръ,-- ему теперь семь недѣль, -- оставленъ у хозяйки трактира "Красный Левъ", за милю отсюда.

Онъ могъ выгнать ее изъ комнаты только силой, онъ готовъ былъ ударить ее, затоптать ногами; но тайный ужасъ, что хладнокровно высказанная ею вѣсть -- истина, сковалъ взрывъ бѣшенства. Онъ не думалъ о дочери Рида съ того самаго вечера, какъ Ридъ, по выходѣ изъ тюрьмы, приходилъ къ нему требовать дочь. До него доходили слухи, что Ридъ горевалъ о дочери, но дѣло это было слишкомъ низко, чтобы удостоиться вниманія маіора. И теперь онъ слышалъ, что дочь эта была все время женой его сына, женой! Если бы мысль, что все это наглый обманъ, не пришла на спасеніе маіора, онъ упалъ бы на мѣстѣ отъ удара. Молодой мистеръ Парриферъ очень ловко устроилъ такъ, что ни отецъ его, ни знакомые не узнали ничего о его женитьбѣ. Онъ жилъ съ своимъ полкомъ на квартирѣ; Кэти, скрываясь отъ всѣхъ, жила въ другой части города. Мистрисъ Ридъ звала молодого Паррифера пустой головой; какъ ни была она пуста, въ ней было умѣнье хоронить концы въ воду.

-- Женщина! Если ты сію минуту не выйдешь изъ моего дома, я велю вытолкать тебя за твою безстыдную ложь!

-- Я уйду и сама, какъ только скажу вамъ то, для чего я пріѣхала черезъ море. Прежде посмотрите на это, сэръ.

Маіоръ Парриферъ вырвалъ бумагу, которую она подавала ему, поднесъ къ окну и прочиталъ. Это была копія брачнаго свидѣтельства. Руки его тряслись, когда онъ читалъ, такъ же какъ тряслись руки Рида за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ. Онъ въ ярости разорвалъ бумагу пополамъ.

-- Это только копія, сказала спокойно Кэти, подбирая лоскутья бумаги.-- Вашъ сынъ, если онъ еще живъ, будетъ судиться за убійство, сэръ. Онъ посаженъ въ тюрьму за умышленное убійство.

-- Какъ вы смѣете? закричалъ маіоръ.

-- Да, онъ обвиненъ въ этомъ дѣлѣ. Я пріѣхала сказать вамъ это, сэръ.

Маіоръ Парриферъ, утихшій отъ испуга, слушалъ спокойно. Кэти, стоя, попрежнему, спиной къ двери, разсказала ему обо всемъ. Вотъ въ чемъ было дѣло.

Молодой Парриферъ былъ посмѣшищемъ всѣхъ полковыхъ офицеровъ. Они бы не потерпѣли его въ полку, если бы не обыгрывали его безъ пощады. Онъ пьянствовалъ, игралъ въ карты, раззорялся на пари о лошадяхъ. Они спаивали его, заставляли играть и держать пари, и обчищали на чистоту,-- не голову отъ мозговъ, потому что по этой части нечего было обчищать,-- но карманы его отъ звонкой монеты и банковыхъ билетовъ. Раззореніе смотрѣло ему въ глаза. Деньги давно были промотаны до послѣдняго пенса; патентъ его былъ заложенъ. Невозможно было представить себѣ, сколько росписокъ, векселей, закладныхъ было подписано имъ. Эти подвиги заканчились тѣмъ, что нѣсколько вечеровъ тому назадъ, за ужиномъ въ трактирѣ, въ пьяной ссорѣ съ пьяными товарищами, молодой Парриферъ, который иногда могъ приходить въ пароксизмы ярости, швырнулъ ножомъ въ товарища, лейтенанта Кука; ножъ вошелъ во внутренности и убилъ его на мѣстѣ. Полиція тотчасъ же арестовала мистера Паррифера, который былъ въ статскомъ платьѣ. Пришлось связать его, чтобы отвезти въ тюрьму. Пьянство, бѣшенство, лихорадка, которою онъ страдалъ отъ кутежа, довели его до остраго помѣшательства. На слѣдующее утро, онъ лежалъ въ тюремной больницѣ отъ воспаленія въ мозгу, а когда Кэти уѣхала, на него надѣли горячешную рубашку.

Маіоръ Парриферъ стоялъ уничтоженный. Ударъ былъ ужасенъ. Родители вообще не часто видятъ недостатки своихъ дѣтей, въ особенности, когда они единственные сыновья. Маіоръ не только не считалъ своего сына пустоголовымъ юношей, которому нельзя ни въ чемъ довѣрять, но онъ гордился своимъ наслѣдникомъ и говорилъ всему свѣту, что наслѣдникъ его совершенство. Какъ ни былъ пустоголовъ Парриферъ-сынъ, онъ умѣлъ скрыть свои дѣла отъ отца.

Разумѣется, чтобы облегчить себя, маіоръ накинулся съ упреками на Кэти. Это было въ порядкѣ вещей. Онъ сказалъ ей, что ничего этого не случилось бы, если бы Спенсеръ не женился на ней.

-- Ни чуть, хладнокровно отвѣчала Кэти:-- и здѣсь вы ошибаетесь, маіоръ Парриферъ. Женитьба его на мнѣ, хотя немного, на мѣсяцъ, другой остепенила его: онъ сидѣлъ у меня вечера вмѣсто того, чтобы пьянствовать и играть съ товарищами. Неужели вы думаете, что я нашла въ немъ кладъ, сэръ? Нѣтъ. Замужество такая вещь, что ея нельзя передѣлать, маіоръ Парриферъ; но я отъ всего сердца желала бы быть снова дома, прежней веселой Кэти Ридъ.

Маіоръ не отвѣчалъ ни слова. Кэти продолжала.

-- Когда слуга его пришелъ сказать мнѣ, что онъ убилъ человѣка и лежитъ въ сумасшедшемъ бреду, я пошла навѣстить его. Меня не пустили въ его келью, и я слышала за дверьми его крики и бредъ. Я сказала, что я его жена, и тогда меня послали къ капитану Вильямсу въ полкъ. Капитанъ сначала не повѣрилъ, но когда я показала свидѣтельство, онъ пожалѣлъ меня и посовѣтывалъ мнѣ ѣхать къ вамъ. Онъ спросилъ меня, хочу ли я слышать всю правду, и разсказалъ все, какъ сынъ вашъ пилъ, игралъ и промотался. Онъ сказалъ, что я должна знать свое положеніе, и что всего лучше, если отецъ Спенсера, или кто изъ друзей пріѣдетъ въ Ирландію.

-- Вы видѣли его? спросилъ маіоръ со стономъ.

Кэти поняла, что "онъ" значило "мой сынъ".

-- Да, я видѣла его. Онъ не узналъ меня. Онъ не узнавалъ никого, онъ бредилъ и бѣсновался, и кровать подъ нимъ тряслась отъ его бѣшенства, хотя онъ былъ связанъ.

Маіоръ застоналъ. Ударъ былъ страшенъ. Онъ былъ равнодушенъ къ дочерямъ. Все честолюбіе его было сосредоточено на сынѣ. Мечты о блестящей карьерѣ, о жизни въ Дублинѣ, о блестящей роли при дворѣ вице-регента для себя, жены и сына порой розовымъ облакомъ проносились въ мозгу надутаго глупца. А теперь передъ нимъ стояла поѣздка, въ которую онъ въ тотъ же вечеръ долженъ пуститься. Кэти отодвинула задвижку у двери, но хотѣла сказать еще нѣсколько словъ передъ уходомъ.

-- Я ухожу изъ дома, въ который, какъ вы говорите, я ворвалась, сэръ. Если я вамъ буду нужна, вы найдете меня у отца, въ коттеджѣ. Я думаю, мнѣ позволятъ остаться тамъ. Если нѣтъ, то я буду жить тамъ, гдѣ оставила ребенка. Если вашъ сынъ придетъ въ себя отъ бреда, онъ скажетъ вамъ, маіоръ Парриферъ, что если бы онъ слушался меня или дорожилъ мною, то не былъ бы тамъ, гдѣ онъ теперь. Его будутъ судить за убійство, и ничто не спасетъ его, если онъ выздоровѣетъ, а я...

Здѣсь пронзительные крики прервали то, что хотѣла досказать Кэти. Испуганная, она отворила дверь и столкнулась лицомъ къ лицу съ миссъ Джемаймой Парриферъ. Эта молодая леди, снѣдаемая любопытствомъ узнать, кто таинственная гостья, назвавшаяся мистрисъ Парриферъ, послѣдовала за отцемъ и приложила ухо къ дверямъ. Но она ничего не могла разслышать, пока Кэти не отдернула задвижку. Потомъ она услыхала болѣе, нежели желала знать.

-- Это вы? грубо закричала миссъ Джемайма, узнавъ Кэти Ридъ, дочь врага маіора.-- Что вамъ здѣсь нужно?

Кэти, не отвѣчая ни слова, вышла изъ дома. Миссъ Джемайма пошла къ отцу.

-- Папа, что говорила о Спенсерѣ эта подлая дѣвка? Зачѣмъ она была здѣсь? Какъ смѣла она назваться мистрисъ Парриферъ?

Маіоръ не отвѣчалъ ни слова на вопросы. Миссъ Джемайма, всмотрѣвшись пристальнѣе въ сумракъ комнаты, увидѣла подряхлѣвшее, помертвѣвшее отъ ужаса лицо, которое она едва признала за лицо отца.

-- О, папа! Что случилось? Вы больны?

Онъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руку и вывелъ изъ комнаты. Не грубо, не злобно, но тихо и спокойно, и будто во снѣ.

-- Потомъ, потомъ, прошепталъ онъ тихимъ и робкимъ голосомъ, и дверь была заперта на ключъ за миссъ Джемаймой.

Минуты, пережитыя затѣмъ маіоромъ, были тяжелы. Съ какой стороны ни взглянуть на дѣло, ни въ чемъ не было утѣшенія. Спенсеръ Парриферъ погибъ. Онъ могъ умереть отъ болѣзни. Если онъ выздоровѣетъ, ему грозилъ смертный приговоръ. Если же бы онъ былъ какимъ нибудь чудомъ оправданъ, то оставались ено долги, раззореніе и позорная женитьба.

И странно, рядомъ съ этими картинами, въ глазахъ маіора вставала другая. Онъ видѣлъ Рида, какъ тотъ стоялъ передъ нимъ, тому еще не прошло года, и говорилъ: мы сведемъ съ вами счеты, маіоръ Парриферъ. Самой горькой каплей яда въ чашѣ маіора была мысль, что еслибы онъ не засадилъ Рида въ тюрьму, то этой свадьбы не было бы. Если бы Ридъ былъ на свободѣ, Кэти не могла бы убѣжать, Кэти была бы возвращена отцомъ, и не было бы позорной женитьбы сына. Стонъ вырвался изъ груди маіора. Мѣсяцъ тюремнаго заключенія Рида въ сравненіи съ его несчастіемъ былъ каплей воды въ сравненіи съ волнами океана. Когда Ридъ приходилъ требовать дочь, маіоръ ни минуты не подумалъ о томъ, что дѣвушка могла погибнуть по винѣ его сына. А она, между тѣмъ, уже тогда была женой его сына, и сынъ его былъ опозоренъ. Маіоръ Парриферъ заскрежеталъ зубами.

Онъ въ туже ночь уѣхалъ въ Ирландію. Спенсеръ Джервуазъ Добэни Парриферъ (маіоръ и жена дали ему самыя звучныя имена, гордясь его рожденіемъ) умеръ въ тюрьмѣ. Онъ жилъ только день по пріѣздѣ отца и не узналъ его. Смерть спасла его отъ суда и обвиненія въ убійствѣ, и избавила его отца отъ уплаты долговъ, которые были большею частью векселями на будущее наслѣдство. Онъ умеръ прежде отца, и векселя оказались негодными лоскутьями бумаги. Но смерть не спасла его отъ огласки. Смерть не могла скрыть все отъ свѣта. Маіоръ и мистрисъ Парриферъ, по смерти его, не могли уже поднять попрежнему головы, какъ говорятъ у насъ въ Ворсетшайрѣ. Солнце жизни ихъ закатилось.

Кэти тоже не могла поднять попрежнему голову. Обиженная замѣчаніемъ мистрисъ Ридъ, что ей бы лучше было выйти за работника, она, въ тотъ же самый вечеръ ушла изъ коттеджа въ трактиръ, гдѣ оставила сына. У ней было немного денегъ; но она скоро прожила ихъ и, поссорившись съ отцомъ, не захотѣла вернуться къ нему. Бездѣлица, которую она была въ состояніи заработать, не могла прокормить ее съ ребенкомъ и ей пришлось просить помощи у прихода. Приходъ потребовалъ, чтобы маіоръ Парриферъ содержалъ ее, и заставилъ его выплачивать ей по нѣскольку шиллинговъ въ недѣлю.

Стрѣлочникъ Лизъ.

То, что я разскажу, случилось въ то время, какъ мы жили въ Крэббъ-Котѣ. Когда я говорю: мы, это значить все семейство, кромѣ меня и Тода, которые были въ школѣ.

Крэббъ-Котъ находился близь мѣстечка Крэбба. Крэббъ былъ довольно далеко растянувшійся, но не очень населенный приходъ. Въ немъ была церковь, школа, но мало домовъ. Южный Крэббъ былъ болѣе населенъ. За милю отъ Южнаго Крэбба сходилось нѣсколько линій желѣзныхъ дорогъ. Вельсы перекрещивались самымъ умопомрачающимъ образомъ, вели по разнымъ направленіямъ; и не мало маневрированія нужно было въ бойкое время на то, чтобы пропустить поѣзды по соотвѣтствующимъ путямъ. Это было, какъ и слѣдуетъ, дѣломъ стрѣлочника. Самые трудные дни выпадали на лѣтніе жары, когда всевозможныя экскурсіи были въ полномъ ходу; но иногда и въ другую пору выпадали такіе дни, и служащіе на южно-крэббской станціи метались во всѣ. стороны, какъ угорѣлые цѣлый день, а къ ночи едва держались на ногахъ.

Стрѣлочникомъ на станціи былъ Гарри Лизъ. И въ сѣверномъ и въ южномъ Крэббѣ имя Лизъ встрѣчалось такъ же часто какъ черника на изгородяхъ, но не смотря на то у Гарри Лиза не было ни одной живой души родни въ числѣ двадцати семи Лизовъ сосѣдства.

Южный Крэббъ былъ дряннымъ мѣстечкомъ; только одна улица Крэббъ-Лэнъ, которая вела къ кирпичнымъ заводамъ Мзссока была людна, какъ любая лондонская улица. Жалкія лачуги лѣпились одна возлѣ другой, и дѣти дрались и кричали на ступенькахъ крылецъ. Сквайръ Тодгэтли помнилъ то время, когда это былъ переулокъ между полями, по обѣимъ сторонамъ котораго тянулись живыя изгороди, а посрединѣ была никогда не высыхавшая лужа, называвшаяся прудомъ. Гарри Лизъ жилъ въ послѣдней лачугѣ, крытой соломой и раздѣленной на три клѣтушки.

Лизъ былъ трезвый, работящій человѣкъ, болѣе образованный, чѣмъ другіе рабочіе, сильно приверженные къ рюмочкѣ, возвращавшіеся по ночамъ домой, шатаясь, и здорово отколачивавшіе своихъ женъ по возвращеніи. Жена его, милая и неглупая женщина, говорившая замѣчательно хорошо, была плохой хозяйкой, но за то пятеро дѣтей Лиза были опрятны, милы и воспитаны несравненно лучше, нежели масса южно- и сѣверно- крэббскихъ ребятъ.

Лизъ былъ стрѣлочникомъ на соединеніи южно-крэббскихъ путей, и сверхъ того онъ помогалъ и при другихъ работахъ. Онъ выходилъ на работу въ шесть часовъ утра и приносилъ завтракъ съ собой. Въ четыре ему приносили чай и онъ работалъ до девяти вечера, а иногда и позже. Иногда жена приносила ему чай. а иногда дочка Полли, смышленая шестилѣтняя дѣвочка. Разъ въ сентябрѣ вечеромъ, орда буяновъ мальчишекъ замѣтила съ кирпичнаго поля дѣвочку, несшую чай. Они нагнали ее, отняли чайникъ, опрокинули его, съѣли хлѣбъ съ масломъ, разорвали въ дракѣ ея передникъ и перепугали ее до смерти. Послѣ этого, Лизъ сказалъ, чтобы ему не посылали болѣе чай съ дѣвочкой, что онъ будетъ оставаться безъ чая, если женѣ его некогда приносить ему. Полли и отецъ ея были удивительно похожи другъ на друга; оба тихіе, нѣжные, оба непригодные для битвы жизни; оба впечатлительные и тонко чувствующіе, хотя эти слова и могутъ показаться странными въ примѣненіи къ людямъ ихъ класса.

Въ ноябрѣ выпалъ одинъ изъ бойкихъ хлопотливыхъ дней. Были зимнія скачки въ Ворсестерѣ, была выставка рабочаго скота и свиней въ другомъ городѣ, побольше Ворсестера, неподалеку отъ него, въ двухъ трехъ мѣстечкахъ по сосѣдству были базарные дни, и еще не помню, были какія-то причины, сильно оживившія торговлю; и все выпало на одинъ и тотъ же день. Поѣзды со скотомъ, товарные поѣзды, обыкновенные, почтовые, экстренные, шумъ, суета, гвалтъ, хрюканье свиней, ревъ скота, все сбило съ ногъ служащихъ на станціи и довело ихъ до помраченія ума, какъ говорятъ у насъ. Лизу было по горло хлопотъ съ однимъ приведеніемъ стрѣлокъ въ порядокъ.

Какъ это случилось, онъ никогда не узналъ, но между восемью и девятью часами, когда ждали поѣздъ на пути въ Ворсестеръ, Лизъ забылъ передвинуть стрѣлки. Товарный поѣздъ прошелъ за десять минутъ передъ тѣмъ, и онъ не перевелъ обратно стрѣлки. Пришелъ ворсестерскій поѣздъ и остановился у станціи на такое короткое время, какъ будто и вовсе не останавливался. Уатсонъ, начальникъ станціи, вышелъ на платформу.

-- Машина держитъ полные пары сегодня вечеромъ, сказалъ онъ Лизу, замѣтивъ еще издали два красные фонаря, какъ два огненные глаза, несшіеся во мракѣ.-- Поѣздъ тотчасъ пойдетъ назадъ.

Поѣздъ сдѣлалъ гораздо худшее. Вмѣсто того, чтобы убавить хода, приближаясь къ скрещивавшимся линіямъ, онъ помчался по самой крайней, на которой стоялъ товарный поѣздъ, ожидая прохода пассажирскаго. Услышали рѣзкій свистъ, грохотъ, шипѣнье пара, глухой шумъ, и черезъ мгновеніе настала мертвая тишина, какъ будто все было пришиблено параличемъ.

-- Вы не перевели стрѣлки? закричалъ начальникъ станціи Лизу.

Лизъ не отвѣчалъ ни слова. Онъ прислонился къ стѣнѣ, какъ человѣкъ, пораженный смертельнымъ ударомъ, руки его повисли, лицо и взглядъ были поражены ужасомъ. Уатсонъ подумалъ, что съ нимъ сдѣлался припадокъ, и грубо встряхнулъ его.

-- Славное дѣло вы сдѣлали, крикнулъ онъ, на бѣгу къ мѣсту несчастія, на которомъ дымъ начиналъ уже расчищаться.

Но Лизъ былъ уже тамъ прежде него.

-- Господи, прости меня! Господи, смилуйся надо мной. Эти восклицанія слышалъ одинъ носильщикъ, бѣжавшій рядомъ съ Лизомъ. Передавая позже эти восклицанія, носильщикъ сказалъ, что голосъ Лиза былъ жалобный и мученическій.

Сквайръ съ мистрисъ Тодгэтли возвращались въ тотъ день изъ гостей съ тѣмъ же поѣздомъ. Лэна была съ ними. Дѣвочка плакала и рыдала все время не отъ ушиба, но отъ испуга. Сосѣдъ, мистеръ Кони, владѣвшій большимъ помѣстьемъ по сосѣдству, и Мэссокъ, которому принадлежалъ кирпичный заводъ и, поля, ѣхали съ ними вмѣстѣ. Никто не былъ ушибенъ. Всѣхъ только порядкомъ встряхнуло, и всѣ, какъ потомъ признался сквайръ, перепугались до смерти. Мэссокъ, грубый, необразованный купчина, разбогатѣвшій отъ кирпичныхъ заводовъ, держалъ себя важнѣе лорда и былъ въ страшномъ бѣшенствѣ. Рыданье и плачъ Лэны разогорчили сквайра и онъ тоже былъ въ недобромъ стихѣ. Кони радѣлъ объ общественномъ порядкѣ. Всѣ трое накинулись на начальника станціи.

-- Это что значитъ, Уатсонъ? закричалъ Кони:-- отъ чего это случилось?

-- Если были упущенія и безпорядки, то вы будете сосланы, Уатсонъ, это такъ же вѣрно, какъ то, что я живой человѣкъ, ревѣлъ Мэссокъ.

-- Я боюсь, джентльмены, что стрѣлки не были въ порядкѣ, поспѣшилъ сказать Уатсонъ, чтобы свалить вину съ своихъ плечъ.-- По крайней мѣрѣ, я такъ думаю.

-- Стрѣлки! вопилъ Мэссокъ.-- Это дѣло Гарри Лиза! Былъ ли онъ на мѣстѣ? Подъ судъ его!

-- Лизъ былъ какъ и всегда на своемъ мѣстѣ, мистеръ Мэссокъ, отвѣчалъ поспѣшно Уатсонъ.-- Стрѣлки могли испортиться Хотѣлъ бы я знать, съ чего это Робертъ пустилъ поѣздъ съ.такой бѣшеной быстротой.

То кидаясь въ самую средину хаоса, то выскакивая изъ него, какъ духъ отчаянія, то пытаясь одинъ поднять изъ подъ разломанныхъ частей вагоновъ какого нибудь несчастнаго, то вынося на плечахъ пострадавшаго,-- но постоянноівъ самой срединѣ опасности, постоянно рискуя жизнью, не чувствуя ни дувшаго и обжигавшаго лицо пара, метался Гарри Лизъ съ своимъ фонаремъ.

-- Идите сюда и взгляните на Гарри, сказалъ онъ, трясясь отъ волненія, одному носильщику.-- Я боюсь, онъ убитъ. И онъ поднесъ фонарь къ лицу лежавшаго человѣка.

Эти слова долетѣли до слуха мистера Тодгэтли, давно искавшаго Лиза, чтобы излить на немъ свою шумную ярость.

Человѣкъ этотъ былъ Робертъ, кондукторъ пассажирскаго поѣзда. Лицо его было блѣдно и неподвижно. Видъ его усмирилъ и сквайра. Поднявъ голову Роберта, рабочіе влили ему въ ротъ каплю водки; онъ пошевельнулся.

-- Онъ не умеръ! Онъ не умеръ! раздалось тихое и радостное восклицаніе Лиза.

Гнѣвные упреки замерли на губахъ сквайра. Теперь было не время изливать ихъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ снова пошелъ на Лиза. Лизъ остановился на мигъ и прислонился къ забору. Странное чувство охватило его. Ему казалось, что весь міръ закрывается для него.

-- Вы напились сегодня, Лизъ?

Вопросъ былъ сдѣланъ спокойнымъ тономъ. Такой тонъ бывалъ уловкой сквайра въ порывахъ ярости. Лизъ только отрицательно покачалъ головой въ отвѣтъ. На блѣдномъ лицѣ его было выраженіе кроткой, безграничной печали; каріе глаза его и безъ того всегда имѣли кроткое и печальное выраженіе. Онъ не бралъ капли въ ротъ и сквайръ зналъ это.

-- Какъ же вы могли забыть передвинуть стрѣлки, Лизъ, и причинить тѣмъ такой несчастный случай?

-- Я не знаю, сэръ, отвѣчалъ Лизъ, какъ во снѣ:-- я думаю, что я повернулъ ихъ. Иначе не могло быть.

-- Вы знали, что поѣздъ долженъ придти? Это обыкновенный поѣздъ.

-- Я зналъ, что поѣздъ придетъ, подтвердилъ Лизъ.-- Я видѣлъ, какъ онъ подходилъ, когда я стоялъ съ мистеромъ Уатсономъ. Если бы я не поставилъ стрѣлки какъ должно, я бы объ этомъ непремѣнно вспомнилъ тогда. Ясно, что вспомнилъ бы, но мнѣ не пришла эта мысль въ голову. Я стоялъ спокойно, какъ будто все было въ исправности, и потому я думаю, что я перевелъ стрѣлки.

Лизъ говорилъ это не для того, чтобы оправдать себя. Онъ вслухъ разрѣшалъ страшную загадку, которая складывалась въ умѣ его. Онъ ни разу въ продолженіе пяти лѣтъ не забывалъ передвинуть стрѣлки; ему казалось невозможнымъ, чтобы онъ сдѣлалъ это теперь. И къ несчастью, онъ не могъ припомнить, передвинулъ ли. онъ стрѣлки въ этотъ вечеръ.

-- Вы не можете припомнить? спросилъ сквайръ Тодгэтли.

-- Нѣтъ не могу, сэръ. И не удивительно, кругомъ такая суета. Я въ такомъ горѣ. Я припомню завтра.

-- Слушайте, Лизъ, началъ сквайръ, горячась:-- еслибы вы поставили стрѣлки, какъ слѣдуетъ, вы бы не могли не вспомнить это теперь. Да и какую можете вы имѣть причину горевать, я спрашиваю васъ, если вы увѣрены, что стрѣлки переведены, и что эта бойня не на вашей совѣсти?

-- Бываетъ иногда, что человѣкъ справляетъ работу свою, какъ машина, умъ не понимаетъ, что дѣлаютъ руки, сэръ.

-- Слышите? заревѣлъ сквайръ въ ярости.-- Или вы въ лицо мнѣ смѣетесь, какъ дураку?

-- Часто случалось, сэръ, что тотчасъ послѣ того, какъ я заведу часы на каминѣ, я заставляю жену завести ихъ еще, или самъ завожу и вижу, что часы ужь заведены, продолжалъ Лизъ, не шевельнувъ ни мускуломъ и не сводя глазъ съ мрака, въ которомъ двигались огни и черныя тѣни.-- Я не могу не думать, что и на этотъ разъ, я также передвинулъ стрѣлки.

Сквайръ Тодгэтли началъ свирѣпѣть и думалъ уже задать Лизу хорошую встрепку за такія дурацкія рѣчи. Сквайръ не могъ представить себѣ, что возможно дѣлать что нибудь машинально, хотя самъ дѣлалъ многое такимъ же образомъ.

-- Я не знаю, мошенникъ ли вы, или дуракъ, Лизъ. Вы убили мужчинъ, женщинъ и дѣтей; вы переломали руки, ноги и ребра и скулы; вы смертельно нерепугали цѣлый поѣздъ; вы разбили въ щепки вагоны и машину, уничтожили много товаровъ и разной собственности; вы здѣсь перевернули весь міръ вверхъ дномъ, такъ что люди не знаютъ, стоятъ ли они на головахъ, или на ногахъ! Вы, можетъ быть, думаете, что можете это сдѣлать безнаказанно, но законъ научитъ васъ думать по другому. Я бы не хотѣлъ лечь въ постель, имѣя на совѣсти столько человѣческихъ смертей.

Проговоривъ свою рѣчь, сквайръ исчезъ, будто унесенный бурнымъ вихремъ. Лизъ, который, казалось, проводилъ въ практикѣ свою теорію машинальныхъ дѣйствій, выслушалъ его машинально, закрылъ глаза и, прислонившись головой къ забору, какъ застылъ въ летаргіи.

Когда все было кончено, смолкли крики и мертвая тишина смѣнила суету и шумъ, Лизъ очнулся и пошелъ домой. Онъ пошелъ не прямой дорогой, гдѣ было людно, но окольной тропинкой черезъ поле, гдѣ не могъ встрѣтить ни души.

Креббъ-Лэнъ, улица, привыкшая волноваться и шумѣть изъ-за ничего, имѣла теперь полный поводъ къ волненію и шуму, и встала во всеоружіи. Всѣ рабочіе желѣзной дороги жили въ Креббъ-Лэнѣ. Жена и дѣти Бауэна, убитаго при столкновеніи кочегара пассажирскаго поѣзда, нанимали комнату въ одной изъ лачугъ крикливой улицы. Когда Лизъ, подходя, увидѣлъ домъ, гдѣ они жили, передъ нимъ стояла шумная толпа. Изо всѣхъ оконъ верхнихъ этажей высовывались головы и крикливыя замѣчанія перекрестнымъ огнемъ сыпались изъ оконъ. Прокравшись заборами, выходившими въ поле, Лизъ добрался до калитки своего забора. Его не замѣтили. Жена его сидѣла у огня, трясясь всѣмъ тѣломъ. Она вскочила, увидѣвъ мужа.

-- О, Гарри! Неужели это правда?

Онъ не отвѣчалъ ни слова. Не по злобѣ или грубости. Лизъ былъ такъ же мягокъ и вѣжливъ дома, какъ и внѣ его. Ни онъ, казалось, не разслышалъ вопроса.

Ужинъ: хлѣбъ и половина холодной селедки, стоялъ на столѣ. Обыкновенно Лизъ, проголодавшись, кидался на ужинъ съ волчьимъ аппетитомъ, теперь онъ и не взглянулъ на столъ. Онъ сѣлъ и, уставясь глазами на огонь, сидѣлъ не шевельнувшись: быть можетъ, онъ прислушивался къ уличному шуму. Жена его не могла долѣе сносить страхъ и неизвѣстность, она повторила вопросъ.

-- Я не знаю, отвѣчалъ онъ.-- Говорятъ, что я не передвинулъ стрѣлки. Я стараюсь припомнить, сдѣлалъ ли я это, Мери. Всѣ мысли мои растерялись отъ испуга.

-- Неужели ты не помнишь, какъ ты передвинулъ стрѣлки?

Онъ приложилъ руки къ вискамъ; въ глазахъ его появился печальный, глядящій въ даль взглядъ, который бываетъ у людей, убитыхъ горемъ. Онъ всѣми силами, всѣмъ существомъ своимъ старался припомнить то дѣйствіе, которое, съ неумолимымъ упорствомъ, не припоминалось ему. Страшное сознаніе начало выявняться въ умѣ его: да, онъ никогда не припомнитъ этого! Голова и лццо Лиза покрылись холоднымъ потомъ, выжатымъ не человѣческой душевной пыткой.

-- Я повернулъ стрѣлки для товарнаго поѣзда, сказалъ онъ наконецъ.-- Я помню, какъ сдѣлалъ это; когда товарный поѣздъ проходилъ, я былъ у сигнальной будки. Потомъ, меня послали съ депешей къ Хору, потомъ я перешелъ черезъ путь, меня послали за масломъ для машины поѣзда, который проходилъ въ другую сторону. Мнѣ кричали тогда, что нужно масло. Я помогъ смазать машину и отнесъ масло назадъ. Вѣроятно, я передвинулъ стрѣлки, когда переходилъ назадъ съ масломъ черезъ путь. Я надѣюсь, что сдѣлалъ такъ, прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

-- Но Гарри, какъ же ты не помнишь этого?

-- Нѣтъ, не помню. Въ этомъ все и горе.

-- Ты всегда тотчасъ ставилъ стрѣлки на мѣсто, послѣ того какъ проходилъ поѣздъ?

-- Нѣтъ, если меня отзывали на другую работу. По настоящему, это бы тотчасъ нужно дѣлать. Стрѣлочникъ долженъ стоять на мѣстѣ, когда поѣздъ проходитъ, и тотчасъ перевести стрѣлки. Но когда тебя зовутъ въ разныя стороны, кричатъ сдѣлать дюжину разныхъ вещей разомъ, то некогда стоять и ждать, когда пройдетъ поѣздъ, чтобъ поставить стрѣлки на мѣсто. Во всю мою жизнь не было такого труднаго дня, какъ сегодня, Мери. Поѣзды то приходили, то уходили; путь развѣ что на минуту былъ чистъ. А что было лишнихъ телеграммъ! Половина пассажировъ, что останавливались на станціи, посылала телеграммы; когда пробило шесть часовъ, я едва держался на ногахъ. Я былъ такъ изморенъ, что каждую минуту думалъ, что свалюсь.

Мистрисъ Лизъ вздрогнула. Страшная мысль мелькнула въ головѣ ея; она спросила себя, не виновата ли она и на свою долю въ сегодняшней бѣдѣ. Сегодня былъ одинъ изъ тѣхъ дней, когда мужу не носили чая въ сигнальную будку. Сегодня была стужа, грудной ребенокъ былъ боленъ и безпокоенъ. Слабая и плохая работница, мистрисъ Лизъ не справилась и дома, ей было не до того, чтобы нести мужу чай. А сегодня, какъ нарочно, изо всѣхъ дней въ году выпалъ такой день, когда чай былъ всего нужнѣе мужу.

Шумъ въ Креббъ-Лэнѣ усиливался; громкій гулъ голосовъ несся все ближе и ближе. Мистрисъ Лизъ накинула на голову передникъ и заткнула уши. Вдругъ Полли, которую отецъ и мать считали спокойно спавшею въ свѣтелкѣ на верху, вбѣжала на кухню въ одной ночной рубашкѣ, и кинулась на шею къ отцу, рыдая и горько плача.

-- О папа! Правда ли это? Правда ли это?

-- Что такое, Полли? спросилъ Лизъ съ удивленіемъ, будто очнувшись отъ сна.-- Что случилось?

Полли спрятала лицо на груди его и крѣпко цѣплялась руками за отца. Она проснулась отъ криковъ на улицѣ и разслышала ихъ. Полли была слишкомъ нервна и впечатлительна для креббъ-лэнской жизни.

-- Говорятъ, что вы убили отца Китти Бауэнъ. О папа! правда ли это? Идите и скажите имъ, что это не правда.

Нервы Лиза были потрясены. Послѣдняя искра силы исчезла. Слова Полли были каплей, переполнившей чашу, и онъ зарыдалъ, и рыданія его были громки и неутѣшны, какъ рыданія ребенка. Крѣпко прижавъ дочь къ груди, онъ долго плакалъ съ нею. Лизъ въ эти минуты узналъ всю горечь жизни.

Дни проходили. Лизъ не могъ сказать ничего о стрѣлкахъ. Весь свѣтъ говорилъ, что онъ, по небрежности, не перевелъ ихъ, и Лизъ самъ думалъ тоже. Онъ покорился своей участи безъ ропота, безъ сопротивленія; онъ былъ тихъ и молчаливъ, какъ убитый. Когда у него спрашивали о стрѣлкахъ, онъ отвѣчалъ, что для него самого загадка, какъ онъ могъ забыть объ нихъ, и что могло заставить его забыть. Онъ не уклонялся отъ распросовъ не возражалъ ни на упреки, ни на ругательства; выслушивалъ терпѣливо всѣхъ, кто нападалъ на него, какъ человѣкъ, который не имѣлъ права на мѣсто въ обществѣ.

Его не пощадили. Слѣдователь, судьи и присяжные, друзья и враги -- всѣ накинулись на него, описывая его преступленіе яркими красками и въ глаза называя его клеймящимъ именемъ: убійца. И это имя было еще однимъ изъ самыхъ мягкихъ ругательствъ.

Четыре человѣка умерли. Робертсъ не подавалъ ни малѣйшей надежды. Другіе раненые оправлялись. Слѣдствіе, которое происходило въ гостинницѣ Буль, находившейся между Крэббх-лэномъ и станціей, могло бы быть кончено въ одинъ день, и Лизъ могъ бы быть потребованъ въ судъ къ отвѣту, еслибы одинъ изъ убитыхъ не былъ адвокатомъ. Братъ убитаго, тоже адвокатъ и другіе родственники, тоже адвокаты, подняли шумъ. Мистеръ Мэссокъ помогъ имъ. Стали требовать пассажировъ къ допросу; комиссіи осматривали рельсы, заставляли дѣйствовать стрѣлки; малѣйшее обстоятельство, клонившееся къ скорому рѣшенію, устранялось. Присяжные должны были разъ пятнадцать являться на мѣсто столкновенія поѣздовъ и свидѣтельствовать дѣйствіе стрѣлокъ. Слѣдствіе тянулось, заключеніе его отсрочивалось со дня на день, и, повидимому, не могло состояться и черезъ цѣлый годъ.

Публика, какъ стая волковъ, поднимала вой и скалила зубы на Лиза, начиная съ упомянутыхъ выше родственниковъ убитаго адвоката, съ кирпичнаго заводчика Мзссока и кончая, сосѣдями и сосѣдками Крэббъ-Лэна. Лиза отпустили домой со вносомъ залога, взявъ съ него подписку являться при каждомъ собраніи слѣдственной комиссіи. Нѣсколько самыхъ ярыхъ недоброжелателей поднимали свистъ, когда онъ проходилъ мимо нихъ.

-----

Когда мы пріѣхали съ Тодомъ домой на Рождество, то мы только и слышали, что о злодѣйствѣ Лиза, который далъ поѣздамъ столкнуться. Сквайръ багровѣлъ, говоря объ этомъ дѣлѣ. Тодъ, одержимый духомъ противорѣчія отцу, сказалъ, что хотѣлъ бы самъ послушать, что скажетъ Лизъ. Замѣчаніе это оскорбило сквайра.

-- Можешь идти и выспросить у него все. Лизъ не откажется отвѣчать. Онъ ни о чемъ такъ не радъ говорить, какъ объ этомъ.

-- Но это былъ только несчастный случай, сказалъ Тодъ.-- Онъ сдѣлалъ это невольно.

-- Невольно! задыхаясь отъ бѣшенства, повторилъ нашъ pater: -- я и Лэна, и мать были на этомъ поѣздѣ и могли бы разбиться на атомы! Кони и Мэссокъ, и сотни людей могли бытъ въ опасности и даже убиты, да, сэръ, убиты. Несчастный случай! Джонни! чего ты стоишь, скалишь на меня зубы, какъ дуракъ. Я отошлю тебя назадъ въ школу. Я отошлю васъ обоихъ. Убирайтесь оба сію минуту. Несчастный случай! Лизъ стоитъ, того, чтобъ его повѣсить.

На слѣдующее утро мы встрѣтили Лиза въ полѣ. Онъ стоялъ опершись на калитку своего огорода, подъ деревомъ. Тодъ и я переходили по мостику черезъ ручей, мостикомъ служила простая доска. Въ два прыжка мы очутились возлѣ Лиза.

-- Теперь, Лизъ, разскажите намъ объ этомъ дѣлѣ, вскричалъ Тодъ.

Какъ измѣнился Лизъ! Щеки его были блѣдны и ввалились; въ глазахъ, вмѣсто прежняго кротко-печальнаго свѣта, былъ мракъ.

-- Да, сэръ, это было горькое время, отвѣчалъ Лизъ тихимъ голосомъ, казалось, совершенно угасавшимъ отъ изнуренія.-- Не думалъ я, когда въ послѣдній разъ посадилъ васъ съ мистеромъ Джонни въ вагонъ, въ то утро какъ вы уѣзжали, что бѣда такъ близко.

Тодъ стоялъ, обвивъ рукою стволъ дерева, я сѣлъ на противуположный пень. Лизъ сказалъ намъ тоже самое: что, вѣроятно, онъ забылъ перевести стрѣлки.

Тодъ широко раскрылъ глаза; брови его сдвинулись и губы выпятились, вѣрный признакъ неудовольствія. Тодъ, какъ и pater, былъ горячъ. Зная хорошую репутацію Лиза, онъ считалъ его невиноватымъ въ несчастіи, а теперь слышалъ, какъ Лизъ спокойно сознавался въ своей винѣ.

-- Что вы хотите сказать, Лизъ?

-- Хочу сказать, сэръ? кротко спросилъ Лизъ.

-- Неужели вы хотите сказать, что забыли объ стрѣлкахъ и дали поѣзду наѣхать на другой?

-- Да, сэръ, такъ случилось. Я долго не могъ вѣрить этому, цѣлые часы послѣ того какъ случилось.

-- Очень долгое время? и въ голосѣ Тода зазвучала непріятная насмѣшка.

-- Нѣтъ, сэръ. Я знаю, что время не долгое, если считать по часамъ, отвѣчалъ терпѣливо Лизъ.-- Но никто не можетъ представить себѣ, какъ долги были эти часы для меня. Они были словно годы. Я не могъ вбить себѣ въ голову мысль, что я забылъ передвинуть стрѣлки, какъ всегда дѣлалъ; это было для меня вещью невѣроятной; но какъ я ни мучилъ себя, чтобы припомнить, я не могъ припомнить, переводилъ ли я ихъ.

-- Ну нечего сказать! Въ славной вещи вамъ приходится сознаваться, Лизъ! А я еще вчера поссорился съ отцомъ, заступаясь за васъ.

-- Мнѣ жаль, сэръ! вамъ не зачѣмъ было заступаться за меня. За меня совсѣмъ не надо заступаться, съ тѣхъ поръ, какъ это случилось.

-- Но какъ-же вы могли забыть стрѣлки?

-- Я самъ не могу отвѣчать себѣ на этотъ вопросъ. Дёнь былъ трудный, это правда, съ утра до ночи всѣ были въ бѣготнѣ; на станціи была суета. Но все-таки онъ былъ не труднѣе другихъ трудныхъ дней.

-- Я уйду, сказалъ Тодъ.-- Я хотѣлъ заступаться за васъ, Лизъ, видя что всѣ противъ васъ, но несчастный случай одно дѣло, а небрежность другое. И мой отецъ, и жена его, и маленькая сестра моя были въ этомъ поѣздѣ. Пойдемъ, Джонни.

-- Сейчасъ, Тодъ. Я догоню тебя.

Я не могъ оставить такъ круто Лиза. Я, какъ себя помню, всегда любилъ вглядываться въ лица другихъ людей, и потому могъ читать на нихъ многое. Докторъ Дёффгэмъ, смѣясь, увѣрялъ, что это у меня врожденное ясновидѣніе. За это меня звали въ школѣ дуракомъ. Но я читалъ вѣрно, и рѣдко ошибался, когда прочитанное нравилось мнѣ или нѣтъ.

-- Чѣмъ это кончится, Лизъ?

-- Самый лучшій конецъ два мѣсяца тюрьмы, мастеръ Джонни; а я думаю, можетъ кончиться и хуже. Но я не объ этомъ думаю.

-- Объ чемъ же, Лизъ?

-- Четверо убиты, мастеръ Джонни; четверо, и еще одинъ скоро пойдетъ за ними въ могилу,-- будетъ пять, отвѣчалъ Лизъ и голосъ его понизился до страшнаго шопота.-- Мастеръ Джонни, это вѣчно будетъ лежать на мнѣ, это страшный камень на сердцѣ, и его ничто не сниметъ съ меня. Когда я былъ молодъ, у меня была изнурительная лихорадка, и я все видѣлъ во снѣ, что я долженъ справить страшно тяжелую работу, такую тяжелую, что я и подумать не могъ приступиться къ ней. А я долженъ былъ справить ее. И на сердцѣ у меня отъ одной мысли объ этой работѣ наваливался камень. Я не думалъ, что такая-же тяжесть ляжетъ на меня и въ настоящей жизни. И во снѣ и на яву я вижу передъ собой четырехъ убитыхъ! Сквайръ Тодгэтли сказалъ, что жизнь ихъ на моей совѣсти. Оно такъ и есть.

Я не зналъ, что сказать Лизу въ утѣшеніе.

-- Видите теперь, мастеръ Джонпи, что я не много думаю объ тюрьмѣ. Я былъ бы радъ, если бъ могъ думать объ тюрьмѣ, я бы хоть немного избавился отъ тѣхъ мыслей. Никакой срокъ тюрьмы, хоть бы и на цѣлую жизнь, не смоетъ прошлаго. Я бы отдалъ жизнь свою два раза, чтобы несчастья этого не было.

Лизъ оперся на калитку, говоря эти слова, будто подавленный страшной тяжестью. Я жалѣлъ его отъ всего сердца.

-- Если-бы люди знали, какъ я наказанъ, мастеръ Джонни, они, можетъ быть, не были бы такъ жестоки ко мнѣ. Я ни разу не заснулъ какъ слѣдуетъ ночью, съ того вечера какъ это случилось; я долженъ каждую ночь вставать и ходить пока не изморюсь, потому что не могу лежать въ постелѣ. Тамъ страшные сны. Когда я увижу разсвѣтъ, мнѣ становится тошно и я говорю себѣ: какъ я переживу этотъ день? Когда приходится ложиться спать, я говорю себѣ: какъ я пролежу здѣсь до утра? Часто я желаю, чтобы Богъ прибралъ меня до того дня, когда это случилось.

-- Чего-жъ они не кончаютъ слѣдствіе, Лизъ?

-- Да они все находятъ то одну, то другую причину отсрочки, мастеръ Джонни. Я не понимаю зачѣмъ. Еслибы это могло вернуть мертвыхъ, я бы ни слова не сказалъ. Но это не вернетъ. Они могли бы кончать скорѣе и приговорить къ чему хотятъ. Все легче бы было. Каждый разъ, когда я ворочаюсь домой по Крэббъ-Лэну, мущины и женщины кричатъ: "что, опять отложили? И онъ еще не въ тюрьмѣ?" Всѣ говорятъ, что я давно ужь долженъ бы сидѣть въ тюрьмѣ.

-- Слѣдователь знаетъ, что вы не убѣжите, Лизъ.

-- Всѣ знаютъ это, мастеръ Джонни.

-- Другіе убѣжали бы на вашемъ мѣстѣ.

-- Я не знаю, куда они могли бы убѣжать, отвѣчалъ Лизъ.-- Они не могли бы убѣжать отъ своихъ мыслей, а это самое тяжелое. Иногда я спрашиваю себя, можетъ ли придти время, когда я избавлюсь отъ этихъ мыслей, или онѣ всю жизнь мою будутъ лежать такимъ же камнемъ на сердцѣ, какъ теперь. Богъ одинъ знаетъ каково мнѣ. Никто не можетъ знать этого.

Какъ трудно въ жизни согласить разныя вещи! Такъ думалъ я, простившись съ Лизомъ и нагоняя Тода. Небрежность была, непростительна; было столько жертвъ, столько слезъ, столько горя, были вдовы и сироты... Если смотрѣть съ этой точки зрѣнія, то Лизъ, какъ говорилъ сквайръ, стоилъ того, что бы повѣсить его. Но когда я взглянулъ на дѣло со стороны Лиза, когда я видѣлъ его печальное лицо, видѣлъ тоску, снѣдавшую его, упреки его себѣ, его терпѣливое страданіе, то дѣло показалось мнѣ совсѣмъ другимъ, и обѣ стороны никакъ не сходились вмѣстѣ.

Рождество, отъѣздъ одного изъ присяжныхъ, уѣхавшаго погостить у родныхъ, послужили поводомъ къ покой отсрочкѣ на двѣ недѣли. Когда онѣ прошли, занемогъ слѣдователь. Казалось, конца не будетъ отсрочкамъ и негодованіе общества росло. Лизъ ходилъ, какъ полоумный. Онъ имѣлъ видъ человѣка, который хочетъ отыскать безнадежно потерянную вещь.

Въ одинъ морозный день, когда лужи Креббъ-Лэна затянуло льдомъ, я взялъ коньки и пошелъ отыскивать Тода, который стрѣлялъ кроликовъ. Какая-то маленькая дѣвочка, пробѣгая по улицѣ, наткнулась на меня. Я сшибъ ее и самъ повалился на нее. Поднимая ее, я узналъ Полли Лизъ.

-- Маленькая дурочка, зачѣмъ ты наткнулась на меня.

-- Извините, сэръ, рыдала она.-- Я бѣжала къ отцу. Мать послала сказать, чтобы онъ добылъ угля. У насъ нечѣмъ топить.

Полли чуть чуть ссадила обѣ колѣнки, выступила кровь и съ дѣвочкой сдѣлались судороги отъ испуга. Я принесъ ее домой на рукахъ. На очагѣ горѣла кучка углей; я могъ бы захватить ее обѣими руками. Мать сидѣла на низкой скамейкѣ, качая на колѣняхъ ребенка, другія дѣти сидѣли на полу около нея.

-- Я никогда не видывала такого ребенка, сказала мистрисъ Лизъ, посадивъ маленькаго сына на полъ и взявъ на руки Полли.-- Съ ней дѣлаются припадки, какъ увидитъ каплю крови. Она всегда была такая. Какъ мы ни уговаривали ее, ни учили, ни ласками, ни угрозами не могли отучить.

-- Полли, на твоемъ мѣстѣ я не плакалъ бы, какъ крошечная дѣвочка,-- вѣдь ты большая! сказалъ я Полли, все тѣло которой тряслось отъ заглушаемыхъ рыданій. Посмотри-ка, что я дамъ тебѣ, Полли.

Я показалъ ей большую булку, которую я захватилъ съ собой на случай, что опоздаю къ завтраку. Полли оглянулась. Видъ булки осушилъ слезы на опухшемъ личикѣ дѣвочки. Никогда мнѣ не приходилось видѣть такую мгновенную перемѣну, или такой жадный, остро радостный взглядъ.

-- Раздѣлите, мама! сказала она:-- и оставьте кусокъ отцу.

Двое дѣтей кинулись, какъ пара голодныхъ волчатъ. Младшій не могъ встать и только тянулся. Только ребенокъ, котораго, при входѣ моемъ, укачивала мистрисъ Лизъ, сидѣлъ неподвижно на полу, какъ она посадила его. Лицо его было больное, большіе сѣрые глаза горѣли лихорадочнымъ огнемъ, губы были красны и сухи.

-- Что съ нимъ, мистрисъ Лизъ?

-- Съ маленькимъ Томомъ? Онъ никогда не былъ крѣпкимъ ребенкомъ, да и никто изъ нашихъ дѣтей! и наша тяжелая жизнь всего больше отозвалась на немъ.

-- Не забудьте отца, мама, просила Полли.-- Отцу самый большой кусокъ.

-- Нѣтъ, дѣти, вотъ что я вамъ скажу, рѣшилъ я, видя что мистрисъ Лизъ начала крошить булку на мелкіе куски.-- Булка эта для одной Полли, потому что она ушиблась. Отдайте цѣлую булку Полли, мистрисъ Лизъ.

Если бы вы слышали, какой ревъ подняли бѣдные волчата. Мистрисъ Лизъ въ замѣшательствѣ взглянула на меня.

-- Имъ нужно дать по куску, мастеръ Джонни, въ самомъ дѣлѣ нужно. Полли не съѣсть всего, Полли не будетъ ѣсть одна. Вы не заставите ее сдѣлать это.

Но я былъ непреклоненъ. Полли должна съѣсть мою любимую булку. Я ушибъ Полли и къ тому же я любилъ ее.

-- Слушайте, маленькіе поросята. Я пойду къ булочнику Форду и принесу вамъ по булкѣ съ изюмомъ, по булкѣ въ пенни. Въ нихъ много изюма для дѣтей, которыя не ревутъ, а Полли съѣстъ эту булку. Сколько васъ? Разъ, два, три -- четыре.

Схвативъ шапку, я взялся за ручку двери, когда мистрисъ Лизъ остановила меня.

-- Вы въ самомъ дѣлѣ хотите принести имъ по булкѣ, сэръ? спросила она меня шопотомъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ ли? Разумѣется, обиженно отвѣчалъ я.-- Я сейчасъ вернусь.

-- О, сэръ!.. Простите меня, что я прошу васъ объ этомъ... но если бы вы купили фунтовой хлѣбъ вмѣсто булокъ...

-- Фунтовой хлѣбъ?

-- У нихъ сегодня не было ни крошки во рту, мистеръ Лёдлау, сказала она задыхаясь, и лицо ея изъ пунцоваго сдѣлалось мертвенно блѣднымъ.-- Вчера вечеромъ я раздѣлила между ними кусокъ хлѣба, величиной въ половину моей руки.

Я выпучилъ глаза.-- Какъ же это, мистрисъ Лизъ, отчего у васъ нечего ѣсть?

-- Я не знаю, откуда намъ добыть хлѣба. Лизъ не ѣлъ ничего со вчерашняго утра.

Г-жа Фордъ завернула мнѣ хлѣбъ, удивляясь, на что онъ мнѣ нуженъ,-- я замѣтилъ это по ея любопытнымъ глазамъ,-- но не рѣшалась спросить. Я снесъ хлѣбъ съ четырьмя булками. Дѣти, какъ волчата, накинулись на хлѣбъ.

-- Какъ это случилось, мистрисъ Лизъ? спросилъ я, когда она надѣлила дѣтей хлѣбомъ, и снова взяла на колѣни маленькаго Тома.

-- Такъ, мистеръ Лёдлау! вотъ уже восемь недѣль, какъ мой мужъ ничего не заработываетъ. Ему даже не заплатили за послѣднюю недѣлю работы, когда случилось несчастье. У насъ ничего не было прикоплено. Людямъ, которые получаютъ восемнадцать шиллинговъ въ недѣлю, и у которыхъ пятеро дѣтей, не изъ чего копить. Мы кормились тѣмъ, что продавали наши вещи. Теперь намъ нечего продавать, вы это видите по нашей пустой комнатѣ, мистеръ Лёдлау.

-- И никто вамъ не помогаетъ?

-- Помогать... намъ! отвѣчала мистрисъ Лизъ.-- О, мастеръ Лёдлау! Всѣ люди такъ злы на Лиза, что рады вырвать послѣдній кусокъ хлѣба у него изо рта, а не то, что дать его. Вся помощь идетъ Ненси Бауэнъ и ея дѣтямъ. Лизъ радъ, что это такъ. Когда я вчера носила Тома къ мистеру Коль, онъ сказалъ, что его болѣзнь происходитъ отъ недостатка пищи.

-- Это тяжело Лизу?

-- Да, отвѣчала, она и лицо ея снова вспыхнуло, но она говорила спокойно.-- Если сложить все горе вмѣстѣ, то я думаю, что оно убьетъ Лиза.

Послѣ этого посѣщенія я не могъ на конькахъ розыскивать Тода, и отправился назадъ въ Крэббъ-Котъ. Мистрисъ Тодгэтли сидѣла одна въ гостиной съ стрѣльчатыми окнами. Я разсказалъ о положеніи Лизовъ и просилъ помочь имъ.

-- Я не знаю, какъ быть, Джонпи, отвѣчала она, помолчавъ:-- я готова помочь, а что скажетъ мистеръ Тодгэтли. Онъ не можетъ простить Лиза. Каждый разъ, когда Лэна просыпается ночью въ испугѣ, увидѣвъ во снѣ это несчастье, онъ снова сердится на Лиза. Мы даже здѣсь слышимъ плачъ Лэны.

-- Дѣти Лиза невиноваты въ небрежности отца. За что же они будутъ страдать?

-- Когда ты подольше поживешь, Джонни, то увидишь, что всегда послѣдствія поступковъ падаютъ на другихъ еще тяжелѣе, чѣмъ на самихъ виновниковъ. Но мнѣ очень жаль, что Лизы въ такомъ положеніи.

-- Такъ вы поможете имъ, добрая мама?

Мистрисъ Тодгэтли всегда готова была помочь всѣмъ; но она привыкла преклоняться безпрекословно передъ волей сквайра. Она была въ нерѣшимости.

-- Подумайте, если бы Лэна умирала отъ голода и холода, или Гюгъ отъ изнурительной лихорадки, уговаривалъ я.-- Дѣти Лиза не сдѣлали, какъ и наши, никакого зла.

Мистрисъ Тодгэтли приложила руку къ лицу, и кроткіе глаза ея стали такъ же печальны, какъ и глаза Лиза.

-- Снеси имъ, Джонни, что найдешь изъ остатковъ въ кладовой, но отъ себя и въ закрытой корзинѣ. Только я не хочу, чтобы ты отдалъ отъ моего имени. Это выйдетъ, что я иду на перекоръ сквайру.

Молли, кухарка, стояла наклонившись надъ огнемъ. Она была въ одномъ изъ своихъ обычныхъ сквернѣйшихъ настроеній духа. Она крикнула мнѣ, что если я хочу обокрасть кладовую, то пусть я самъ это сдѣлаю, и швырнула желѣзный уполовникъ на столъ со звономъ, вмѣсто хора.

Я оглядѣлся въ кладовой, взялъ высокій пирогъ съ поросенкомъ, въ которомъ былъ вырѣзанъ кусокъ; взялъ баранью ногу, три четверти которой были уничтожены. На полкѣ стояло съ дюжину пирожковъ съ рубленымъ мясомъ, только что со сковороды; я взялъ шесть и оставилъ шесть. Молли, всевидящимъ окомъ оглядывавшая кухню, увидѣла это въ открытую дверь кладовой и кинулась за мной, когда я вышелъ изъ дома, требуя своихъ пирожковъ.

Началась травля. Молли была самодержцемъ на кухнѣ и умѣла постоять за свои владѣнія. Мы обогнули желтую ригу. Я удиралъ со всѣхъ ногъ. Молли не отставала и, красная какъ индюкъ, кричала во все горло. Въ эту минуту, сквайръ наскочилъ на меня и спросилъ, что значитъ этотъ крикъ. Молли обозвала меня воромъ, который обобралъ всю кладовую и унесъ пирожки, приготовленные къ обѣду.

-- Открой корзину, Джонни, сказалъ сквайръ, съ любопытствомъ оглядывая объемистую корзину, служившую мнѣ съ Тодомъ для рыбной ловли.

Только что я исполнилъ приказаніе, какъ Молли схватила пирожки и ушла съ торжествомъ. Pater смотрѣлъ съ насмѣшливой улыбкой на пирогъ съ поросенкомъ и на баранью ногу.

-- Это для тебя и еще для сколькихъ сорванцовъ, хотѣлъ бы я знать?

Никто хуже меня не умѣлъ скрывать что нибудь, за то меня и звали великимъ нюней и дурачкомъ. Въ одинъ мигъ сквайръ узналъ все. Поднялся шумъ. Онъ кричалъ, какъ могу я быть такимъ сквернымъ мальчишкой, чтобы помогать злодѣю Лизу. Я сказалъ, что несу его дѣтямъ, и заплакалъ. Я обѣщалъ не ѣсть три дня за обѣдомъ, если онъ позволитъ снести это Лизу. Крики Молли раздавались по всему дому и мистрисъ Тодгэтли, узнавъ, что я попался, выбѣжала съ укутанной шалью головой. Она упросила отпустить меня и сказала сквайру всю правду.

-- Убирайся на этотъ разъ, маленькій воришка, топнулъ ногой сквайръ.-- Но берегись, если я тебя поймаю во второй разъ.

Лизы получили мясо и два хлѣба, которые мистрисъ Тодгэтли потихоньку приказала мнѣ взять у Форда. Когда я вернулся домой съ пустой корзиной, садились обѣдать. Я взялъ книгу и остался въ гостиной. Черезъ минуту сквайръ прислалъ спросить меня, отчего я нейду къ обѣду.

-- Я здоровъ, Томасъ, но не хочу сегодня обѣдать, отвѣчалъ я старому слугѣ, пришедшему звать меня.

Томасъ вернулся съ приказаніемъ отъ сквайра немедленно идти обѣдать. Но я не могъ идти. Если сквайръ забылъ нашъ уговоръ, то я не забылъ, и любилъ держать слово.

Изъ-за стола выскочилъ сквайръ, лицо его было красно, рука размахивала салфеткой. Онъ схватилъ меня за плечи.

-- Упрямый мальчишка. Какъ ты смѣлъ не слушаться? Иди.

-- Я не изъ упрямства, сэръ. Но у насъ былъ уговоръ. Вы помните?

-- Какой уговоръ?

-- Что я три дня не буду ѣсть за обѣдомъ. И я сдержу свое условіе.

Сквайръ, вмѣсто отвѣта, взмахомъ руки препроводилъ меня въ столовую.

-- Садись дальше, Джо. Сегодня пусть онъ сидитъ возлѣ меня. Я посмотрю, какъ онъ будетъ себя морить съ голода на зло мнѣ.

-- Что такое? Что ты сдѣлалъ, Джонни? спросилъ Тодъ.

-- Ничего, отвѣчалъ сквайръ, накладывая на мою тарелку баранины на двоихъ.-- Извольте съѣсть все, мистеръ Джонни.

Такъ было во весь обѣдъ. Мистрисъ Тодгэтли отрѣзала мнѣ громадный кусокъ яблочнаго пуддинга, а сквайръ навалилъ кучу макаронъ. Я зналъ, что онъ дѣлалъ это, чтобы показать, что не сердится на меня.

Мистеръ Коль, докторъ Крэббъ-Кота, зашелъ послѣ обѣда; ему разсказали о томъ, какой я скверный мальчишка, и что я помогаю злодѣю Лизу. Лэна тотчасъ прибѣжала ко мнѣ и принесла свои новые шесть пенсовъ, прося снести ихъ дѣтямъ, которымъ нечего ѣсть.

-- Чего же Лизъ думаетъ? спросилъ громкимъ, гнѣвнымъ голосомъ сквайръ.-- Допускаетъ, что люди слышатъ, какъ дѣти его умираютъ съ голода.

-- Онъ не можетъ работать. Онъ отпущенъ, потому что внесъ залогъ; онъ ждетъ приговора, вы знаете, отвѣчалъ мистеръ Коль.

-- Такъ чтожь они тянутъ съ приговоромъ? кипятился сквайръ.

-- Ахъ, отвѣчалъ мистеръ Коль:-- они давно уже должны бы были произнести его.

-- Къ чему присудятъ его? къ ссылкѣ?

-- Я бы не присудилъ его, если бы былъ судьей. Человѣкъ былъ измученъ работой и нѣсколько часовъ не ѣлъ и не пилъ.

-- Я не хочу слышать ни слова въ его защиту, проворчалъ сквайръ.

Когда слѣдственная комиссія собралась въ послѣдній разъ, Лизъ лежалъ больнымъ. Дня за два до болѣзни его, кто-то пришелъ сказать ему, что Робертсъ, который чахъ въ ворсестерской больницѣ, теперь при смерти. Лизъ тотчасъ отправился въ Ворсестръ. Въ этотъ день не пускали къ больнымъ, но для Лиза сдѣлали исключеніе. Робертсъ лежалъ въ палатѣ для жертвъ, несчастныхъ случаевъ.. Лицо его было уже покрыто синевой смерти. Лизъ хотѣлъ сказать что-то и залился слезами. Послѣдняя сила его была сломлена, онъ былъ самъ, какъ ребенокъ. Робертсъ догадался, что Лизъ говорилъ о своей печали...

-- Товарищъ, сказалъ Робертсъ, протягивая руку Лизу:-- у меня не было никогда зла на тебя. Бѣда можетъ случиться съ каждымъ, кто служитъ при желѣзной дорогѣ; и съ нами, кондукторами, и съ вами, стрѣлочниками. И я бы могъ быть причиной несчастья, какъ и ты. Не думай больше объ этомъ.

-- Скажи, что ты простилъ меня! умолялъ Лизъ:-- не то я не знаю, какъ я снесу твою смерть.

-- Я прощаю тебѣ отъ всего сердца, отъ всей души. Я привыкъ думать, что умру; и думаю, что я даже не согласился бы теперь назадъ вернуться къ жизни; въ могилѣ такъ покойно. Дай твою руку, товарищъ.

Они пожали другъ другу руку.

-- Приподними немного мою голову, сказалъ Робертсъ послѣ недолгаго молчанія.-- Сидѣлка унесла мои подушки; она думала, что я такъ легче помру. Я видѣлъ, какъ она дѣлала это для другихъ умирающихъ. Можетъ быть, я былъ бы ужь мертвъ, да вотъ увидѣлъ тебя, и снова ожилъ.

Лизъ сѣлъ на постель и положилъ голову умирающаго себѣ на грудь, и Робертсъ умеръ на груди Лиза.

Этотъ день былъ однимъ изъ самыхъ холодныхъ зимнихъ дней. Лизъ долженъ былъ идти пѣшкомъ много миль, мокрый снѣгъ и вѣтеръ пробивали его насквозь. Лизъ шелъ въ легкомъ лѣтнемъ платьѣ; все теплое было давно въ закладѣ.

Когда слѣдственная комиссія собралась черезъ два дня, Лизъ не могъ явиться. Онъ слегъ въ постель отъ воспаленія въ груди, и докторъ Коль сказалъ уголовному слѣдователю, что Лиза опасно заставить выйти изъ дома. Нѣкоторые сосѣди говорили, что у Лиза воспаленіе дыхательныхъ трубокъ, но сквайръ не любилъ новыхъ именъ и говорилъ: воспаленіе въ груди.

-- Я скажу вамъ одно, джентльмены, сказалъ мистеръ Коль, когда члены комиссіи снова заспорили объ отсрочкѣ.-- Вы все будете откладывать и откладывать, и Лизъ проскользнетъ у васъ между пальцевъ.

-- Это мы увидимъ, буркнулъ старый Мэссокъ.-- Пусть попробуетъ. Мы скоро вернемъ его назадъ.

-- Хитры вы будете, если вернете, сказалъ докторъ.

По этой ли причинѣ, или другой какой, по члены комиссіи передумали и составили приговоръ: Лизъ виновенъ въ человѣкоубійствѣ. Уголовный слѣдователь изготовилъ приказъ о заключеніи Лиза въ окружную тюрьму Ворсестера, гдѣ Лизъ долженъ былъ оставаться до мартовскихъ сессій суда.

-- Я думаю, что слѣдовало бы поставить въ приговорѣ: умышленное убійство, замѣтилъ сквайръ, когда онъ вышелъ съ докторомъ изъ "Булля", и пробирался по мокрому спѣгу въ Крэббъ-Котъ.

-- Это не составитъ никакой разницы, отвѣчалъ мистеръ Коль.

-- Не составитъ никакой разницы? Что вы? Умышленное убійство, или случайное -- совершенно два разныя преступленія, и различно наказываются. Ты видишь, Джонни, до чего довелъ себя твой другъ Лизъ.

-- Я хочу только сказать, сквайръ, что каковъ бы ни былъ приговоръ комиссіи, Лизъ не доживетъ до марта.

Сквайръ остановился и взглянулъ на Коля.

-- Что съ нимъ? Развѣ воспаленіе въ груди такъ опасно?

-- Да, оно будетъ выставлено въ приходскомъ спискѣ, какъ причина его болѣзни. Лизъ почти мертвый человѣкъ. Онъ ходилъ все время на половину одѣтымъ и на четверть сытымъ. Онъ былъ давно изнуренъ. Но и не это главная причина его смерти, сквайръ. Я видалъ, что многіе выживали и при такихъ условіяхъ. Лизъ былъ нравственно убитымъ человѣкомъ и до простуды, а когда онъ схватилъ ее, то у него уже не было силъ бороться съ болѣзнью.

-- И вы мнѣ въ лицо говорите, что онъ умретъ? завопилъ сквайръ, схвативъ доктора Коля за пуговицу теплаго сюртука.-- Вздоръ. Вы должны вылечить его! Мы... мы не хотимъ, чтобъ онъ померъ.

-- Это не въ моей власти, сквайръ. И духъ и тѣло сломлены.

-- Я думаю пойти повидать его, сказалъ сквайръ, притихши мгновенно.

Лизъ лежалъ на постелѣ на полу, когда мы поднялись по скрипѣвшей, трепещущей лѣстницѣ, грозившей обрушиться подъ грузными и неловкими шагами сквайра. Лизъ дремалъ. Полли, сидѣвшая возлѣ отца, положила головку на его руку. Я не видалъ никогда умирающихъ, но меня поразила мысль, что Лизъ долженъ умереть. Лицо его было неподвижно и синевато блѣдно.

-- Спаси васъ Богъ, Лизъ! сказалъ сквайръ.

Лизъ взглянулъ потухавшими и безгранично печальными глазами. Онъ подумалъ, что пришли ему оффиціально сообщить приговоръ комиссіи, о которомъ онъ уже слышалъ.

-- Да, джентльмены, я уже знаю, проговорилъ онъ, силясь приподняться, чтобы показать свое уваженіе къ общественному правосудію, и падая на подушку.-- Человѣкоубійство. Я бы пришелъ, еслибы могъ. Мистеръ Коль знаетъ, что я не могъ придти. Я думаю, я умираю.

-- Это никуда не годится, Лизъ, заспорилъ сквайръ.-- Мы не хотимъ, чтобы вы умерли.

-- Ахъ, сэръ. Я думаю, что теперь я самъ ни на что ужь не гожусь. Будетъ еще заключеніе въ тюрьму, потомъ судъ, лотомъ наказаніе, такъ что мнѣ нельзя будетъ работать на жену и дѣтей цѣлые долгіе годы. Когда люди узнаютъ, какъ я каялся въ моей ошибкѣ, и что я померъ съ тоски, то. можетъ, они простятъ меня и не оставятъ жену и дѣтей.

-- Я пришлю вамъ портвейна, и желе, и бульону, и одѣялъ, Лизъ, проговорилъ сквайръ такъ скоро, какъ будто его погоняли.-- И еще Лизъ... бѣдняга Лизъ! мнѣ очень жаль, что я былъ золъ на васъ.

-- Благодарю васъ за всѣ милости, сэръ. Еслибы не помощь изъ вашего дома, то дѣти мои померли бы съ голода. Помилуй васъ Богъ! Онъ проститъ мнѣ. Мастеръ Джонни, благослови васъ Господь.

-- Ободритесь Лизъ, говорилъ сквайръ.-- Вы оправитесь.

-- Нѣтъ, сэръ. Страшный черный камень теперь снятъ съ моего сердца, мнѣ стало легко. Полли! не плачь.

Первымъ дѣломъ сквайра, когда мы вышли отъ Лиза, было накинуться на мистера Коля и уігрекать его, зачѣмъ онъ далъ Лизу умереть. Коль зналъ странности сквайра, и спокойно отвѣчалъ, что это не его вина.

-- Хотѣлъ бы я знать, отъ чего это умираетъ Лизъ? спрашивалъ въ печальномъ недоумѣніи сквайръ.

-- Отъ горя, отвѣчалъ мистеръ Коль.-- Лизъ умираетъ отъ того, что называется разбитымъ сердцемъ. Сердца не разбиваются, какъ фарфоровая чашка, вы это знаете, сквайръ, въ этихъ случаяхъ всегда подвертывается видимая болѣзнь, которая и служитъ поводомъ къ толкамъ. Теперь, все свалятъ на bronchitis. Разумѣется, болѣзнь эта окончательный, осязаемый фактъ, покончившій Лиза, и онъ не могъ справиться съ нимъ. Онъ сказалъ мнѣ вчера, что сердце его такъ страшно болѣло съ того вечера въ ноябрѣ, что ему казалось, будто онъ высохло въ немъ.

-- Мы всѣ -- куча жестокосердыхъ грѣшниковъ, проворчалъ сквайръ въ порывѣ раскаянія.-- Джонни, что-жь ты не отыскалъ ихъ ранѣе? Хотѣлъ бы я знать, что пользы въ томъ, что вы отыскали ихъ въ одиннадцатомъ часу, мистеръ Джонни?

Гарри Лизъ умеръ въ эту же ночь. Крэббъ-Лэнцы въ порывѣ раскаянія, такъ же внезапномъ и искреннемъ, какъ и раскаяніе сквайра, приняли на свой счетъ его похороны, чтобы избавить семью отъ униженія похоронъ на счетъ прихода. Всѣ Крэббъ-Лэнцы проводили гробъ до могилы. И я съ Тодомъ шли за гробомъ.

Дикъ Мичель.

Я записалъ эту исторію не по собственному желанію. По моему мнѣнію, въ ней нѣтъ ничего необыкновеннаго, что стоило бы разсказывать. Въ то время, какъ я записывалъ ее, газеты подняли крикъ о мальчикахъ рабочихъ у фермеровъ, о работѣ въ полѣ и о политической экономіи. "Джонни Лёдлау, сказалъ мнѣ одинъ джентльменъ:-- вы были и въ головѣ, и въ хвостѣ всей этой исторіи и хорошо знаете середину, и вы можете написать объ этомъ". Джентльменъ этотъ былъ докторъ Дёффгэмъ.

За двѣ мили отъ Дайкъ-Мэнора, черезъ поля, находилась ферма Вязовъ. Въ ней жилъ мистеръ Джэкобсонъ и отецъ его. Ферма не была собственностью ихъ, но арендованіе ея переходило по наслѣдству отъ отца къ сыну. Земля была отличная и Джэкобсонъ пользовался славой лучшаго фермера въ цѣломъ округѣ. Онъ былъ богатый человѣкъ и могъ не скупиться класть деньги въ постройки и улучшеніе земли. Онъ и не скупился. Онъ и сквайръ были ровесниками и съ дѣтства закадычными друзьями.

Чтобы долго не распространяться, я скажу, что одинъ изъ работниковъ на фермѣ Джэкобсона назывался Джонъ Мичель. Онъ жилъ въ коттеджѣ недалеко отъ насъ, въ бѣдной лачужкѣ въ двѣ коморки и съ чуланомъ для стирки. Джону Мичелю каждое утро приходилось ходить двѣ мили на работу на ферму и каждый вечеръ двѣ назадъ домой. Мичель былъ трезвый, работящій человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, съ большой круглой головой и не большимъ запасомъ мозговъ въ головѣ. Впрочемъ, этого запаса было совершенно достаточно для жизни фермерскаго батрака. Большій запасъ могъ бы сдѣлать его несчастнымъ. У Джона Мичеля было шестеро дѣтей; старшему, Дику, было десять лѣтъ. Всѣ дѣти были свѣтловолосыя, по образу и подобію отца.

Передъ самымъ началомъ жатвы въ знойную лѣтнюю пору, Джонъ Мичель пришелъ въ домъ мистера Джэкобсона въ чистомъ парусинномъ балахонѣ и просилъ его о милости. Милость эта состояла въ томъ, чтобы мистеръ Джэкобсонъ взялъ Дика въ мальчики погонщики, которые водили лошадей и быковъ подъ плугомъ. Старый Джэкобсонъ возразилъ, что мальчикъ и малъ, и молодъ. Мичель отвѣчалъ, что мальчикъ, пожалуй, ростомъ не выдался, а годами вышелъ, ему уже десять лѣтъ. Мальчикъ и безъ того работалъ на фермѣ за пугало, т. е. гонялъ птицъ съ полей и за то получалъ шиллингъ въ недѣлю. Однако, старый Джэкобсонъ настоялъ на своемъ, и Дикъ не былъ повышенъ въ мальчика погонщика.

Но Джонъ Мичель съ этого дня не давалъ покоя Джэкобсону. Онъ пользовался каждой встрѣчей, каждой удобной минутой, чтобы упрашивать взять Дика на испытаніе. Мальчикъ смышленный, говорилъ отецъ, и довольно силенъ, хоть и малъ ростомъ, и если хозяинъ будетъ платить ему хоть четыре, пенса въ день, то они и за то будутъ благодарны; четыре пенса въ день большое подспорье для нихъ, а имъ такъ нужны деньги. Накормить шесть человѣкъ не шутка. На все это старый Джэкобсонъ упорно отвѣчалъ: нѣтъ.

Разъ, послѣ ранняго обѣда, мистрисъ Тодгэтли собралась идти пить чай къ Джэкобсону. Нужно было идти половину дороги пустынной тропинкой полемъ; мистрисъ Тодгэтли была ужасной трусихой, никогда не ходила одна въ поле и на этотъ разъ взяла меня въ провожатые: Проходя по деревнѣ мимо ряда коттеджей, мы увидѣли Ганну Мичель, которая, стоя на порогѣ, смотрѣла на дѣтей, игравшихъ у пруда съ другими деревенскими ребятишками. Всѣ были полуодѣты и въ грязи, такъ что болѣе походили на кучку маленькихъ пресмыкающихся, нежели на человѣческихъ дѣтей. Нѣсколько коттеджей было скучено вмѣстѣ, и дѣти родились въ нихъ такъ же часто, какъ колосья пшеницы. Сравнительно говоря, мистрисъ Мичель имѣла еще небольшое семейство; но какимъ образомъ она могла одѣвать и прокармливать своихъ шестерыхъ ребятишекъ на десять шиллинговъ въ недѣлю -- заработную плату мужа? Однакожь, и это считалось хорошей платой. Старый Джэкобсонъ считался наиболѣе щедрымъ изъ фермеровъ: на Рождество онъ присылалъ своимъ работникамъ огромныя части откормленной дома свинины и топлива, а жена его помогала женамъ работниковъ, когда тѣ бывали больны.

Мистрисъ Тодгэтли остановилась поговорить.

-- Это вы, Ганна Мичель? Здоровы ли вы?

Ганна Мичель сдѣлала книксенъ. На рукахъ у ней была какая-то груда тряпья, оказавшаяся груднымъ ребенкомъ, которому было не болѣе двухъ недѣль.

-- Боже мой! вѣдь еще слишкомъ рано выносить его на воздухъ! сказала мистрисъ Тодгэтли, похлопавъ красныя щечки ребенка.-- Да и вамъ рано вставать.

-- Да, рано сударыня; но что жь дѣлать? былъ отвѣтъ:-- Когда у человѣка всего двѣ руки, а работы на дюжину, то нельзя долго лежать въ постелѣ.

-- Вы смотрите совсѣмъ больной, сказала мистрисъ Тодгэтли. вглядываясь въ лицо Ганны.

Ганна была худая, черноватая женщина, съ очень умнымъ лицомъ. До замужества своего, она жила въ нянькахъ у одного джентльмена и нѣсколько образовалась.

-- Я буду крѣпче съ каждымъ днемъ, отвѣчала она.-- Сила не приходитъ въ одинъ день, сударыня.

Дѣти Мичеля, увидѣвъ лэди у порога дома, бочкомъ подошли изъ любопытства; то были четверо маленькихъ чумичекъ въ лохмотьяхъ.

-- Я не могу держать ихъ въ чистотѣ, сказала Ганна со вздохомъ.-- На нихъ не напасешься ни мыла, ни одежи, ни времени. Они родятся каждый годъ, и такъ много ихъ, что намъ становится очень трудно жить.

Взглянувъ на дѣтей и вспомнивъ, что ихъ съ отцомъ и матерью было восемь ртовъ, которые нужно накормить на десять шиллинговъ въ недѣлю,-- бывали впрочемъ недѣли, когда Джонъ дѣлалъ лишнюю работу и получалъ добавочные два три шиллинга -- мистрисъ Тогдэтли могла отвѣтить только сочувствующимт кивкомъ головы.

-- Мы надѣялись было поправиться немного, продолжала.Ганна:-- но Мичель говоритъ, что хозяинъ и слышать не хочетъ. Почти что три недѣли прошло съ тѣхъ поръ, какъ Мичель въ первый разъ попросилъ его.

-- Какъ поправиться?

-- Еслибъ хозяинъ согласился приставить Дика къ плугу, сударыня. Дикъ получаетъ теперь шиллингъ въ недѣлю. Тогда онъ сталъ бы получать два, а можетъ и три, и это было бы намъ большимъ подспорьемъ. Есть фермеры, что платятъ четыре пенса съ половиной въ день мальчику погоньщику, а другіе шесть тѣмъ, которые побольше. Дикъ только малъ ростомъ: онъ туго ростетъ. Мичель говорилъ хозяину, что будетъ благодаренъ и за четыре.

Въ голову мистрисъ Тодгэтли нахлынули невеселыя мысли. Десятилѣтній ребенокъ долженъ учиться и играть, а не работать отъ двѣнадцати до четырнадцати часовъ въ сутки.

-- Это будетъ очень тяжелая жизнь для Дика.

-- Правда ваша, сударыня, да онъ привыкнетъ. Я бы сама лучше хотѣла, чтобы онъ началъ съ лѣта, а не съ зимы, ему легче будетъ привыкать. Утромъ зимой холодно и темно.

-- Такъ отчего же вы не хотите, чтобы онъ подождалъ до лѣта?

Одинъ намекъ на это выжалъ слезы изъ глазъ Ганны Мичель.

-- Вы бы не говорили такъ, сударыня, если бы знали, какъ намъ нужно его жалованье и какое оно для насъ подспорье. Чѣмъ больше ростутъ дѣти, тѣмъ больше имъ надо ѣсть, а у насъ ихъ теперь шестеро. Иногда я удивляюсь, зачѣмъ Богъ посылаетъ такъ много дѣтей бѣднымъ людямъ.

Мистрисъ Тодгэтли хотѣла уже уходить, когда Ганна робкимъ голосомъ заговорила:

-- Осмѣлюсь ли я просить, чтобы вы или сквайръ Тодгэтли замолвили о насъ доброе слово мистеру Джэкобсону? Это было бы для насъ благодѣяніемъ.

-- Мы бы не хотѣли мѣшаться въ это дѣло, отвѣчала мистрисъ Тодгэтли.-- Во всякомъ случаѣ мы не могли бы это сдѣлать отъ добраго сердца: я думаю, что бѣдному мальчику будетъ очень тяжело.

-- Голодать тяжелѣе! И съ этимъ отвѣтомъ крупныя слезы покатились медленно по щекамъ Ганны.

Слезы убѣдили мистрисъ Тодгэтли.

На фермѣ Вязовъ мы встрѣтили стараго Дёффгэма. Онъ былъ въ оранжереѣ съ старымъ Джэкобсономъ и смотрѣлъ богатый урожай винограда, который дозрѣвалъ изумрудными гроздьями. Мистрисъ Джэкобсонъ сидѣла у окна и шила мѣшки для процѣживанія желе. Это была румяная старушка, съ мелкими серебряными кольчиками волосъ, прикрытыми сѣткой.

Заговорили о Дикѣ Мичелѣ. Дёффгэмъ зналъ мальчика; онъ лечилъ у Мичелей. Мистрисъ Тодгэтли буквально передала весь разговоръ съ Ганной. Старый Джэкобсонъ, рослый, плотный и крѣпкій старикъ, побагровѣлъ, споря съ нею.

Дикъ Мичель не годится еще въ погонщики у плуга: онъ малъ и слабъ: а работники большею частью безсовѣстно загоняли работой мальчиковъ. Черезъ годъ, мальчикъ будетъ сильнѣе и больше, и онъ, можетъ быть, возьметъ его.

-- Я не могу понять, какъ это матери рѣшаются отдавать такъ рано этихъ бѣдныхъ мальчиковъ, сказала мистрисъ Джэкобсонъ.-- Жизнь мальчика погонщика очень тяжела зимой.

-- Ганна Мичель говоритъ, что ей надо выбирать изъ двухъ: или работу или голоданье дѣтей, сказала мистрисъ Тодгэтли:-- и я знаю, что это правда.

-- Сыновья земледѣльцевъ работниковъ привыкли къ этому, какъ угри къ тому, что съ нихъ сдираютъ кожу, сказалъ съ лукавымъ простодушіемъ докторъ Дёффгэмъ.

-- Бѣдняжки. Это очень тяжело для дѣтей. Всего хуже, что у работниковъ безчисленное множество дѣтей. Ганна Мичель говорила сейчасъ, что она иногда удивляется, зачѣмъ Богъ посылаетъ такъ много дѣтей бѣднякамъ.

Это было очень несчастное замѣчаніе. Старый Джэкобсонъ даже вышелъ совсѣмъ изъ себя.

Во имя всего, что зовется глупостью, безразсудствомъ, непредусмотрительностью,-- къ чему родятъ эти бѣдняки такія кучи дѣтей? спрашивалъ онъ багровѣя. Они хорошо знаютъ, что не могутъ прокормить ихъ. Они хорошо знаютъ, что дѣти будутъ на три четверти заморены съ голоду, а когда выростутъ, то сядутъ на шею прихода. Посмотрѣть хоть на самаго этого Мичеля. Дѣдъ его, нищій батракъ, имѣлъ кучу дѣтей. Отецъ Мичеля цѣлую дюжину. Мичель имѣетъ полдюжины и вѣрно будетъ имѣть тоже дюжину. Въ нихъ нѣтъ ни капли здраваго смысла.

Джэкобсонъ говорилъ добрые полчаса на эту тему, Дёффгэмъ вторилъ ему. Дёффгэмъ приводилъ въ примѣръ французское крестьянство, говорилъ, что нашъ народъ долженъ снимать примѣръ съ него. Мы тамъ не видимъ цѣлыхъ полковъ дѣтей. Одинъ, другой, много три,-- вотъ и вся семья. И отчего? Оттого, что французы благоразумный народъ, горячился Дёффгэмъ. Они знаютъ, что для лишнихъ дѣтей нѣтъ запаса; нѣтъ лишняго мѣста въ хижинѣ, ни хлѣба, ни платья; и нѣтъ прихода, на шею котораго можно сѣсть въ крайности. Они знаютъ, что сколько они не произведутъ дѣтей, имъ самимъ придется заботиться о нихъ. Они не народятъ цѣлые полки голодныхъ ребятишекъ и не станутъ потомъ упрекать за то небо. Они не такіе глупцы и не такіе злодѣи.

-- Да, я долженъ повторить "злодѣи", заключилъ Дёффгэмъ, замѣтивъ движеніе обѣихъ леди:-- и если бы вы знали, какъ я, хоть половину тѣхъ лишеній и страданій, что выносятъ бѣдняжки дѣти, вы бы сказали тоже самое.

-- Зачѣмъ же вы не говорите этого родителямъ, докторъ?

-- Говорю ли я! возопилъ докторъ:-- я говорилъ до того, что отмоталъ себѣ языкъ.

Обѣ дамы сказали, что должно очень жалѣть несчастныхъ малютокъ.

Результатомъ разговора было то, что старый Джэкобсонъ настоялъ на своемъ и отказался взять маленькаго Дика въ мальчики погонщики.

Мы напились чаю въ четыре часа. Мистрисъ Тодгэтли спѣшила вернуться засвѣтло домой. Нигдѣ не было такого вкуснаго чернаго хлѣба, съ такимъ славнымъ масломъ, какъ у стараго Джэкобсона. а домашніе сухари были вкуснѣе трюсбюрійскаго печенья. Джэкобсоны положили въ мѣшокъ мистрисъ Тодгэтли три сухаря для Дэны и Гюга.

Вечеръ былъ тихій и теплый. Вставала луна. На сжатомъ полѣ крестьяне подбирали оставшіеся колосья. На другомъ концѣ ноля, у канавки, дрались двое ребятишекъ. Одинъ отнималъ охапку пшеницы, другой отчаянно защищался. Я поспѣшилъ на помощь и маленькій разбойникъ убѣжалъ такъ скоро, какъ только могли унести его маленькія босыя ноги по колючей землѣ..

-- Онъ самъ ничего не набралъ, а хотѣлъ отнять мое, говорилъ другой мальчикъ, поднявъ на меня большіе сѣрые глаза, въ которыхъ стояли крупныя слезы.

То былъ блѣдный мальчикъ, лѣтъ девяти, съ нѣжнымъ личикомъ и свѣтлыми волосами.

-- Это очень дурно съ его стороны, сказала мистрисъ Тодгэтли.-- Какъ тебя зовутъ?

-- Дикъ, леди.

-- Дикъ, и еще какъ?

-- Дикъ Мичель.

-- Ахъ, Боже мой, вотъ отчего лицо его мнѣ знакомо, но они всѣ здѣсь такъ похожи другъ на друга, сказала мистрисъ Тодгэтли.-- Который годъ тебѣ, Дикъ?

-- Больше десяти, отвѣчалъ Дикъ, съ сильнымъ удареніемъ на больше. Дѣти перенимаютъ мысли взрослыхъ и Дикъ такъ же, какъ и родители его, хотѣлъ дать понять цѣлому свѣту, что онъ по годамъ годится въ мальчики погоньщики.

-- Отчего ты собиралъ колосья, Дикъ?

-- Мать не могла выйдти, у ней грудной ребенокъ. Мнѣ позволили пойти на поле съ.четырехъ часовъ, и я набралъ все это.

Дикъ смотрѣлъ то на изгородь, то на свою охабку пшеницы, не зная что дѣлать. Я взялъ охабку у него изъ рукъ и онъ перебрался черезъ изгородь. Когда мы шли по улицѣ, мистрисъ Тодгэтли спросила его, хочетъ ли онъ быть мальчикомъ ногоньщикомъ.

-- О да! отвѣчалъ онъ съ просіявшимъ лицомъ, какъ будто передъ нимъ открылась самая блестящая будущность:-- я буду. получать два шиллинга въ недѣлю, а можетъ и больше; и мать сказала, что я, и Тотти, и Сэмъ и всѣ дѣти будемъ получать каждое воскресенье патоку къ хлѣбу.

Повидимому, мистрисъ Мичель знала дипломатію съ дѣтьми.

-- Я дамъ ему сухарь, Джонни, шепнула мистрисъ Тодгэтли.

Пока она доставала сухарь изъ мѣшка, онъ забѣжалъ домой занести пшеницу. Мистрисъ Тодгэтли позвала Дика. Ганна вышла взять пшеницу, и мистрисъ Тодгэтли сказала ей, что мистеръ Джэкобсонъ начисто отказалъ сдѣлать что нибудь теперь. За Ганной появился Мичель, держа почтительно соломенную шляпу въ рукахъ.

-- Выходитъ тяжелая линія, заговорилъ онъ смиренно:-- когда малецъ въ возрастѣ, что можетъ заработывать пропитаніе, а хозяинъ не хочетъ брать его. Я работалъ на этой же фермѣ и мальчишкой и настоящимъ работникомъ; и отецъ мой работалъ на ней прежде.

-- Мистеръ Джэкобсонъ думаетъ, что мальчикъ еще не довольно силенъ для работы.

-- Не довольно силенъ, а ему пошелъ одиннадцатый годъ! вскричалъ Мичель, какъ будто слова эти были какой нибудь страшной клеветой на Дика.-- Какъ же онъ можетъ быть силенъ, сударыня, если ему не даютъ работы, отъ которой онъ придетъ въ силу? Сила приходитъ съ работой, и никто этого не знаетъ лучше нашего хозяина. И если онъ не хочетъ брать Дика, то для насъ это выходитъ страшно тяжелая линія.

Дикъ былъ на улицѣ, дѣля свой сухарь съ маленькой дѣвочкой и крошкой мальчикомъ. Всѣ трое сидѣли и грызли свои доли сухаря съ такимъ выраженіемъ блаженства, какъ будто были счастливыми дѣтьми волшебной сказки.

-- Вотъ это Тотти, сказалъ онъ, прервавъ на минуту свой дѣлежъ:-- а это вотъ Сэмъ.

Мистрисъ Тодгэтли не могла отказать искушенію достать послѣдніе два сухаря и каждый изъ ребятъ получилъ по сухарю.

-- Онъ добрый малютка, Джонни! замѣтила она мнѣ, когда мы пошли далѣе -- и умный, онъ уродился въ мать.

-- Вы думаете, что не слѣдуетъ отдавать его на ферму въ мальчики погонщики?

-- Джонни, я не знаю. Я отказываюсь высказать какое нибудь мнѣніе, прибавила она, смотря въ недоумѣніи на луну, какъ будто ища въ ней отвѣта:-- разумѣется, онъ еще очень малъ и слабъ, если судить практически; но съ другой стороны тамъ, гдѣ нужно накормить столько ртовъ, то, кажется, несовсѣмъ справедливо не давать ему заработывать деньги, когда онъ можетъ ихъ заработывать. Должно быть, корень зла въ томъ, что такъ много голодныхъ ртовъ, которыхъ всѣхъ не накормишь.

-----

Я не ранѣе зимы узналъ о Дикѣ. Тодъ и я пріѣхали домой на Рождество. Въ одинъ январскій день, когда черныя облака низко спускались и воздухъ былъ пропитанъ рѣзкимъ, сырымъ холодомъ, но не морозило, я переходилъ по полю Джэкобсоновой фермы, которое пахали. Три отлично выкормленныя лошади тащили плугъ.

-- Достанется тебѣ хорошо по черепу, если не будешь держать головы ихъ прямо, эй ты, дьяволенокъ!

Это привѣтствіе было послано работникомъ, державшимъ плугъ, мальчику, который велъ лошадей. Я узналъ въ немъ Дика Мичеля. Лошади остановились, и я подошелъ къ Дику. Галлъ, работникъ, воспользовался случаемъ ударить его по рукамъ. Я думаю, онѣ и безъ того ныли отъ холода.

-- Цѣль вашего честолюбія, Дикъ, достигнута? спросилъ я:-- довольны ли вы?

Дикъ, казалось, не понялъ. Онъ былъ теперь выше ростомъ, лицо его казалось изнуреннымъ, на немъ теперь не было улыбки, и мнѣ подумалось, что онъ разучился улыбаться.

-- Какъ вамъ нравится ваша работа?

-- Трудно и холодно. Трудно всегда, страшно холодно по утрамъ.

-- Здорова ли Тотти?

Лицо его немного оживилось.-- Тотти все не лучше, отвѣчалъ онъ: -- но она не умерла. Джимми умеръ.

-- Который это Джимми?

-- О, Джимми родился послѣ Пэнни. передъ груднымъ братцемъ.

-- Отъ чего умеръ Джимми?

-- Отъ коклюша. Всѣ были больны при смерти, кромѣ меня. Мама говорила, что у меня былъ коклюшъ, когда я былъ такимъ крошкой, какъ грудной братецъ.

Вѣрно коклюшъ поглотилъ большую часть средствъ Мичелей, потому что Дикъ казался замореннымъ отъ голода.

-- Вы были больны, Дикъ?

-- Нѣтъ, я не былъ боленъ, а Джимми и другія дѣти.

-- Онъ -- самый неспособный маленькій негодяй изо всѣхъ мальчишекъ, что работали у меня, перебилъ работникъ, движеніемъ руки заставляя Дика молчать.-- Онъ лѣнивѣе свиньи, что откармливаютъ на убой.

-- Развѣ вы лѣнивы, Дикъ?

Я ожидалъ негодующаго опроверженія по взгляду Дика; но мальчикъ во время вспомнилъ, что тутъ стоялъ повелитель его, работникъ фермера.

-- Я не по доброй волѣ лѣнивъ, отвѣчалъ Дикъ, и слезы брызнули изъ его глазъ.-- Я работаю изо всѣхъ силъ, какъ лучше умѣю, и какъ мать меня учитъ работать.

-- Вотъ тебѣ, маленькій нюня! сказалъ Галлъ, отвѣсивъ ему здоровый ударъ по лѣвой щекѣ.-- А теперь пошелъ дальше, ты знаешь, намъ нужно вспахать все это поле сегодня.

Онъ взялся за плугъ, а Дикъ протянулъ свою маленькую дрожащую руку къ уздѣ первой лошади. Я убѣжденъ, что мальчикъ изо всѣхъ силъ старался хорошо работать, но онъ казался такимъ слабымъ, замореннымъ голодомъ и больнымъ.

-- За что вы ударили его, Галлъ? Онъ ничего не сдѣлалъ дурного, что заслуживало битья?

-- Онъ ничего другого не стоитъ, отвѣчалъ Галлъ.-- Если не бить его, то борозды будутъ такъ же кривы, какъ ноги собаки. Вы не знаете, какъ лѣнивы эти мальчишки на работѣ, сэръ. Веди лошадей но прямой линіи, болванъ!

Когда я прошелъ поле, то оглянулся и увидѣлъ какъ медленно подвигался плугъ, и, мнѣ показалось, что Дику было очень трудно справляться съ сильными, хорошо откормленными лошадьми.

-- Да, я слышала, что мальчика взяли на работу, Джонни, сказала мистрисъ Тодгэтли.-- Мичель упросилъ наконецъ хозяина, а мистеръ Джэкобсонъ добрый человѣкъ и зналъ, въ какой крайности теперь Мичели. Болѣзнь разстраиваетъ средства бѣдныхъ людей, такъ же какъ и богатыхъ.

Я встрѣчался съ Дикомъ Мичелемъ раза три въ январѣ. У Джэкобсоновъ гостили два племянника, и мы съ Тодомъ ходили къ нимъ охотиться вмѣстѣ. Мальчикъ смотрѣлъ такимъ слабымъ крошкой передъ громаднымъ плугомъ съ сильной упряжью, посреди большого поля; но взявшись за работу, онъ, разумѣется, долженъ былъ исполнять ее. Онъ справлялъ работу не хуже другихъ мальчиковъ, и работа его не была труднѣе ихъ работы. Онъ приходилъ на ферму въ шесть часовъ и для того долженъ былъ уходить изъ дома въ пять, захвативъ съ собою завтракъ, состоявшій всего чаще изъ ломтя сухого хлѣба. Что касается его работы, то всѣ, знакомые съ фермерскимъ дѣломъ, знаютъ, что она не могла не быть разнообразной. Кромѣ паханья, онъ. долженъ былъ накачивать воду изъ помпы, носить воду скоту, носить солому на подстилки, помогать убирать лошадей, бѣгать, на побѣгушкахъ къ кузнецу, къ шорнику, и проч. и проч. Возчики и работники не нѣжатъ своихъ помощниковъ, а на большой фермѣ они непосредственные повелители надъ мальчиками, а не хозяева. Еслибы Дикъ работалъ на глазахъ самого мистера Джэкобсона, то работа его была бы немного легче, потому что фермеръ. былъ добрый человѣкъ. Но по тремъ причинамъ работа на фермѣ оказалась гибельной для Дика: онъ былъ слабаго сложенія, онъ жилъ далеко отъ фермы и началъ.. работать зимой. Лѣтомъ работа не такъ трудна для начинающихъ дѣтей, и они исподоволь пріучаются къ ней до холодовъ.. Мистеръ Джэкобсонъ давалъ ему самую высокую плату, три шиллинга въ недѣлю. Если подумать о томъ, какимъ подспорьемъ они были къ десяти шиллингамъ Мичеля, то нечего удивляться, что Мичель такъ приставалъ къ хозяину взять Дика въ работники.

Джэкобсоны сами были добры къ мальчику, я могу это засвидѣтельствовать. Въ одинъ холодный день, мы, настрѣлявъ птицъ, зашли съ племянниками Джэкобсоновъ на кухпю поѣсть въ двѣнадцать часовъ гороховаго супа. Дымящуюся миску супа хотѣли нести въ гостиную и звали насъ, но мы захотѣли лучше остаться на кухнѣ у пылавшаго большого огня. Мистрисъ Джэкобсонъ вышла къ намъ, накинувъ мягкій бѣлый платокъ на плечи. Мы наливали себѣ по второй тарелкѣ, похваливая супъ и угощая ее. Она смѣялась надъ нашимъ аппетитомъ и, выглянувъ въ окно, замѣтила, что морозитъ, и что теперь поѣздка наша въ школу будетъ пріятна. Всю зиму не было морозовъ; это была позорная зима, не было ни какой возможности кататься на конькахъ; чуть прудъ покрывался легкимъ слоемъ льда и мы начинали потирать руки отъ удовольствія, какъ на другой же день все уже растаяло.

-- Господи помилуй; какой это крошка сидитъ тамъ на холоду? Что это онъ дѣлаетъ? Неужели обѣдаетъ?

Мы выглянули въ окно. Дикъ Мичель забился подъ навѣсъ свиного хлѣва и что-то ѣлъ. Онъ былъ поразительно блѣденъ.. Это кинулось намъ въ глаза, не смотря на отдаленіе.

-- Мери! позовите мальчика сюда, сказала мистрисъ Джэкобсонъ служанкѣ.

Маленькій Мичель вошелъ, съежившись, посинѣвши и дрожа отъ холода. Одежда его была очень легка; только шея была обмотана старымъ краснымъ шарфомъ. Онъ снялъ старую обтертую шляпу и положилъ въ нее хлѣбъ.

-- Это твой обѣдъ? спросила мистрисъ Джэкобсонъ.

-- Да, сударыня, отвѣчалъ Дикъ, дернувъ прядь своихъ свѣтлыхъ волосъ, вмѣсто шляпы.

-- Зачѣмъ же ты не пошелъ сегодня домой?

-- Мать сказала, что сегодня у насъ къ обѣду только сухой хлѣбъ, и дала мнѣ его съ собой на обѣдъ.

-- Такъ зачѣмъ-же ты сидишь на холоду? Зачѣмъ же ты не зашелъ куда нибудь, чтобъ съѣсть твой хлѣбъ?

-- Я усталъ, сударыня.

Стоило взглянуть на Дика, чтобы убѣдиться, что усталость сдѣлалась его хроническимъ состояніемъ. Онъ трясся всѣми членами отъ холода, зубы его стучали. Мистрисъ Джэкобсонъ взяла его за руку, посадила на низенькую скамейку у огня и дала миску гороховаго супа.

-- Дайте ему еще, если захочетъ, Мери, сказала она уходя.

На этотъ день мальчикъ былъ согрѣтъ и сытъ. Теперь скажутъ, отчего же мистрисъ Джэкобсонъ, которая была доброй старушкой, не приказала Дику приходить каждый день ѣсть горячій супъ. Можетъ быть, она въ душѣ и рада была бы сдѣлать это. Но на фермѣ было много мальчиковъ, кромѣ Дика, и нельзя оказать одному особенную милость передъ другими, такъ же, какъ и работникамъ одной фермы передъ работниками другой. Если бы старый Джэкобсонъ допустилъ у себя что либо подобное. то собратьи его, фермеры, нагрѣли бы ему уши. Тѣ, которые хорошо знаютъ дѣло, поймутъ, что я говорю правду.

И вотъ еще, что мнѣ нужно сказать. Разсказъ мой о Дикѣ Мичелѣ можетъ показаться исключительнымъ, потому что вниманіе тѣхъ, которые будутъ читать его, обращено на Дика Мичеля, а не на другихъ дѣтей. Но Дикъ Мичель одинъ изъ многихъ. Джэкобсонъ и другіе фермеры брали въ работники кучу мальчиковъ, и сильныхъ, и слабыхъ, какіе случались. Фермеръ и работники фермера ни во что не считаютъ, что дѣти выходятъ на работу въ сырое, холодное зимнее утро. Это въ порядкѣ вещей. Такъ всегда было и прежде нихъ. Дикъ Мичель былъ изъ породы людей, которые живутъ споконъ вѣка такой работой. Работникъ и возчикъ, прямые повелители его, начали жизнь совершенно тѣмъ же порядкомъ, прошли тотъ же искусъ, работая долгіе, темные холодные зимніе дни. Дикъ Мичель могъ исполнять свое дѣло такъ же, какъ и всякій другой мальчикъ. Отецъ Дика былъ тоже въ свое время больнымъ, слабымъ мальчикомъ, но послѣ обтерпѣлся и выросъ работникомъ не слабѣе другихъ. И Дикъ можетъ обтерпѣться и оправиться. Онъ, можетъ быть, и дѣйствительно обтерпѣлся и оправился бы, если бы не подвернулись неслыханные морозы.

Черезъ недѣлю затянуло прудъ и мы не сходили съ коньковъ. На другой день заморозило такъ, что сквайръ Тодгэтли объявилъ, что онъ не запомнитъ такого мороза. Сквайръ Тодгэтли не могъ уже кататься на конькахъ. Морозы все усиливались. Мы жили на прудѣ Джэкобсона.

Я возвращался домой при лунномъ свѣтѣ, весь въ огнѣ отъ катанья и увидѣлъ на берегу пруда сидѣвшаго мальчика. Онъ прижался къ изгороди. Если бы свѣтъ луны не упалъ прямо на лицо его, я бы не разглядѣлъ его; онъ свернулся клубочкомъ у изгороди на мерзлой землѣ.

-- Что это, Дикъ? Теперь не время наслаждаться воздухомъ..

Дикъ поднялъ немного голову и, молча, взглянулъ на меня.

-- Встаньте! Что вы нейдете домой.

-- Я усталъ, прошепталъ Дикъ:-- я озябъ.

-- Встаньте. Я помогу.

Онъ тотчасъ приподнялся, машинально, по привычкѣ повиноваться. Я поддерживалъ его за плечо, потому что ноги его подгибались, какъ ноги игрушечнаго Понча на игрушечной выставкѣ. Вдругъ онъ въ испугѣ кинулся назадъ.

-- Сбруя! прошепталъ онъ въ ужасѣ.

Очевидно, съ мальчикомъ случилось что нибудь страшное; онъ или потерялъ способность говорить, или сталъ идіотомъ. Я наконецъ понялъ, что онъ оставилъ какую-то штуку сбруи на землѣ, а эту штуку было приказано ему снести къ кузнецу.

-- Я достану ее, Дикъ, оставайтесь на мѣстѣ.

Потерянная вещь лежала на томъ мѣстѣ, гдѣ сидѣлъ Дикъ: то былъ короткій ремень съ сломанной пряжкой. Дикъ взялъ его и мы пошли далѣе.

-- Вы спали, Дикъ, когда я васъ увидѣлъ?

-- Нѣтъ, это была луна.

-- Какъ луна?!

-- Я смотрѣлъ на луну. Мать говоритъ, что Богъ наверху и тамъ хорошо. Я думалъ, что увижу его черезъ луну.

Это было длинное объясненіе для Дика. Находка ремня оживила его и пробудила его умственныя способности. Но едва успѣлъ Дикъ выговорить эти слова, какъ свалился, какъ снопъ, лицомъ на землю. Поднимая его, я вглядѣлся въ глаза его при лунномъ свѣтѣ.

-- Зачѣмъ вы свалились, Дикъ?

-- Я не знаю.

-- Ваши поги подогнулись?

-- Да, ноги. Я не хотѣлъ свалиться. Я и тогда не хотѣлъ свалиться, когда скатился подъ поги лошадямъ, а вѣдь Галлъ поколотилъ меня и сказалъ, что я нарочно свалился.

Теперь я не выпускалъ его изъ рукъ, не то онъ свалился бы еще нѣсколько разъ. Когда мы дошли до его коттеджа, онъ хотѣлъ идти дальше.

-- Развѣ вы не узнаете своего дома, Дикъ?

-- Ремень надо снести Каусону.

-- Я самъ снесу. Что нужно сдѣлать?

Онъ, сначала, не хотѣлъ отдать мнѣ ремень, говорилъ, что долженъ самъ отдать его завтра Галлу. Я обѣщалъ все устроить для него и онъ, наконецъ, согласился. Когда мы вошли въ коттеджъ, я думалъ, что мы попали въ черный густой туманъ. Коморка была узенькая, тѣсная, биткомъ набитая дѣтьми, но я не видѣлъ ничего и никого. Слышенъ былъ кашель, крикъ и слезы дѣтей. Одинъ ребенокъ задыхался. Мало по малу изъ тумана выяснилось лицо мистрисъ Мичель, испещренное черными пятнами копоти.

-- Труба дымитъ, сэръ. Извините, пожалуйста. Она дымитъ такъ только въ такіе необыкновенные холода.

-- Да, если бы всегда было такъ, то это было бы несчастіе.

-- Да, сэръ. Мичель говоритъ, что трубы замерзли.

-- Мистрисъ Мичель, я привелъ Дика; онъ такъ слабъ, какъ маленькая мышка. Онъ едва могъ перебраться черезъ валъ у канавки.

-- Это отъ мороза, сэръ. Всѣ мальчики, которые ходятъ на работу теперь, также слабы. Это скоро пройдетъ, Дикъ. Такіе морозы не продержатся долго.

Дикъ стоялъ возлѣ нея, спрятавъ лицо въ складки грубаго шерстянаго платья ея. Она нѣжно обняла его.

-- Мистрисъ Мичель, такіе морозы не продержатся долго, вы бы оставили Дика дома въ это время.

-- О, мастеръ Лёдлау, онъ потеряетъ мѣсто!

-- Но если онъ занеможетъ, ему все равно придется остаться дома.

-- Тогда, да поможетъ намъ Богъ. А если такъ оставить его дома, то вычтутъ изъ его жалованья. Я слыхала, что есть хозяева, которые платятъ и во время болѣзни, но никогда не слыхала, чтобы хозяинъ платилъ за дни отдыха и праздника. Морозы скоро пройдутъ, милый Дикъ, не унывай.

-- Дайте ему чашку горячаго чаю, мистрисъ Мичель, уложите сейчасъ спать и укутайте хорошенько. Прощайте.

Я хотѣлъ было сказать: пива, потому что пиво подкрѣпило бы мальчика; вино было бы еще лучше, но я зналъ, что это были бы только слова. Я зашелъ къ кузнецу и попросилъ отослать ремень къ Мичелямъ.

-- Вотъ еще! былъ отвѣтъ.

-- Слушайте, Каусонъ: мальчикъ боленъ, отцу его не по дорогѣ. Если вы не захотите исполнить мою просьбу, то можете быть увѣрены, что сквайръ никогда не закажетъ вамъ никакой работы.

-- Будетъ исполнено, сэръ, былъ отвѣтъ Каусона, едва приходившаго въ себя отъ изумленія.

Каусонъ имѣлъ отъ насъ очень мало работы, но и тою дорожилъ.

Я ушелъ домой, не воображая, что положеніе Дика опасно.

На слѣдующій день, морозъ былъ до того страшенъ, что мы съ Тодомъ дошли только до половины дороги къ пруду Джэкобсона и вернулись домой. Вдали на полѣ мы видѣли Галла, Джэкобсонова работника съ плугомъ.

-- Какой дуракъ этотъ работникъ, вскричалъ Тодъ.-- Пахать сегодня, когда земля замерзла. Онъ это дѣлаетъ нарочно, чтобъ показать свою власть.

Послѣ сытнаго обѣда, мы снова отправились съ коньками и на этотъ разъ дошли до пруда. Вѣтеръ какъ ножами рѣзалъ лицо. Никогда еще во всю свою жизнь я не катался на конькахъ въ такую погоду. Мы катались однако до сумерекъ. Возвращаясь домой, у коттеджа Парри мы увидѣли кучку людей.

-- Джэкобсоновъ мальчикъ заболѣлъ, его сейчасъ снесли туда отвѣчалъ одинъ работникъ на нашъ вопросъ.

-- Дикъ Мичель боленъ? спросилъ я Галла, выходившаго изъ коттеджа. Я догадался, что мальчикъ этотъ долженъ быть Дикъ.

-- Коли не притворяется, такъ боленъ, отвѣчалъ грубо Галлъ.

-- Онъ съ полудня пять разъ падалъ подъ лошадей, а въ послѣдній разъ и вовсе не могъ встать на ноги. Я и снесъ его сюда къ старухѣ Парри.

Галлъ вошелъ со мной въ коттеджъ. По лицу его было видно, что лицо Дика пугало его. Дика положили на теплый кирпичный полъ передъ огнемъ, голова его лежала на подушкѣ, ноги были покрыты одѣяломъ. Хозяйка коттеджа, мистрисъ Парри лежала въ параличѣ наверху. Около Дика стояла служанка, безтолковая деревенская дѣвушка, которая, казалось, родилась безъ малѣйшаго человѣческаго смысла.

-- Дали ли ему что нибудь? спросилъ я.-- Водки?

-- Водки! въ изумленіи вскричала дѣвушка.-- Мистрисъ пьетъ только чай.

Я послалъ за Деффгэмомъ и за матерью Дика.

-- Что съ вами, Дикъ? Скажите, какъ вы себя чувствуете?

Дикъ слабо улыбнулся, но не отвѣчалъ. Глаза его, обращенные къ намъ были тусклы. Я взялъ руку его, чтобы растереть ее, и пальцы его сжались около моихъ. Губы зашевелились. Я долженъ былъ приложить ухо къ губамъ его.

-- Онъ... принесъ... ремень..

-- Все сдѣлано, Дикъ.

-- Бла...го...дарю... васъ.

-- Что болитъ у васъ, Дикъ?

-- Ни...че...го.

-- Вамъ не холодно?

-- Нѣтъ.

Дѣвушка принесла чашку горячаго молока. Я поднесъ ложку ко рту Дика. Онъ не могъ проглотить. Въ эту минуту на кухню влетѣлъ въ попыхахъ старый Джонсъ, констэбль, чтобы узнать, что случилось.

-- Ну, я никогда не видывалъ!.. Это Мичелевъ Дикъ! вскричалъ онъ, вглядываясь въ лицо мальчика.-- Что это схватило его?

-- Джонсъ, его нельзя оставить такъ. Если вы будете растирать его съ служанкой, я сбѣгаю на ферму за водкой.

Старый Джонсъ обрадовался слову "водка" и, со стономъ согнувъ свои нывшія отъ подагры колѣни, принялся растирать Дика. Служанка начала растирать его съ другой стороны. Я полетѣлъ на ферму Вязовъ. И напрасно. Джэкобсоновъ не было дома, ключъ былъ унесенъ.

Когда я вернулся, Дёффгэмъ стоялъ, наклонившись надъ мальчикомъ. Лицо Дёффгэма было вытянуто. Онъ вливалъ что-то съ ложочки въ ротъ Дика, по все бѣжало мимо. Дикъ не шевелился, глаза его были закрыты. Докторъ всталъ.

-- Слишкомъ поздно, Джонни, шепнулъ онъ мнѣ.

-- Мистеръ Дёффгэмъ... нѣтъ? проговорилъ я, вздрогнувъ.

Онъ глазами отвѣчалъ мнѣ: да.-- Сегодняшній морозъ уморилъ его. Онъ умираетъ.

Ганна Мичель вошла въ эту минуту. Я всегда думалъ, что очень бѣдные люди, чья жизнь съ колыбели до могилы одна сплошная бѣда, которые съ колыбели до могилы бьются изъ-за куска хлѣба, терпятъ нужду, не могутъ чувствовать такъ сильно горе. Во всякомъ случаѣ они не выказываютъ его такъ сильно, быть можетъ отъ того, что равнодушны къ жизни. Ганна Мичель встала на колѣни и съ спокойной печалью глядѣла на бѣлое, восковое и вытягивавшееся лицо Дика.

-- Дики! тихо прошептала она, откидывая со лба его волосы, смоченные теперь холоднымъ потомъ.-- Что съ тобой, Дики?

Онъ открылъ глаза, услышавъ родной голосъ и слабо протянулъ руку. Мистрисъ Мичель взглянула на доктора и прочла печальную истину на лицѣ его. Она обняла голову Дика и положила себѣ на грудь. Старая черная шаль закрыла до половины мальчика, шляпа ея упала назадъ и повисла на шеѣ черными завязками.

-- О, Дики, Дики!

Онъ лежалъ неподвижно, не сводя съ нея глазъ. У ней вырвалось одно страшное рыданіе; другія были подавлены.

-- Онъ умираетъ, сэръ! Нѣтъ надежды? спросила она доктора.

Тотъ только наклонилъ голову въ отвѣтъ.

Настало молчаніе. Неслышныя слезы медленно текли по щекамъ матери.

-- Дики, мой Дики! ты всегда былъ добрымъ мальчикомъ!

Старый Джонсъ высморкался съ громоподобнымъ звукомъ. Безтолковая служанка громко разрыдалась. Дёффгэмъ приказалъ имъ молчать.

Глаза Дика медленно закрывались. Дыханіе становилось слабѣе и рѣже. Докторъ Дёффгэмъ взялъ Дика отъ матери и положилъ его совершенно плашмя, безъ подушки.

Дикъ умеръ. Бѣдный Дики Мичель умеръ. И я теперь думаю, если принять въ соображеніе холодъ, нищету и работу, то это самое лучшее, что могъ сдѣлать Дикъ.

Мистеръ Джэкобсонъ вернулся на другой день. Онъ рѣзко упрекалъ Галла за смерть Дика, и говорилъ, что тотъ долженъ бы былъ замѣтить положеніе ребенка и отправить его домой. Но Галлъ отвѣчалъ, что онъ и не думалъ, что мальчикъ боленъ; онъ только озябъ больше, чѣмъ обыкновенно, да и всѣ зябли въ такой морозъ.

Уголовный слѣдователь явился нарядить слѣдствіе. Судьи, выслушавъ показаніе мистера Дёффгэма, занесли въ протоколъ, что Ричардъ Мичель умеръ отъ холода, вслѣдствіе необычайно жестокихъ морозовъ, и вслѣдствіе того, что въ немъ не было достаточно жизненной силы, чтобы противустоять дѣйствію ихъ. Нѣкоторыя изъ мѣстныхъ газетъ схватились за этотъ случай, за неимѣніемъ другого матеріала, чтобы наполнить свои столбцы, потому что пора была глухая. Газеты напали на фермеровъ; газеты взывали къ публикѣ: неужели дѣти работниковъ земледѣльцевъ такъ дешево стоятъ въ такой свободной и великодушной странѣ, какъ Англія, и какъ можно допускать, чтобы дѣти работали до смерти у такихъ безчеловѣчныхъ людей, какъ хозяинъ фермы Вязовъ. Это вывело изъ себя стараго Джэкобсона. Онъ отвѣчалъ письмомъ, остроуміе и здравый смыслъ котораго привелъ въ восхищеніе всѣхъ сосѣднихъ фермеровъ и сквайровъ, въ заключеніи котораго онъ спрашивалъ, какъ можно требовать, чтобы фермеры запасали мясо и пуддингъ даромъ для всѣхъ дѣтей, которыхъ народятъ работники ихъ? Сквайръ вслухъ читалъ это письмо встрѣчному и поперечному, какъ самое дѣльное письмо когда-либо написанное по этому вопросу. Газеты замолчали. Онѣ не могли или не хотѣли отвѣчать.

Я приставалъ съ распросами къ мистрисъ Тодгэтли. При воспоминаніи о лицѣ умирающаго Дика, мнѣ казалось, что тутъ что-то неладно.

-- Я боюсь, что ихъ точка зрѣнія вѣрная, Джонни, говорила мнѣ мистрисъ Тодгэтли:-- дѣтей слишкомъ много и всѣмъ нѣтъ мѣста и пищи. Во всякомъ случаѣ, Джонни, жестоко, что малютки должны работать, какъ работалъ Дикъ; съ утра до ночи и въ ясные дни и въ дождь, и въ жаръ и морозъ. И я рада за него, что Богъ прибралъ его, заключила она со вздохомъ.

Дэніель Ферраръ.

Въ этой исторіи встрѣчается разсказъ о привидѣніи, но каждое слово ея истинно.

Дэніель Ферраръ, красавецъ и кумиръ дѣвушекъ сѣвернаго и южнаго Крэбба, былъ сыномъ Джона Феррара, надсмотрщика надъ работами въ Крэббъ-Котѣ. Джонъ умеръ не оставивъ ничего, кромѣ долговъ, потому что онъ былъ человѣкъ расточительный. Красавецъ Дэніель получилъ кое-какое воспитаніе, вслѣдствіе котораго поднималъ носъ, считалъ земледѣліе унизительной работой и только для вида помогалъ отцу, но изъ его работы не выходило ничего. Старый Ферраръ не выучилъ сына никакому ремеслу, а Дэніель, который былъ гордъ, какъ Люциферъ, не хотѣлъ учиться. Онъ хотѣлъ быть джентльменомъ. Отецъ его, игравшій роль управляющаго Крэббъ-Кота, считалъ себя выше простыхъ работниковъ, и Дэніель работалъ только въ своемъ огородѣ и откармливалъ куръ, утокъ, кроликовъ и голубей на продажу.

Но эта продажа не могла прокормить его. Старая мистрисъ Лизъ, жившая въ хорошенькомъ коттеджѣ рядомъ съ птичникомъ Лиза, безъ устали повторяла это встрѣчному и поперечному. Дэніель Ферраръ живмя жилъ въ коттеджѣ Лизовъ, съ тѣхъ поръ, какъ себя помнилъ. Теперь онъ былъ обрученъ съ Мери Лизъ. За Мери давали немного денегъ, и Лизы считались самымъ почетнымъ домомъ въ сѣверномъ Крэббѣ. Въ деревнѣ начали удивляться, чѣмъ Дэніель кормитъ своихъ птицъ и кроликовъ, зная, что онъ очень мало покупалъ зерна; а къ Рождеству ему придется выбираться изъ коттеджа, потому что мистеръ Пани, хозяинъ, отказалъ ему отъ квартиры. Мистрисъ Лизъ, тревожась объ участи Мери, спрашивала Дэніеля, что онъ намѣренъ дѣлать. "Я составлю себѣ состояніе, отвѣчалъ Дэніель,-- какъ только осмотрюсь". Но дни шли за днями, и онъ не осматривался.

Въ каникулы, къ миссъ Тимменсъ, школьной учительницѣ Крэббъ-Кота, пріѣхала племянница Гарріета Ро. Отецъ ея былъ своднымъ братомъ миссъ Тимменсъ, женился на француженкѣ и жилъ, во Франціи до самой смерти. Дѣвочку окрестили Генріеттой, но сѣверные крэббцы звали ее упорно Гарріетой. Она была видной, ловкой, бойкой и красивой дѣвушкой, и скоро познакомилась съ Дэніелемъ. Знакомство стало такъ коротко, что Мери Лизъ начала ревновать, и Сѣверный Крэббъ заговорилъ, что Дэніель больше думаетъ о Гарріетѣ, чѣмъ о Мери Лизъ. Въ такомъ положеніи было дѣло, когда я въ октябрѣ пріѣхалъ изъ школы съ Годомъ на день рожденія сквайра. Джемсъ Гиллъ, новый надсмотрщикъ работъ, отдававшій намъ всегда, по нашемъ пріѣздѣ, отчетъ ко всемъ, что дѣлалось безъ насъ въ обоихъ Крэббахъ, сказалъ, что Дэніель началъ испивать, и смотрѣлъ такъ, какъ будто у него было большое горе на душѣ.

-- Хорошъ король, нечего сказать, заключилъ свой отчетъ Джемсъ Гилль:-- стоитъ того, чтобы двѣ дѣвки дрались изъ-за него. Быть бѣдѣ, если у него не хватитъ ума. Мери Лизъ того и гляди спятитъ съума, я это знаю; а другая, видя, что ее больше любятъ, такъ и клохчетъ передъ нею. Это совсѣмъ выходитъ какъ библейская исторія о Рахили и Ліи. Дэнъ Ферраръ любитъ одну, а связанъ словомъ съ другой и долженъ по закону на ней жениться. Что же касается до француженки-дѣвки, такъ она только подаетъ видъ, что любитъ Дэна; она готова обмануть каждаго человѣка, лишь бы тотъ бѣгалъ за ея хвостомъ; ей любо тащить за хвостомъ хоть цѣлую дюжину парней. Гилль могъ, сколько угодно, въ насмѣшку называть Дэніеля "хорошъ парень", но Дэніель былъ дѣйствительно первымъ красавцемъ изъ всѣхъ молодыхъ людей сосѣдства, и сверхъ того, лучше всѣхъ одѣтымъ. Лицо его казалось краснѣе обыкновеннаго и руки его слегка дрожали, когда онъ откидывалъ волосы со лба, которые казались золотистыми отъ ударявшихъ на голову его лучей солнца. Онъ не поднималъ глазъ даже на Гарріету Ро, быстрые черные глаза которой пробѣгали по рядамъ молодыхъ людей. Мери Лизъ была блѣдна, спокойна, и прилична, и мила, какъ и всегда. Она не была красавицей, но лицо ея было умно, а глаза имѣли странно глубокое и серьезное выраженіе.

Это было въ церкви. Новый пасторъ говорилъ проповѣдь. Онъ требовалъ строгаго соблюденія дня всѣхъ святыхъ и заключилъ, что ожидаетъ на завтра видѣть свою паству въ церкви. Выходя изъ церкви, мы воспользовались этимъ съ Тодомъ, чтобъ упросить сквайра не отправлять насъ завтра въ школу. Тодъ доказывалъ, что грѣшно отправиться въ дорогу, когда пасторъ говорилъ, что нужно быть въ церкви. Сквайръ сказалъ, что мы пара лѣнивыхъ мошенниковъ, но согласился, съ условіемъ, чтобы мы и завтра шли въ церковь. Вотъ почему я могъ быть свидѣтелемъ всего, что случилось.

Дэніель Ферраръ пошелъ домой съ мистрисъ Лизъ и Мери. Я шелъ съ ними. Мистрисъ Лизъ была очень добра ко мнѣ во время моей болѣзни и я зашелъ поблагодарить ее. Мы встрѣтили Гарріету Ро. Розовыя ленты ея и дешевое шелковое платье развѣвались и блестѣли на солнцѣ. Она обмѣнялась съ Дэніелемъ взглядомъ. Дэніель отобѣдалъ у Лизовъ, и тотчасъ послѣ обѣда ушелъ, сказавъ, что нужно накормить птицу. Подали чай, онъ не являлся. Зазвонилъ колоколъ къ вечерней службѣ. Мери одѣлась.

-- Ты уходишь рано, Мери, замѣтила мать.

-- Все равно, мама.

Ревнивое подозрѣніе мелькнуло въ умѣ Мери, что Дэніель не вернулся, потому что у него свиданіе съ Гарріетой. Она пошла медленно. Сумерки и туманъ скрывали окрестность. Проходя мимо школы, Мери заглянула въ окно. Гарріеты не было.

-- Мери Лизъ, не видали ли вы Гарріеты? спросила ее миссъ Тимменсъ, закрывавшая ставни.-- Она опять съ дѣвицами Бэттли. Отъ нихъ не научишься добру; только глаза пялить на мужчинъ, да проматывать послѣдній фартингъ на тряпки.

"Она не съ дѣвицами Бэттли, не съ дѣвицами Бэттли, но съ нимъ!" вскричала Мери съ горькимъ воплемъ, и свернула въ противуположную сторону съ церковной дороги.

Проходя мимо тѣнистой дороги въ рощѣ, она услыхала ихъ голоса. Мери спряталась за деревья. Мимо нея прошли Гарріета Ро и Дэніель Ферраръ.

-- Я думаю лучше снять это, говорила Гарріета.-- Къ чему мнѣ накликать бурю на свою голову -- да еще съ градомъ -- отъ злой старой тетки Тимменсъ.

Ферраръ отвѣчалъ тихо, но отвѣтъ былъ утвердительный. Трудно было Мери Лизъ сдержать себя. Гнѣвъ, негодованіе, страсть, ревность обдали ее огнемъ. Она стояла между двумя деревьями, крѣпко обвивъ оба ствола руками. Сердце ея билось и замирало; пульсъ стучалъ какъ въ лихорадкѣ. Она прослѣдила за ними глазами, пока оба, выйдя на большую дорогу, не разошлись въ разныя стороны. До этой минуты она не имѣла доказательства измѣны Дэніеля. Теперь оно было. Она не могла не вѣрить теперь.

Она отняла руки отъ деревьевъ; пустынная роща и мракъ ночи огласились слабымъ воплемъ отчаянія. Въ немъ высказала Мери Лизъ свое горе, чтобы замолчать о немъ навсегда. Мери была изъ тѣхъ глубокихъ и молчаливыхъ натуръ, которыя таять все въ себѣ. Она глубоко погребла горе свое въ душѣ и пошла тихо въ церковь. Гарріета пришла съ миссъ Тимменсъ. Гарріета вошла такъ чинно, какъ будто только что убаюкала ребятишекъ гимнами. Мери сидѣла, не слыша ничего, что читалъ пасторъ, а текстъ вечерней проповѣди его былъ, какъ будто нарочно выбранъ для нея: Миръ вамъ. Въ головѣ ея шумѣлъ хаосъ океана, все страшнѣе и страшнѣе. А пасторъ говорилъ, что страсти наши какъ волны морскія поднимаются и грозятъ гибелью.

Когда выходили изъ церкви, я побѣжалъ за Мери, потому что обѣщалъ зайти къ тетушкѣ Лизъ. Дэніель Ферраръ сидѣлъ у камина. Онъ всталъ и предложилъ Мери стулъ у огня. Она повернулась къ нему спиной и встала у стола, снимая перчатки. Открытая библія лежала передъ мистрисъ Лизъ.

-- Какой былъ сегодня текстъ, дитя? спросила она.

Отвѣта не было.

-- Слышишь ли, Мери. Какой былъ текстъ?

Мери повернула тогда лицо, будто внезапно пробужденная. Лицо ея было бѣло, какъ занавѣски окна; въ глазахъ застылъ ужасъ.

Дэніель Ферраръ обернулся и взглянулъ на Мери.

-- Что вы не сядете къ огню? спросилъ онъ.

-- Мнѣ и здѣсь хорошо, отвѣчала она, прислонясь головой къ занавѣскѣ окна. Мистрисъ Лизъ, не замѣчавшая ничего, начала разспрашивать меня о здоровьѣ Лэны. Я сказалъ, что мы оставили ее до вторника. До вторника! Еслибы кто нибудь могъ показать всѣмъ въ эту минуту въ волшебномъ зеркалѣ все, что случится во вторникъ. Сколько слезъ не было бы пролито, какое страшное дѣло не было бы совершено!

Пришла Гарріета.

-- Какая дивная ночь, сказала она, садясь къ огню.-- Мери, что съ вами случилось, когда выходили изъ церкви. Вы пропали, я искала васъ вездѣ.

Мери не отвѣчала ни слова. Лицо ея было гнѣвно и мрачно, а грудь поднималась и опускалась отъ кипѣвшей въ душѣ ея бури. Гарріета слегка усмѣхнулась.

-- Вы будете праздновать завтрашній день, мистрисъ Лизъ? спросила она.

-- Я? Зачѣмъ, развѣ завтра праздникъ.

-- Я буду. Я всегда праздновала во Франціи. День всѣхъ святыхъ тамъ большой праздникъ, а на другой день, день усопшихъ душъ,-- еще больше.

-- Какой день? вскричала мистрисъ Лизъ?

-- День усопшихъ душъ. Въ этотъ день, хороша ли погода или льетъ дождь, французскія кладбища биткомъ набиты женщинами въ траурѣ, которыя молятся за души умершихъ по обряду католиковъ.

Мистрисъ Лизъ надѣла очки, какъ будто они могли помочь ей понять, что говорила Гарріетъ. Дэніель Ферраръ, не сказавшій ни слова съ той минуты, какъ она вошла, но сидѣвшій уткнувшись глазами въ огонь, обернулся къ ней. Она вскинула хорошенькою головкой, и, улыбнувшись, показала рядъ бѣлыхъ зубовъ. И зубы были прехорошенькіе.

-- Я видѣла, какъ онѣ стояли на колѣняхъ въ снѣгу и грязи. Вы не видали привидѣній? Французы увѣряютъ, что въ этотъ день души умершихъ выходятъ изъ могилъ и ходятъ по землѣ всю ночь. Ни одна француженка не выйдетъ въ сумерки изъ дома. Это у нихъ такое суевѣріе.

-- Какое суевѣріе? переспросила мистрисъ Лизъ, плохо понявшая въ чемъ дѣло.

-- А то, что мертвые могутъ ходить по землѣ въ ночь между днемъ всѣхъ святыхъ и днемъ усопшихъ душъ. Они въ темнотѣ ждутъ живыхъ родныхъ и друзей, чтобы напомнить имъ о молитвѣ за нихъ.

-- Я никогда не слыхала ничего подобнаго! охнула мистрисъ Лизъ.-- А вы слыхали, мастеръ Джонни?

-- Да, слышалъ.

Гарріета Ро взглянула на меня и разсмѣялась.

-- Завтра будетъ не до смѣха тѣмъ, кто выйдетъ ночью и увидитъ привидѣніе. Можетъ быть, привидѣнія здѣсь не ходятъ, потому что земля эта не принадлежитъ римской церкви. Какъ жарко у васъ, мистрисъ Лизъ!

Она разстегнула салопъ, крючокъ зацѣпился за тонкую золотую цѣпочку, спрятанную подъ кружевомъ ворота, и вытащилъ ее наружу. Гарріета поспѣшно запахнула салопъ, будто желая скрыть цѣпочку, но мистрисъ Лизъ уже увидѣла ее въ очки.

-- Это что на васъ, Гарріета? Золотая цѣпочка?

Гарріета остановилась на минуту, потомъ снова сбросила салопъ и, съ вызывающимъ взглядомъ, дотронулась до цѣпочки.

-- Да, это золотая цѣпочка, мистрисъ Лизъ. И очень хорошенькая.

-- Это цѣпочка вашей матери?

-- Она никому не принадлежала, кромѣ меня. Мнѣ подарили ее сегодня вечеромъ на память.

Взглянувъ нечаянно на Мери, я былъ пораженъ ея лицомъ: такъ оно было блѣдно и мрачно; блѣдно отъ волненія, мрачно отъ гнѣвнаго отчаянія, котораго я не могъ понять. Гарріета Ро, бросивъ на нее взглядъ насмѣшливаго торжества, вышла такъ же поспѣшно, какъ и вошла, и вскорѣ послѣ того Дэніель Ферраръ всталъ.

-- Я тоже уйду теперь, сказалъ онъ.-- Вы очень нелюбезны сегодня, Мери.

-- Можетъ быть... да. Можетъ быть, у меня на то есть причина. Она оттолкнула его протянутую руку, но черезъ минуту, какъ будто пораженная новою мыслью, выбѣжала за нимъ въ сѣни. Я стоялъ близь открытой двери и все слышалъ.

-- Я должна объясниться съ вами, Дэніель Ферраръ. Теперь... въ эту минуту... Мы не можемъ оставаться ни одного часа въ тѣхъ же отношеніяхъ...

-- Нѣтъ, не теперь, Мери, мнѣ некогда. И я не знаю, что вы хотите сказать.

-- Вы знаете. Слушайте. Я не засну спокойно... нѣтъ, хоть бы двадцать ночей къ ряду, пока мы не объяснимся. Я даю зарокъ, что не успокоюсь, пока мы не объяснимся. Знайте это. Вы играете мною. Другіе давно говорили это, и я знаю это теперь.

Онъ хотѣлъ успокоить ее нѣсколькими словами, голосъ его былъ тихъ и онъ говорилъ какъ убаюкиваютъ ребенка; потомъ онъ вышелъ, заперевъ за собою дверь. Мери вернулась, скрывая лицо, выраженіе котораго было страшно. Грудь ея тяжело дышала. А старая мать по прежнему не замѣчала ничего.

-- Что-жь ты не снимаешь наряды, Мери? спросила она.

-- Сейчасъ, машинально отвѣчала она.

Я простился и пошелъ домой. На половинѣ дороги я встрѣтилъ Тода съ обоими Лэксомами, нашими товарищами. Они затащили насъ къ себѣ ужинать и мы пробыли до десяти часовъ вечера.

-- Достанется же намъ, говорилъ Тодъ, когда мы бѣгомъ неслись домой.

Намъ никогда не позволяли бывать въ гостяхъ по воскресеньямъ вечеромъ, чтобы не прогулять вечерней молитвы. Но на этотъ разъ намъ, противъ ожиданія, не досталось. Лэна была больна и сквайръ, увидѣвъ насъ, послалъ къ доктору за лекарствомъ. Я побѣжалъ къ доктору. Его не было дома. Отъ усталости я заснулъ у него посреди стклянокъ и аптечныхъ снадобій. Было двѣнадцать, когда онъ вернулся -- отъ насъ. Онъ проѣхалъ къ намъ отъ другого паціента.

Я пошелъ одинъ домой. Я шелъ тихо. Была теплая, тихая, свѣтлая ночь. Каждая травка, казалось, явственно выступала при лучахъ луны; серебромъ отливали лучи въ ряби ручья; мохъ на сѣрыхъ стѣнахъ старой церкви отливалъ зеленымъ бархатомъ.

Двѣнадцать часовъ ночи въ сѣверномъ Крэббѣ все равно, что три часа ночи въ Лондонѣ, потому что деревенскіе жители ложатся спать въ девять часовъ. Вотъ отчего, когда, при послѣднемъ ударѣ часовъ, я услышалъ громкіе и злобные голоса ссорившихся людей, я остановился, не вѣря ушамъ.

Я былъ уже близко къ дому. Звуки раздавались изъ-за строенія, одиноко стоявшаго по лѣвой сторонѣ дороги. Оно принадлежало сквайру и называлось желтой ригой, потому что стѣны бы ли выкрашены желтой краской, и оно прежде служило ригой; теперь это былъ амбаръ для храненія зерна. Завернувъ за уголъ, я увидѣлъ Мери Лизъ и еще кого-то, кого я не могъ разглядѣть. Исполняя свой зарокъ, что она не успокоится, пока не объяснится съ Дэніелемъ, Мери искала его всю ночь по всей деревнѣ. Какая несчастная судьба привела ее искать его около желтой риги.

Позади риги находилась дверь, къ которой вело нѣсколько ступенекъ. Дверью этой не ходили, отчасти потому, что была другая дверь спереди, отчасти потому, что ключъ отъ нея былъ давно потерянъ. Изъ этой двери выходилъ Дэніель Ферраръ въ своемъ балахонѣ, съ мѣшкомъ зерна на плечахъ. Мери увидѣла его и притаилась въ тѣни у стѣны. Она видѣла, какъ онъ заперъ дверь и спряталъ ключъ въ карманъ; она видѣла, какъ онъ, взмахнувъ мѣшкомъ, взвалилъ его на плечи и началъ спускаться по ступенькамъ. Тогда она выступила и разразилась упреками. Онъ остановился и оцѣпенѣлъ на мѣстѣ, услышавъ ея крики и вопли. Въ эту минуту подошелъ и я.

Я вскорѣ все понялъ. Слова Мери были не нужны. Дэніель Ферраръ нашелъ потерянный ключъ и могъ входить и выходить по ночамъ и уносить зерно. Неудивительно, что птица его была откормлена; неудивительно, что въ Крэббъ-Котѣ давно уже ворчали на таинственную пропажу зерна.

Мери Лизъ показалась мнѣ съумасшедшей въ первыя минуты. Воровство считалось въ деревнѣ самымъ позорнымъ преступленіемъ, оно на вѣки клеймило виновнаго. Но въ Мери было живо сознаніе измѣны. Дэніель Ферраръ былъ воромъ! Дэніель Ферраръ измѣнилъ ей! Потокъ бурныхъ упрековъ и горькихъ словъ вырывался у ней.

-- Жить воровствомъ! Уличенный воръ! Ссылка на цѣлую жизнь! Зерно сквайра Тодгэтли! Кормить птицу краденымъ зерномъ! И для того, чтобы купить на барыши золотую цѣпочку и повѣсить на шею этой бойкой, вѣтряной француженкѣ, Гарріетѣ Ро! И гулять съ ней по вечерамъ тайкомъ!

Мое появленіе остановилэ бурный потокъ обвиненій. Мгновенно настала тишина, и затѣмъ Мери, въ порывѣ бѣшенства и безумія, обвинила передо мной, какъ передъ представителемъ сквайра -- она такъ именно и сказала -- Дэніеля Феррара, какъ вора, ворвавшагося въ нашъ домъ.

Дэніель Ферраръ сошелъ со ступенекъ; онъ стоялъ все время неподвижный, какъ статуя, въ той позѣ, въ какой застала его Мери. Теперь онъ обернулъ ко мнѣ блѣдное лицо свое. Онъ не сказалъ ни слова въ свою защиту. Ударъ раздавилъ его. Онъ былъ гордый человѣкъ, хоть этому никто не повѣритъ; но я понялъ это и меня звали дуракомъ, когда я говорилъ о томъ. Быть уличеннымъ въ такомъ дѣлѣ было для него хуже смерти.

-- Не думайте обо мнѣ хуже, чѣмъ можете, мастеръ Джонни, сказалъ онъ тихимъ голосомъ.-- Мнѣ уже давно тошна стала моя жизнь.

Положивъ мѣшокъ зерна на ступеньку, онъ досталъ ключъ изъ кармана и передалъ его мнѣ. Лицо его страшно измѣнилось. Оно будто постарѣло на десять лѣтъ, и въ немъ появилось безконечно печальное и покорное выраженіе; я пожалѣлъ его отъ всей души, какъ жалѣлъ бы, если бы онъ не былъ ни въ чемъ виноватъ. Мери Лизъ продолжала въ безумной ярости:

-- Еще тошнѣе будетъ завтра, когда полиція потащитъ въ Ворсестерскую тюрьму. Сквайръ Тодгэтли не пожалѣетъ васъ, хоть вашъ отецъ и былъ у него столько лѣтъ надсмотрщикомъ работъ. Да онъ и не могъ бы пожалѣть, еслибы даже хотѣлъ. Мастеръ Лёдлау видѣлъ покражу.

-- Позвольте мнѣ ключъ на минуту, сэръ, сказалъ онъ, также спокойно, какъ будто не слышалъ ни одного ядовитаго слова.

Я тотчасъ подалъ ему ключъ. Я, можетъ быть, въ эту минуту отдалъ бы ему мою голову, еслибы онъ попросилъ отдать ее.

Онъ схватилъ мѣшокъ съ размаху на плечи, отперъ дверь амбара и поставилъ мѣшокъ рядомъ съ другими. Мѣшокъ былъ его собственный, какъ мы потомъ узнали; но онъ оставилъ его. Заперевъ дверь, онъ передалъ мнѣ ключъ и ушелъ усталымъ, тяжелымъ шагомъ.

-- Прощайте, мастеръ Джонни.

Я вѣжливо отвѣтилъ ему, хотя онъ воровалъ на моихъ глазахъ. Когда онъ скрылся изъ глазъ, Мери Лизъ, ревность и гнѣвъ которой все еще кипѣли, кинулась бѣгомъ къ коттеджу матери и страшный вопль отчаянія пронесся въ тишинѣ ночи.

-- Гдѣ ты пропадалъ, Джонни? раздался сердитый окрикъ сквайра.-- Швырялъ камнями въ совъ или шлялся, выслѣживая зайцевъ?

Я отвѣчалъ, что ждалъ мистера Коля, и ни слова не сказалъ о томъ, что видѣлъ.

Я долженъ знать, что я дуракъ. Всѣ повторяютъ мнѣ это, но я не виноватъ. Не я самъ создалъ себя. Вотъ отчего я всю ночь пролежалъ, не сомкнувъ глазъ до разсвѣта, и сначала все желалъ, чтобы можно было скрыть поступокъ Дэніеля Феррара, а потомъ думалъ, что если онъ воспользуется этимъ урокомъ для будущаго, то это будетъ славное дѣло. Мы всѣ любили стараго Феррара; онъ часто оказывалъ мнѣ и Тоду большія услуги, покрывалъ наши шалости передъ сквайромъ, и за то мы любили Дэніеля. Я поутру не сказалъ ни кому ни слова о томъ, что случилось ночью.

Утромъ я пошелъ въ коттеджъ Дэніеля сказать ему, что если онъ не будетъ больше воровать, то я буду молчать.

Старая бабушка, жившая у него, сказала, что онъ ушелъ на разсвѣтѣ продавать птицу и долженъ придти, потому что онъ не завтракалъ.

-- Скажите ему зайти ко мнѣ, и скажите ему, что все хорошо. Запомните ли, бабушка: все хорошо?

Давъ честное слово, мы съ Тодомъ отправились въ церковь: тамъ не было и десяти человѣкъ. Гарріета Ро развѣвала свои розовыя ленты и сверкала золотой цѣпочкой. Изъ церкви я зашелъ къ Дэніелю. Онъ еще не возвращался и я оставилъ ему записку карандашемъ.

Послѣ завтрака я невольно отправился къ желтой ригѣ. Я увидѣлъ тамъ Мери Лизъ.

Какъ измѣнилась и Мери Лизъ! Страстная, гнѣвная женщина прошедшей ночи была теперь бѣдной, убитой раскаяніемъ дѣвушкой, готовой умереть съ горя за вчерашнее. Она подошла ко мнѣ, сжавъ руки и съ отчаянной мольбой въ голосѣ и взглядѣ; она просила пощадить Дэніеля: просила не говорить ни кому ни слова, дать ему возможность исправиться, не закрывать ему будущее. Губы ея дрожали и судорожно подергивались; темные круги окаймляли впавшіе глаза.

Я отвѣчалъ, что не говорилъ никому ни слова и ни за что не скажу. Она хотѣла упасть передо мной на колѣни, я кинулся бѣжать.

-- Знаете ли вы, гдѣ онъ? спросила она, придя въ себя и догоняя меня.-- О, я бы все отдала, чтобы знать! Мастеръ Джонни, онъ такой человѣкъ, что можетъ сдѣлать надъ собой что-нибудь отчаянное. Онъ не вынесетъ стыда, а я была безумной женщиной, когда говорила ему вчерашнія слова. Онъ можетъ пойти въ солдаты.

Я успокоилъ ее, что онъ теперь долженъ быть дома, и отправился въ Южный Крэббъ. Какъ мы добивались съ Тодомъ этого праздника, а день вышелъ такой, что не стоило труда добиваться его. Я пошелъ бродить по деревнѣ и хотѣлъ дойти до треугольной рощи за полемъ, гдѣ стояла желтая рига, когда скакавшій во весь опоръ полисменъ остановилъ меня.

-- Скажите мнѣ, близко ли къ Крэббъ-Коту -- я къ сквайру Тодгэтли.

У меня замерло сердце, когда я спросилъ его, что ему нужно отъ сквайра.

-- Только отдать бумагу изъ суда, сэръ. Я долженъ развезти бумаги всѣмъ судьямъ округа.

Я побѣжалъ домой. У меня отлегло отъ сердца, когда я увидѣлъ сложенную бумагу на столѣ въ передней и узналъ, что полицейскій уѣхалъ далѣе. Дома было еще скучнѣе. Я опять пошелъ бродить по деревнѣ и швырять камнями въ гусей и утокъ. Проходя мимо коттэджа мистрисъ Лизъ, я увидѣлъ ее, укутанную въ желтую шаль по самыя брови и выглядывавшую черезъ изгородь.

-- Не простудитесь, тётушка Лизъ.

-- Я ищу Мери, не понимаю, что съ ней сдѣлалось, мастеръ Джонни, отвѣчала она довѣрчивымъ шопотомъ:-- дѣвушка совсѣмъ какъ не въ своемъ умѣ. Съ разсвѣта и до сихъ поръ все бродитъ!

Вскорѣ я встрѣтилъ Мери, она выходила изъ двора Дэніель Феррара.

-- Онъ не вернулся?

-- Нѣтъ, отвѣчала она. Лицо ея было искажено мукой и ужасомъ, взглядъ былъ помутившійся.-- Я съума схожу, сэръ! Онъ ушелъ! Онъ навѣрно ушелъ навсегда.

-- Еслибы ушелъ, то взялъ бы платье.

-- Я знаю, что онъ ушелъ навсегда и я никогда не увижу его, мастеръ Лёдлау. Что-то говоритъ мнѣ это. Я искала его вездѣ. На меня напалъ такой страхъ. Я никогда такого не чувствовала. Это не къ добру.

-- Подождемъ до ночи. Мери. Онъ вѣрно спрятался гдѣ-нибудь и вернется ночью. Мать ваша ищетъ васъ.

Она машинально пошла домой, а я сталъ качаться на калиткѣ при заходившемъ солнцѣ Пришла Гарріэта Ро. Розовыя ленты развѣвались, она сіяла удыбками, встряхивая головкой.

-- Вы не видали Феррара? спросилъ я ее.

-- Нѣтъ, отвѣчала она, самодовольно улыбнувшись при моемъ вопросѣ:-- онъ вѣрно ушелъ въ Ворсестеръ. Онъ говорилъ мнѣ, что ему нужно будетъ отправиться туда по одному дѣлу.

Она ничего не знала, это было очевидно. Я не сталъ болѣе распрашивать и она ушла, добродушно и весело кивнувъ мнѣ головой. Я просидѣлъ верхомъ на калиткѣ до заката солнца и пошелъ домой. У желтой риги я снова встрѣтилъ Мери Лизъ: она стояла, какъ прикованная къ мѣсту. Услыхавъ мои шаги, она обернулась. Лицо ея сіяло радостью, но въ то же время имѣло недоумѣвающее выраженіе.

-- Я видѣла его, вы правду сказали, мастеръ Джонни, онъ не ушелъ, говорила она радостнымъ шопотомъ.-- Я видѣла его два раза.

-- Гдѣ вы видѣли его?

-- Здѣсь, минуту тому назадъ. Я видѣла его два раза. Онъ сердитъ на меня, очень сердитъ, и не хотѣлъ говорить со мной. Онъ оба раза ушелъ прежде, чѣмъ я успѣла подойти къ нему. Онъ гдѣ-нибудь близко.

Я оглядѣлся. Феррара не было видно нигдѣ. Онъ не могъ нигдѣ спрятаться, кромѣ риги, а она была заперта. Когда Мери разсказала мнѣ, какъ она увидѣла Феррара, то на лицѣ ея появилось то же недоумѣвающее выраженіе. Она пришла сюда искать Феррара и увидѣла его. Онъ стоялъ у передняго угла риги. Она думала, что онъ ждалъ ее, но когда она подошла, онъ скрылся. Тогда она обогнула уголъ и увидѣла его у другого угла, возлѣ ступенекъ, гдѣ его застали вчера. Онъ ждалъ ее и смотрѣлъ на нее неподвижнымъ, жесткимъ взглядомъ. Вдругъ онъ исчезъ и она услыхала мои шаги.

Я обошелъ ригу, Феррара не было. Удивительно было, куда онъ могъ скрыться: кругомъ, вплоть до рощи, шло открытое поле и было еще свѣтло. Въ какую сторону бы ни побѣжалъ Дэніель, его невозможно было не видѣть при красноватомъ отблескѣ заката. За полемъ начиналась треугольная роща, съ одного края которой шелъ крутой обрывъ, на днѣ котораго шумѣлъ крэббскій потокъ. Въ деревнѣ говорили, что въ обрывѣ ходятъ привидѣнія, потому что иногда надъ потокомъ носился странный свѣтъ, который никакъ не могли объяснить себѣ ни сѣверные, ни южные крэббцы.

Ясно, что Ферраръ спрятался гдѣ-нибудь по близости. Но гдѣ? вотъ въ чемъ вопросъ. Минуты черезъ двѣ, когда я подходилъ къ Крэббъ-Коту, послышались шумные голоса, оханья. Мери поспѣшно скрылась. На встрѣчу мнѣ шли сквайръ, нѣсколько людей. Тодъ шелъ медленно за ними. Лицо его было серьезно и мрачно.

-- Джонни, какой страшный случай!

-- Какой?

-- Ты не слыхалъ? Разумѣется, гдѣ же тебѣ было узнать! И Тодъ шопотомъ докончилъ.-- Дэніель Ферраръ повѣсился.

-- Повѣсился?

-- Да, болѣе получаса тому назадъ, въ трехъугольной рощѣ.

Когда слѣдствіе раскрыло всѣ подробности, то стало очевиднымъ, что появленіе скакавшаго полисмена перепугало Дэніеля, и онъ рѣшился покончить съ собой. Онъ не могъ вынести стыда. Мери Лизъ сказала правду.

Но кого же видѣла Мери Лизъ?-- вотъ страшный вопросъ, который я тогда задавалъ себѣ. Сквайръ самъ спрашивалъ, видѣла ли она живаго настоящаго Дэніеля Феррара или привидѣніе. Мери Лизъ увѣрена, что она видѣла живого Дэніеля, а докторъ Коль говоритъ о галлюцинаціи.

Мери Лизъ не вышла замужъ, и всю жизнь носила страшное воспоминаніе о той ночи, когда она назвала Дэніеля Феррара воромъ. Да, это было страшное дѣло.

Газета Джерри.

Докторъ Фростъ, директоръ нашей школы, уѣхалъ по дѣлу въ городъ, и мы воспользовались свободой. Въ одинъ жаркій день, набѣгавшись, Тодъ съ товарищемъ Спэнкеромъ, кинулись въ рѣку купаться. Прошли двѣ минуты, раздались два крика. Тодъ и Спэнкеръ тонули. Я былъ въ саду съ другимъ товарищемъ Вэлемъ. Мы кинулись бѣжать на крики. Но впереди насъ бѣжалъ еще человѣкъ, то былъ Печеный Пирогъ, то-есть нашъ учитель математики Пайфинчъ Блэръ. Родители окрестили его именемъ Пайфинча въ честь кого-то изъ знатной родни. Имя Пайфинчъ было составлено изъ двухъ словъ, означавшихъ: пирогъ и зябликъ, а школьники прозвали его, выразительности ради, Печеный Пирогъ. Называя этимъ именемъ Блэра, я не разъ думалъ, что родители не имѣютъ права давать дѣтямъ смѣшныя имена и дѣлать ихъ посмѣшищемъ всего свѣта. Блэръ не былъ дурнымъ человѣкомъ, зналъ свое дѣло и съ честью вышелъ изъ Кембриджа.

Когда мы подбѣжали, Воль, отличный бѣгунъ, опередивъ насъ, былъ уже на серединѣ рѣки, таща за собой къ берегу Спэнкера. Тода не было видно нигдѣ. Голова его, мелькнувъ разъ, скрылась. Блэръ остановилъ меня, когда я хотѣлъ кинуться, и, спокойно снявъ сапоги и сюртукъ, нырнулъ по направленію того мѣста, гдѣ показалась на мгновеніе голова Тода. Я не помню ничего до той минуты, какъ увидѣлъ Тода на травѣ. Тодъ и Спэнкеръ скоро пришли въ себя. Съ ними сдѣлались судороги, которыя и были причиной, что они едва не утонули.

Но это купанье не прошло даромъ. Черезъ два дня Спэнкеръ выронилъ греческую книгу за урокомъ и упалъ. Его снесли на постель, и черезъ часъ онъ въ бреду производилъ латинскія слова отъ греческихъ корней. Ему становилось часъ отъ часу хуже и пришлось написать его родителямъ. Потомъ докторъ думалъ, что у него открылся тифъ. Печеный Пирогъ ходилъ за Спэнкеромъ такъ усердно, что мнѣ стало противно называть его Печенымъ Пирогомъ, такъ же противно, какъ и ему самому слышать это прозвище.

Разъ вечеромъ, я глядѣлъ въ окно и увидѣлъ позвонившую у двери молодую дѣвушку въ простомъ шерстяномъ сѣромъ платьѣ, соломенной шляпкѣ и съ плащемъ на рукѣ. Она спрашивала доктора Фроста. Блэръ, думая, что пришла дѣвочка изъ деревни, посланная за лекарствомъ, вышелъ безъ сюртука и въ туфляхъ, какъ ходилъ за больнымъ, и растерялся, увидѣвъ молодую лэди.

-- Слишкомъ поздно? спросила она, блѣднѣя.-- Онъ умеръ?

Послѣ взаимныхъ распросовъ, дѣло объяснилось, наконецъ. Узнавъ, что опасность прошла, молодая дѣвушка почти упала на каменную скамью, изсѣченную именами школьниковъ. Губы ея дрожали, но радостныя слезы выступали на глазахъ.

Это была Мери Спэнкеръ, пріѣхавшая ходить за братомъ. Отецъ ея ушибся, упавъ въ рудникъ, и мать не могла оставить его.

Мери осталась въ школѣ. Старая ключница, мистрисъ Халлъ поворчала, что у нея ничего не въ порядкѣ для гостей, -- она воспользовалась отъѣздомъ доктора Фроста, чтобы поставить весь домъ верхъ дномъ подъ предлогомъ чистки, -- но вскорѣ простила Мери, что та явилась въ неудобное время и, главное, что застала хозяйство ея не въ порядкѣ. А нужно было обладать необычайной привлекательностью, чтобы заставить старую Халлъ простить такое преступленіе, и это дастъ вамъ понятіе о томъ, какъ была мила Мери. Всѣ школьники и самъ Спэнкеръ говорили, что Мери хороша, какъ ангелъ. Ее нельзя было назвать красавицей; но въ лицѣ ея было такое выраженіе доброты, нѣжности и кротости, а на щечкахъ такія двѣ прелестныя розовыя ямочки, что она понравилась мнѣ болѣе мистрисъ Парриферъ, которую всѣ звали красавицей.

Прошло нѣсколько дней, Спэнкеръ началъ вставать. Мы пили поутру всѣ вмѣстѣ чай въ жаркій день и, къ удивленію нашему, Блэръ, весь синій, началъ трястись такъ, что не могъ поднести чашку ко рту.

-- Что съ вами? спросилъ Спэнкеръ.

Мери Спэнкеръ налила горячій чай на блюдечко и поднесла къ губамъ Блэра. Зубы его стучали такъ, что я не понимаю, какъ онъ не выкусилъ куска изъ блюдечка. Чай пролился на коверъ.

Послали за докторомъ, который нашелъ признаки тифозной горячки и сказалъ, что, вѣроятно, болѣзнь давно началась въ немъ, а купанье послѣ бѣга, когда онъ спасъ Тода, вызвало ее. Блэръ не слегъ, какъ Спэнкеръ; онъ съ утра до ночи былъ на ногахъ, только на него находили пароксизмы страшной дрожи. Мери Спэнкеръ тогда растирала ему руки и ходила за нимъ. Мистрисъ Халлъ, занятая усиленной стряпней изъ желанія выказать свои таланты передъ гостьей, нашла, что Мери не хуже ея ходитъ за больными. Школа была теперь отрѣзана отъ сообщенія съ цѣлымъ свѣтомъ. Тодъ, бывшій у сквайра, остался тамъ. Всѣ боялись подходить даже къ рѣшеткѣ сада.

Только одна лэди Уитней, услышавъ о пріѣздѣ Мери Спэнкеръ и узнавъ, что молодая дѣвушка ходитъ за больнымъ молодымъ человѣкомъ, пріѣхала, геройски пренебрегая опасностью заразы, вызвала миссъ Спэнкеръ въ большую гостинную, и остановилась по серединѣ комнаты, нюхая флаконъ ароматическаго уксуса.

-- Моя милая, сказала она, когда Мери подошла.-- Я не думаю, чтобы положеніе, въ которомъ вы теперь находитесь, было особенно желательно для васъ. Я бы не сочла его такимъ для моихъ дочерей. Мистеръ Блэръ прекрасный человѣкъ и настоящій джентльменъ, и онъ пойметъ вещи какъ слѣдуетъ; но ходить за нимъ и ходить за роднымъ братомъ -- двѣ разныя вещи. Докторъ говоритъ, что теперь опасность заразы не такъ сильна, и я пріѣхала пригласить васъ къ себѣ.

Но Мери не поѣхала. Она сама не поставила бы себя по доброй волѣ въ то положеніе, въ какомъ находилась; но когда обстоятельства привели ее сюда, то она не могла бросить мистера Блэра, который ходилъ за братомъ ея во время опасной болѣзни. Бросить Блэра теперь было бы жестокой неблагодарностью. Мать ея одобряла ея рѣшеніе. Вотъ что отвѣтила Мери лэди Уитней. И лэди Уитней уѣхала, оставивъ свой флаконъ съ ароматическимъ уксусомъ, и уѣхала, на три четверти убѣжденная, что Мери права. Пріѣхавъ домой, она сказала, что Мери Спэнкеръ милая, добрая дѣвушка, на которую можно положиться.

Я знаю только, что Мери была лучемъ солнца въ темной больничной комнатѣ. Она поила Блэра чаемъ, читала ему и намъ. Блэръ слушалъ ее, сидя въ большомъ креслѣ, опершись головой на подушку. Разъ, когда мы всѣ сидѣли вечеромъ около него, онъ закрылъ глаза. Лицо его было такъ блѣдно, что его нельзя было отличить отъ наволокъ. Я взглянулъ на Мери, она на меня. Мы подумали, что ему очень дурно. Мери закрыла книгу.

-- Мнѣ не надо было много читать, это утомило васъ, сказала она.-- Вамъ хуже.

-- Нѣтъ, я думалъ о васъ, отвѣчалъ онъ страстнымъ шепотомъ.-- Я думалъ, какой вы ангелъ!

Мери тотчасъ встала и вышла. Были ли то отраженіе богровыхъ лучей заката, но я никогда не видѣлъ такого сіяющаго лица, какъ лицо Мери въ эту минуту.

Докторъ Фетерстинъ объявилъ, что болѣзнь не имѣетъ тифознаго характера; карантинъ былъ снятъ, и въ понедѣльникъ Тодъ, правя въ первый разъ четверней, пріѣхалъ съ приглашеніемъ отъ сквайра Блэру и Спэнкеру съ Мери, и съ порученіемъ перевезти ихъ въ Дайкъ-Мэноръ немедля. Мы всѣ отправились, и выздоравливающіе очень скоро оправились подъ гостепріимной крышей сквайра совершенно. Никто не удивился; когда оказалось, что Блэръ влюбился въ Мери. Онъ былъ настоящимъ джентльменомъ и очень красивымъ, а вы знаете, чѣмъ она была. Черезъ недѣлю по пріѣздѣ въ Дайкъ-Мэноръ, Блэръ повѣрилъ любовь свою мистрисъ Тодгэтли, хотя еще ни слова не говорилъ о томъ Мери. Мистрисъ Тодгэтли по секрету сказала сквайру, что она, съ перваго же разу, какъ увидѣла обоихъ, знала, что они будутъ славной парочкой; кому на комъ жениться, тотъ въ того и родится.

-- У Мери не будетъ ни шиллинга, мистеръ Блэръ; придется мужу взять ее съ очень бѣднымъ приданымъ, говорила мистрисъ Тодгэтли Блэру.-- Отецъ ея потерялъ все состояніе на рудникахъ,-- говорятъ, вслѣдствіе какой-то мошеннической штуки. Теперь онъ тамъ въ числѣ служащихъ. Мери не получила никакого образованія; въ этой семьѣ принесли дѣвочекъ въ жертву мальчикамъ.

-- У Мери есть то, что лучше всякаго образованія, мистрисъ Тодгэтли: энергія и желаніе трудиться.

Блэръ передалъ по секрету мистрисъ Тодгэтли, что онъ скопилъ въ восемь лѣтъ своего учительства небольшую сумму около двухъ сотъ фунтовъ и хотѣлъ на нихъ купить продававшійся пансіонъ. Мистрисъ Тодгэтли до замужества привыкла изворачиваться и многое дѣлать съ небольшими деньгами, но она покачала головой и сказала, что этого мало.

-- А мебель, а обзаведеніе всего нужнаго?

Блэръ отвѣчалъ, что и это можно имѣть вмѣстѣ съ продававшимся пансіономъ, какъ ему писалъ другъ его пасторъ Локитъ, которому онъ поручилъ пріискать для него пансіонъ. Онъ ждалъ со дня на день отвѣта.

Отвѣтъ пришелъ. Блэръ опустилъ голову и откинулъ упавшіе на лобъ волосы, которые красиво вились и которыми, какъ увѣряли мальчики школы доктора Фроста, онъ очень тщеславился.

-- Нечего и думать, сказалъ онъ:-- менѣе четырехъ сотъ не отдаютъ. Моихъ денегъ хватитъ на половину.

-- Все-таки не мѣшаетъ съѣздить посмотрѣть, замѣтила мистрисъ Тодгэтли: -- можно будетъ какъ-нибудь устроить.

-- Вы хотите сказать, что согласятся взять половину суммы, а на другую можно дать закладную, сказалъ Блэръ, и лицо его просіяло.

-- Нѣтъ, не совсѣмъ это, отвѣчала мистрисъ Тодгэтли, покраснѣвъ, какъ піонъ.

-- Слушайте, Блэръ, крикнулъ сквайръ, стоявшій въ саду подъ окномъ, у котораго они сидѣли, и схвативъ Блэра за пуговицу.-- Я позабочусь объ остальныхъ двухъ сотняхъ. Отправляйтесь въ городъ и смотрите пансіонъ. Пожалуй, и я поѣду, и если дѣло подходящее, мы тотчасъ и внесемъ деньги.

Пришла очередь Блэра краснѣть.

-- Сэръ, неужели вы хотите сказать?... Я не имѣю никакого права...

-- Никакого права! заревѣлъ сквайръ, держа за лацканъ Блэра и притискивая его къ стѣнѣ, какъ вора, пойманнаго на мѣстѣ преступленія:-- онъ не имѣетъ права, а онъ спасъ мнѣ сына и чуть не отправился на тотъ свѣтъ! какой вздоръ еще вы тутъ мелете?

-- Сэръ, каждый бы сдѣлалъ это на моемъ мѣстѣ. Каждый, въ комъ есть капля обыкновеннаго человѣческаго чувства, бросился бы спасти утопающаго.

-- Обыкновенное человѣческое чувство вздоръ, ревѣлъ сквайръ, такъ что стекла дрожали.-- Я говорю, что если школа подходящее дѣло, то я вношу двѣсти фунтовъ,-- и баста!

-- О, сэръ. Я этого не ожидалъ. Можетъ быть, года черезъ два, если школа пойдетъ хорошо, я буду въ состояніи выплатить вамъ деньги; но за вашу доброту, я вашъ вѣчный должникъ.

-- Не безпокойтесь объ уплатѣ, пока я не попрошу о ней, отвѣчалъ сквайръ съ холодной вѣжливостью, признакомъ, что онъ смертельно разобиженъ.-- Если вы слишкомъ горды, чтобы принять такую бездѣлицу, я даю ее Мери Спэнкеръ, не вамъ. Помните, сэръ, я даю вашей женѣ, не вамъ.

На глазахъ Блэра выступили слезы. Онъ могъ иногда нѣжничать, хоть и былъ учителемъ математики. Увидѣвъ эти слезы, сквайръ встряхнулъ его еще разъ за лацканы, такъ что Блэръ чуть не хватился затылкомъ объ полъ. Затѣмъ сквайръ пошелъ кормить голубей, а Блэръ поспѣшилъ къ Мери, и щеки его были такъ же красны и глаза такъ же блестѣли, какъ и щеки и глаза Спэнкера, когда тотъ производилъ латинскія слова изъ греческихъ корней.

Сквайръ съ Блэромъ поѣхали въ Лондонъ. Сквайръ захватилъ съ собой и стряпчаго. Пансіонъ оказался очень хорошимъ пансіономъ. Содержатель его нажилъ порядочное состояніе и уѣзжалъ за границу отдыхать на старости. Каждый способный и порядочный человѣкъ могъ разсчитывать на успѣхъ, взявъ этотъ пансіонъ, потому что онъ давно былъ зарекомендованъ съ хорошей стороны. Пасторъ, мистеръ Локитъ и два-три человѣка изъ родителей, чьи дѣти воспитывались въ пансіонѣ, подтвердили это. Но пансіонъ не отдавали менѣе четырехъ сотъ фунтовъ.

Сквайръ покончивъ дѣло съ пансіономъ, проводилъ Мери къ роднымъ, а Блэръ остался въ пансіонѣ, чтобы все приготовить. Спэнкеры охотно дали согласіе на бракъ дочери. Ни съ какой стороны не было ни малѣйшаго препятствія. Докторъ Фростъ скоро нашелъ новаго хорошаго учителя математики, а Блэру послалъ съ поздравленіемъ ящикъ серебряныхъ ложекъ и вилокъ. Блэръ выбралъ время каникулъ около Михайлова дня и повѣнчался съ Мери Спэнкеръ.

Мы видѣли ихъ, когда они въ концѣ недѣли проѣзжали черезъ Ворсестерскую станцію. Мери смотрѣла той же милой прелестной дѣвушкой, въ томъ же простомъ сѣренькомъ платьѣ. Блэръ сіялъ. Онъ сжалъ руки сквайра такъ, какъ будто хотѣлъ утащить его съ собой. Мы подали имъ въ вагонъ корзинку персиковъ и винограда отъ мистрисъ Тодгэтли, и милое личико Мери улыбалось и кивало въ окно, пока мы могли ее видѣть.

-- Много-много счастья! крикнулъ Тодъ въ слѣдъ уѣзжавшимъ, голосомъ, подходившимъ близко къ реву сквайра.

Много счастья! Вы услышите какъ они были счастливы.

Исторія моя не кончилась свадьбой влюбленныхъ, какъ кончаются всѣ исторіи. Пришелъ другой конецъ и пришелъ отъ газеты Джерри.

Пансіонъ, снятый мистеромъ Блэромъ, находился въ предмѣстіяхъ Лондона. Когда Пайфинчъ Блэръ поселился въ домѣ, то оказалось, что домъ былъ очень ветхъ и требовалъ поправокъ. Блэръ не замѣтилъ этого при покупкѣ,-- очень обыкновенный случай. Блэръ заплатилъ 400 ф. за фирму и за всѣ принадлежности. Сдѣлка была недурная для него. Онъ привелъ домъ въ порядокъ, прикупилъ мебели, лишней мебели, какъ говорили другіе, но Блэръ хотѣлъ, чтобы мальчикамъ жилось у него съ комфортомъ; онъ хотѣлъ еще болѣе для молодой жены.

Пансіонъ не былъ изъ числа дорогихъ модныхъ пансіоновъ, гдѣ берутъ съ воспитанника по сту фунтовъ въ годъ, не считая экстренныхъ расходовъ. Плата была умѣренная, какъ и размѣръ пансіона, воспитанники были большею частью сыновья зажиточныхъ торговцевъ. Сначала Блэръ, когда еще идеи, вынесенныя изъ Кэмбриджа, были свѣжи въ головѣ, хотѣлъ обратить пансіонъ въ высшее учебное заведеніе, но это требовало новаго риска капитала. Когда онъ увидѣлъ, что дѣло хорошо оплачивалось, учителя и ученики хорошо успѣвали, онъ отказался отъ этого плана.

Прошло два года. Въ одинъ вечеръ мистрисъ Блэръ сидѣла въ гостиной у камина, держа на рукахъ крупнаго двух-лѣтняго мальчика, очень бойко выкрикивавшаго для своего возраста "папа" и "мама". Мистрисъ Блэръ была тою же Мери Спэнкеръ. Тоже выраженіе доброты и прелести, тотъ же ясный, милый взглядъ и тоже сѣрое простенькое платье. Она была матерью для воспитанниковъ, и Блэръ говорилъ, что она перебаловала ихъ всѣхъ.

Блэръ ходилъ большими шагами по ковру. Голова его была опущена, лобъ нахмуренъ. Это была рѣдкость, потому что лицо его постоянно сіяло. Блэръ былъ тѣмъ же красивымъ и худощавымъ молодымъ человѣкомъ, какъ и прежде. Мистрисъ Блэръ замѣтила его разстроенный видъ и спросила:

-- У тебя голова болитъ, Пайфинчъ?

Она привыкла къ дикому имени. Привычка сглаживаетъ смѣшное.

-- Нѣтъ.

-- Что же съ тобой?

Онъ не отвѣчалъ и, казалось, не слышалъ вопроса. Мистрисъ Блэръ поставила мальчика на полъ. Онъ былъ окрещенъ Джозефомъ въ честь сквайра Тодгэтли.

-- Бѣги къ папа, Джо, и спроси, что съ нимъ?

Маленькій джентльменъ перевальцемъ отправился по ковру къ отцу, бормоча что-то непонятное на своемъ языкѣ.

Блэръ поднялъ его и снесъ матери.

-- Я разскажу тебѣ, Мери, что со мной. Я надѣялся, что ты никогда не узнаешь объ этомъ. Дѣло въ томъ...

Блэръ остановился. Свѣтлый и спокойный взглядъ жены и любящій голосъ ея придалъ ему силы.

-- Говори, Пайфинчъ, чѣмъ тяжеле несчастье, тѣмъ болѣе я имѣю право знать о немъ.

-- Нѣтъ, бѣда не такъ велика, чтобы звать ее несчастьемъ. Когда я покупалъ пансіонъ, я задолжалъ и долженъ немедля уплатить.

-- Неужели мистеру Тодгэтли?

Мимолетная улыбка освѣтила лицо Блэра.

-- Деньги мистера Тодгэтли -- подарокъ. Я думалъ, что ты поняла это, Мери. Когда я говорилъ объ уплатѣ, онъ чуть не поколотилъ меня. Но когда я заплатилъ всѣ четыреста фунтовъ за пансіонъ, я не подумалъ, что нужны будутъ деньги на текущіе расходы и на сотни разныхъ разностей, которыя неожиданно оказываются нужными при новомъ обзаведеніи. Нужны были починки въ домѣ, содержаніе школы, а я не получалъ ни пенса до конца четверти года; да и тогда получилъ бездѣлицу, потому что большая часть учениковъ вносятъ плату по полугодіямъ. Локитъ, который былъ здѣсь все время, увидѣлъ, что если я не займу денегъ, то мнѣ придется продать пансіонъ. Онъ досталъ мнѣ отъ пріятеля полтораста фунтовъ по пяти процентовъ. Теперь мистеръ Уэльзъ, который далъ деньги, умеръ, а душеприкащики требуютъ немедленной уплаты.

-- Неужели ты ничего не уплатилъ?

-- Я предлагалъ уплачивать по частямъ каждые полгода, но мистеръ Уэльзъ отвѣчалъ: улучшайте школу, не спѣшите уплатой. Локитъ говорилъ, что онъ, какъ богатый человѣкъ и притомъ безъ наслѣдниковъ, хотѣлъ подарить мнѣ эти деньги. Теперь Уэльзъ умеръ скоропостижно, а душеприкащики въ короткихъ словахъ требуютъ немедленнаго взноса денегъ.

Мистрисъ Блэръ сидѣла въ печальномъ раздумьѣ. Еслибы она знала это заранѣе! Она теперь съ сожалѣніемъ вспоминала каждый лишній шиллингъ, потраченный ею. Правда, изъ этихъ шиллинговъ едва ли бы накопилась и восьмая доля долга, но все-таки и это было бы облегченіемъ.

-- Пайфинчъ, намъ остается одно, занять эти деньги у кого нибудь и уплатить душеприкащикамъ. Мы останемся съ тѣмъ же долгомъ и будемъ уплачивать его по частямъ.

-- Локитъ говоритъ тоже самое. Мы съ нимъ объ этомъ хлопотали цѣлыхъ двѣ недѣли. Теперь, когда пришлось занять у ростовщика, я долженъ сказать тебѣ: есть еще и другое... И голосъ Блэра оборвался.

-- Что такое?

-- Мы нашли человѣка, который даетъ деньги. Локитъ отыскалъ по объявленіямъ въ Таймсѣ. Эти ростовщики страшные мошенники, но этотъ право не изъ худшихъ. Локитъ спросилъ у одного изъ своихъ прихожанъ, который знаетъ эти дѣла, и тотъ нашелъ этого Гэвити еще довольно честнымъ человѣкомъ для ростовщика. Я долженъ буду платить ему высокіе проценты и дать закладную съ правомъ продажи мебели.

-- Закладную съ правомъ продажи мебели? Это что такое?

-- Вотъ это я и хотѣлъ сказать тебѣ, когда говорилъ, что есть другое. Уэльзъ довольствовался моей роспиской, а этому человѣку нуженъ залогъ. Только для формы, какъ онъ говоритъ, потому что мои дѣла идутъ хорошо. Въ два-три года долгъ будетъ очищенъ.

-- О да, я надѣюсь. Пансіонъ идетъ прекрасно.

Въ тонѣ ея слышалась затаенная тревога, и Блэръ угадалъ ее. Блэръ подумалъ, что ему лучше было бы скрыть отъ жены это дѣло, но давъ закладную на мебель, онъ боялся, что Гэвити придетъ сдѣлать опись всѣмъ вещамъ. Мери не могла понять необходимости закладной, потому что не было ни малѣйшаго сомнѣнія въ состоятельности ихъ. Ни мужъ, ни жена не знали, какія права давала ростовщику закладная.

Сваливъ съ сердца камень признаніемъ женѣ, Блэръ вздохнулъ легко и оба проговорили о свѣтлыхъ надеждахъ, когда долгъ будетъ уплаченъ и можно будетъ расширить пансіонъ. Туча, казавшаяся сначала такъ грозною, казалась теперь легкимъ облакомъ. Они перенесли долгъ съ одного кредитора на другого, и имъ придется за то заплатить нѣсколько лишнихъ фунтовъ -- вотъ и все.

Гэвити далъ деньги, взялъ закладную. Онъ включилъ расходы на продажу мебели въ случаѣ неуплаты, и долгъ былъ уже сто восемьдесятъ фунтовъ вмѣсто ста пятидесяти. Но и это было легкимъ облакомъ. Пансіонъ процвѣталъ, и хотя мистеръ Гэвити вытребовалъ бы свое до послѣдняго фартинга; но онъ не думалъ сдѣлать съ ними мошенническую продѣлку, да она и не принесла бы ему никакой выгоды.

-----

Послѣ женитьбы Блэра мы не видали ни его, ни жены. Но сквайръ не терялъ ихъ изъ вида, и часто корзины съ разными разностями, уложенныя руками мистрисъ Тодгэтли, посылались Блэрамъ. Сквайръ какъ-то ѣздилъ въ Лондонъ, былъ у нихъ и разсказалъ, какъ они хорошо жили.

На первое Рождество Блэры получили приглашеніе пріѣхать погостить, но мистрисъ Блэръ не могла пріѣхать изъ-за Джо. На второе, такъ какъ мы уже давно не имѣли вѣстей о Блэрахъ, порѣшили послать имъ корзину съ индѣйкой, ветчиной и парой фазановъ. Лэна положила любимую куклу. Гюгъ отрѣзалъ ей ноги, но, тѣмъ не менѣе, кукла была любимицей и жертва была большая. Мы всѣ въ письмѣ пожелали имъ много счастья, а на Рождествѣ пили за ихъ здоровье.

Прошло дней десять, отвѣта не было. Такъ какъ Мери Блэръ была всегда такъ аккуратна въ перепискѣ, то мистрисъ Тодгэтли начала тревожиться, что корзина пропала на желѣзной дорогѣ.

Черезъ мѣсяцъ пришло письмо съ адресомъ рукой Мери Блэръ.

-- Теперь мы узнаемъ, получена ли корзина, сказала мистрисъ Тодгэтли, распечатывая письмо.

Но глаза ея стали плохи при огнѣ, и она не скоро могла разобрать. Она переворачивала страницу за страницей и, наконецъ, у нея вырвался крикъ огорченія.

-- Мошенники украли корзину? закричалъ сквайръ.

-- Нѣтъ, Блэры получили корзину, но я боюсь, что съ ними что-то случилось недоброе, отвѣчала она слабымъ голосомъ.-- Прочитайте вслухъ.

Сквайръ надѣлъ очки. Мы, въ ожиданіи, столпились у стола. Мистрисъ Тодгэтли сидѣла, наклонивъ голову и зажимая щеку рукой. Тодъ, читавшій въ это время, отложилъ книгу. Сквайръ долго пялилъ глаза на письмо, бормоча что-то про себя. Письмо не было такъ разборчиво, какъ бывали всѣ письма Мери. Она писала сквайру и мистрисъ Тодгэтли вмѣстѣ.

"Мои дорогіе друзья, если я замедлила отвѣтомъ, то не по недостатку принадлежностей"...

-- Принадлежностей? перебилъ кто-то изъ насъ.

-- Должно быть: признательности поправилъ сквайръ.-- Не перебивайте.

"Признательности за вашъ милый и щедрый подарокъ, но потому, что на сердцѣ у меня было тяжело и не поднималась рука на объ... объ... объясненіе. Несчастіе за несчастіемъ объѣли... обрушились на насъ. Намъ пришлось продать нашъ пансіонъ, а съ нимъ и всѣ наши надежды, и уйти изъ нашего счастливаго купола.

-- Купола? спросилъ Тодъ.

-- Должно быть: жилища, сказалъ сквайръ.-- Проклятая лампа совсѣмъ не горитъ сегодня. Онъ продолжалъ:

"Мужъ мой былъ принужденъ, но не по своей винѣ занять полтораста фунтовъ годъ назадъ. Онъ занялъ у ростовщика, мистера Гэвити, который взялъ высокіе проценты и поставилъ расходы въ тридцать фунтовъ. Но мы не имѣли ни малѣйшаго повода полагать, что онъ поступилъ съ нами не да... недалеко... недобросовѣстно. Онъ требовалъ ручательства, что было совершенно разумно. Достопочтенный мистеръ Локитъ вызвался быть поручителемъ, но онъ не согласился и сказалъ, что пасторы туфли...

-- Господи помилуй! вскричала мистрисъ Тодгэтли.

-- Я думаю: что пасторамъ трудно вѣрить, прочиталъ сквайръ, хмуря брови.-- Можно подумать, что она влила цѣлый графинъ воды въ чернильницу.

"Гэвити сказалъ, что пасторамъ трудно вѣрить, т. е. что они всего чаще не имѣютъ ничего, кромѣ честнаго слова. Онъ взялъ закладную на нашу печку... Стойте! это мебель....

"Нашъ пансіонъ шелъ какъ нельзя лучше. Не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что мы скоро уплатимъ долгъ и мы ни мало не колеблясь дали ему закладную съ правомъ продажи. И я увѣрена, что изъ этого дѣла не вышло бы никакой бѣды, если бы не то страшное несчастіе, которое, какъ кажется, составляетъ необходимую принадлежность сдѣлокъ этого рода... Мужъ мой попалъ въ Дж... Джер... въ газель Джерри...

-- Газель Джерри!?

-- Газету Джерри, поправилъ сквайръ.

-- Газету Джерри?!

Мы всѣ разомъ заговорили, сквайръ выпучилъ глаза на буквы, потомъ на насъ. Мы выпучили глаза на него.

-- Это газета Джерри, я думаю. Поди посмотри, Джо.

Джо посмотрѣлъ черезъ плечо сквайра и сказалъ:

-- Да, это: газета Джерри. Только чернила блѣдны. Читайте далѣе, отецъ, можетъ быть, она дальше объясняетъ, что это такое.

"Эта газета Джерри, какъ видно, обращается преимущественно (и я думаю негласно), между комическими людьми... коммерческими людьми, купцами, негоціантами, торговцами. Когда они прочитаютъ списокъ именъ, напечатанный въ газетѣ, то узнаютъ, кто находится въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Разумѣется, имя мужа моего было тамъ напечатано. Пайфинчъ Блэръ, къ несчастью, такое странное имя, что его невозможно смѣшать съ другими. Я не видѣла газету, но полагаю, что тамъ была выставлена цифра долга и упомянуто, что Гэвити (но я не знаю было ли упомянуто его имя) взялъ съ насъ закладную на мебель.

-- Кой чортъ, что это за газета Джерри? разразился сквайръ сердито махнувъ письмомъ.-- Я знаю только одну газету, въ которую попадаютъ люди всѣхъ сословій, объявляютъ ли ихъ лордами или банкротами. А это что еще за газета?

Онъ надѣлъ очки и снова выпучилъ на насъ всѣхъ глаза, ожидая отвѣта, но онъ могъ бы задать этотъ вопросъ лунѣ. Мистрисъ Тодгэтли сидѣла съ самымъ безпомощнымъ и недоумѣвающимъ взглядомъ, какой только можетъ быть у женщины. Сквайръ снова принялся за чтеніе письма.

"Мы сами ничего не знали ни о газетѣ Джерри, ни о томъ, что можетъ существовать подобная пуб... пуб... публикація, ни о томъ, что наша сдѣлка могла быть оглашена тамъ, и не могли никакъ понять причину, почему пансіонъ нашъ началъ приходить въ упадокъ. Неожиданно у насъ взяли нѣсколькихъ воспитанниковъ разомъ; другихъ взяли въ день Богородицы, а къ лѣтнимъ каникуламъ не осталось ни одного. Ночь за ночью напролетъ мы не смыкали глазъ, печалясь и удивляясь, отчего это могло быть, придумывая, въ чемъ бы мы могли поступить дурно въ отношеніи мальчиковъ или родителей и не могли ничего придумать. Часто мы вставали и принимались за работу, какая навертывалась, несомкнувъ глазъ. Наконецъ одинъ джентльменъ, сынъ котораго былъ однимъ изъ первыхъ возрожденныхъ... взятыхъ обратно мальчиковъ, сказалъ Пайфинчу правду; что имя его было напечатано въ газетѣ Джерри. Отцы, подписывавшіеся на газету Джерри, увидѣли и передали другимъ.

-- Чортъ побери газету Джерри, перебилъ рѣшительнымъ тономъ Тодъ.-- Сэръ, это похоже на эпизодъ тайной инквизиціи.

-- Это походитъ на такое дѣло, отъ котораго уши честнаго англичанина должны краснѣть, когда слышатъ о немъ, отвѣчалъ сквайръ.

"Пайфинчъ пошелъ къ родителямъ всѣхъ воспитанниковъ. Одни не хотѣли видѣть его,другіе не хотѣли выслушать; тѣмъ, которые захотѣли выслушать, онъ перенесъ... передалъ всѣ обстоятельства, разсказалъ при какихъ обстоятельствахъ онъ принужденъ былъ занять деньги, и увѣрялъ, что это ни въ какомъ случаѣ не могло бы повредить дѣтямъ. Большая часть, говоритъ Блэръ, выслушали съ сочувствіемъ и были очень добры на словахъ. Они сказали, что въ этомъ случаѣ газета Джерри сдѣлала большое зло; но они не соглашались снова отдать намъ своихъ дѣтей. Они или отказывали на чисто, или говорили, что подумаютъ; но вы видите, что большая часть мальчиковъ была уже отдана въ другія заведенія. Всѣ они сказали Пайфинчу тоже самое: что они были вполнѣ довольны обращеніемъ съ дѣтьми и заботами о нихъ, словомъ, довольны во всѣхъ отношеніяхъ, и если бы не это обстоятельство, то оставили бы у насъ дѣтей на все время вмѣшательства... воспитанія ихъ. Дѣло кончилось тѣмъ, мои дорогіе друзья, что ни одинъ изъ нихъ не хотѣлъ отдавать дѣтей своихъ человѣку, который былъ на шагъ отъ банкротства. Одинъ изъ нихъ намекнулъ деликатно, говоря, что Блэръ могъ каждую минуту ожидать, что домъ его обдерутъ... оберутъ, т. е. свезутъ всю мебель на продажу. Мы сами въ тотъ вечеръ говорили съ Пайфинчемъ, что не оставили бы своихъ дѣтей въ чьемъ бы то ни было пансіонѣ при такихъ обстоятельствахъ.

-- Это правда, прошептала мистрисъ Тодгэтли уничтоженная.

"Письмо мое вышло длинно. Я должна спѣшить окончить его. Передъ самымъ Михайловымъ днемъ, когда выходилъ срокъ платить за квартиру, Гэвити явился съ исполнительнымъ листомъ. Въ одно утро пришли нѣсколько человѣкъ и унесли нашу мебель. На слѣдующее мы были согнаны съ квартиры. Было бы безуміемъ съ нашей стороны остаться жить въ такомъ большомъ домѣ. Хозяинъ дома ужасно разсердился и сказалъ Пайфинчу, что посадилъ бы его въ тюрьму, если бы онъ могъ зато хоть что нибудь выручить; а такъ какъ онъ ничего выручитъ, то Пайфинчъ можетъ убираться изъ вара... изъ квартиры немедля, потому что у него есть другой жилецъ. Мы съ тѣхъ поръ переѣхали сюда. Пайфинчъ напрасно кидался вездѣ, ища выгодныхъ занятій. Одно время мы надѣялись, что онъ получитъ мѣсто младшаго учителя въ какомъ нибудь публичномъ шутовствѣ.

-- Публичномъ шутовствѣ, сэръ?

"Публичной школѣ, только это трудно. Онъ посылаетъ вамъ свое почтеніе и поручилъ мнѣ сказать, что если вы долго не имѣли извѣстія отъ насъ, то потому, что мы не могли рѣшиться писать вамъ о нашемъ несчастіи послѣ вашей доброты къ намъ. Присылка рождественскаго подарка заставила насъ написать вамъ.

"Благодарю васъ за все. Намъ переслали живность, и мы получили ее въ самый канунъ Рождества. Я сама приготовила все. Я сдѣлалась славной кухаркой, маленькій Джо счастливъ своей куклой и не выпускаетъ ее изъ рукъ. Привѣтъ всѣмъ вашимъ. Я должна извиниться, что плохо пишу; чернила въ этихъ бутылочкахъ въ пенни такъ блѣдны, и малютка на рукахъ не даетъ мнѣ писать. Не говорите объ этомъ ни слова, прошу васъ, моимъ роднымъ. Ваша навсегда Мери Блэръ.

13 Диффордзъ Билдингзъ, Поддингтонъ".

Сквайръ положилъ письмо на столъ, очки на письмо, и все съ самымъ торжественнымъ видомъ. Можно бы было услышать падавшую булавку.

-- Объ этомъ дѣлѣ надо разузнать. Я поѣду завтра туда.

-- И я бы поѣхалъ съ вами, сэръ, если бы не далъ слова Уитнеямъ ѣхать на охоту, сказалъ Тодъ.

-- Она пишетъ о малюткѣ, вѣрно есть другой, сказала мистрисъ Тодгэтли испуганнымъ шопотомъ.-- Еще ребенокъ, кромѣ Джо. Господи помилуй.

-- Я не понимаю этого! топнулъ ногой сквайръ, краснѣя.-- Выгнаны изъ дома и лишены куска хлѣба и все черезъ газету Джерри. Въ Англіи ли мы живемъ? я спрашиваю васъ. Подъ англійскими ли законами? Пользуемся ли правами и свободой англичанъ? Газета Джерри! Кой чортъ эта газета Джерри! откуда она взялась? Кто издаетъ ее? Канцелярія лорда казначея? или шотландская палата? Или какое нибудь патентованнное общество, о которомъ мы здѣсь и не слыхали. Мэри Блэръ вѣрно была обманута. Исторія ея не выдерживаетъ критики.

-- Похоже на то, что она была обманута, сэръ.

-- Похоже на то? Иначе быть не можетъ, Джонни, горячился сквайръ.-- Я на время нуждаюсь въ деньгахъ. Я занимаю ихъ честнымъ манеромъ съ честнымъ намѣреніемъ отдать ихъ съ хорошими процентами, но не хочу, чтобы сосѣди мои знали о томъ. А тутъ меня увѣряютъ, что есть какое-то, общество, или газета, или что бы тамъ ни было, которое мнѣ не дастъ обдѣлать мое дѣло безъ огласки, а все пропечатаетъ и объявитъ публикѣ, какъ похороны или свадьбу.

Сквайръ все краснѣлъ и былъ теперь краснѣе индюка. Онъ всегда краснѣлъ, когда что нибудь сердило его, а теперь онъ не могъ облегчить свои чувства, призвавъ стараго Джонса, полицейскаго, и приказавъ ему схватить виновныхъ.

-- Глупость! Вздоръ! Чепуха! Блэръ бѣдняга, вѣрно, запутался въ дѣлахъ, далъ закладную на мебель и выдумалъ эту сказку, чтобы успокоить жену, побоявшись сказать ей правду. Газета Джерри! Когда я былъ парнишкой, отецъ бралъ меня въ Ворсестеръ смотрѣть представленіе, которое называлось: собаки Джерри. Самый большой вредъ, который можно было получить тамъ -- была простуда, насморкъ, потому что изъ дыръ въ наружномъ потолкѣ страшно дуло; или еще можно было засорить себѣ глаза отъ опилковъ, которые поднималъ сквозной вѣтеръ. А вѣдь газета Джерри наноситъ вамъ вредъ на цѣлую жизнь. Не говорите мнѣ ни слова! Гдѣ мы живемъ? я спрашиваю васъ. Въ Австріи или во Франціи, или въ другой какой землѣ, гдѣ, какъ говорятъ, человѣкъ не можетъ надѣть поутру пару чистыхъ носковъ, безъ того, чтобы къ полудню объ этомъ не было донесено бумагой высшему казначейгтву. Нѣтъ! не говорите мнѣ ни слова!

-- Я не слыхалъ ни слова о газетѣ Джерри во всю мою жизнь, сказалъ Тодъ:-- и не знаю, что это за штука, но я увѣренъ, что Мери Блэръ не написала бы это, если бы не имѣла на то основательныхъ причинъ.

И хоть вѣрьте, хоть не вѣрьте, потому что этому трудно повѣрить, сквайръ къ послѣднее время началъ слушать Тода. Онъ обернулъ къ нему свое старое, багровое лицо, свирѣпое выраженіе котораго мгновенно смягчилось.

-- Тогда, Джо, все что я могу сказать, -- это, что англійская честь и англійскія понятія теперь ужь не то, чѣмъ были прежде. Живите и давайте жить другимъ -- вотъ былъ нашъ девизъ, и большая часть изъ насъ старались жить согласно съ этими словами. Во всякомъ случаѣ, я поѣду въ Лондонъ завтра, и если ты хочешь, Джонни, ты можешь ѣхать со мной.

Мы поѣхали. Пока не двинулся поѣздъ, я не вѣрилъ, поѣду ли, потому что Тодъ на три четверти уже рѣшался отказаться отъ охоты у Уитнеевъ и ѣхать къ Блэрамъ. Въ такомъ случаѣ я бы остался.

Были сумерки, когда мы пріѣхали въ Лондонъ, и вечеръ былъ такой же холодный, какъ и человѣческое состраданіе. Сквайръ зашелъ въ гостнаницу при желѣзной дорогѣ, спросилъ котлетъ, но не хотѣлъ дожидаться обѣда. Когда сквайръ нетерпѣливо желалъ узнать что нибудь, онъ жертвовалъ даже обѣдомъ. Самымъ вѣрнымъ средствомъ отыскать Диффордзъ Бильдингзъ, сквайръ счелъ пройтись по самымъ люднымъ улицамъ и на каждомъ шагу, сталкиваясь съ прохожими, и на каждомъ поворотѣ улицы спрашивать, гдѣ Диффордзъ Бильдингзъ. Многіе встрѣчные не знали, гдѣ Диффордзъ Бильдингзъ, многіе показывали въ противуположную сторону. Наконецъ мы добрались до Диффордзъ Бильдингза. Это была тихая улица, обстроенная двумя рядами домовъ, которые лондонскіе жители зовутъ домами въ восемь комнатъ; небольшія калитки вели къ квадратному клочку запущеннаго сада.

-- Пойдемъ, Джонни! померъ тринадцатый, говорилъ сквайръ, смотря по окнамъ.

Улица была плохо освѣщена и нельзя было разглядѣть номеровъ. Сквайръ остановился передъ однимъ домомъ; изъ калитки вышелъ молодой священникъ въ бѣломъ галстухѣ. Когда онъ столкнулся съ сквайромъ, оба начали вглядываться другъ въ друга.

-- Не можете ли вы сказать, мистеръ Блэръ живетъ здѣсь?

-- Я имѣю удовольствіе видѣть мистера Тодгэтли?

Это былъ пасторъ Локитъ.

-- Что это за странная исторія! разразился сквайръ, схвативъ пастора за пуговицу теплаго сюртука и протащивъ его впередъ по тротуару.-- Мистрисъ Блэръ написала самую диковинную штуку, и никто изъ насъ не могъ добиться никакого смысла; она писала объ раззореніи, продажѣ, и еще объ чемъ-то, что она зоветъ газетой Джерри.

-- Да, отвѣчалъ пасторъ тихо и печально, взявъ сквайра подъ руку и ходя съ нимъ взадъ и впередъ по тротуару.-- Это одна изъ самыхъ грустныхъ исторій, какія мнѣ пришлось видѣть.

Сквайръ готовъ былъ неистовствовать на улицѣ; спокойный видъ пастора удержалъ его.-- Не угодно ли вамъ объяснить мнѣ, сэръ, существуетъ ли такая штука, какъ газета Джерри. Я слыхалъ о представленіяхъ собакъ Джерри на сценѣ, и даже разъ видѣлъ ихъ; но я не знаю, что это за новая выдумка Джерри!

-- Разумѣется, есть такая газета, въ ней печатается списокъ именъ людей, попавшихъ въ затруднительное положеніе въ денежномъ отношеніи. Мнѣ говорили, что эта газета расходится только частно; я подумалъ, что это значитъ тайное распространеніе газеты, но можетъ быть я тутъ ошибаюсь. Съ тѣхъ поръ какъ имя Блэра попало въ газету, онъ былъ отмѣченный человѣкъ и пансіонъ его упалъ.

-- Господи, спаси мою душу! вскричалъ торжественно сквайръ, уничтоженный этими словами, подтверждавшими каждую іоту письма Мери.-- Кто же даетъ газетѣ Джерри право это дѣлать?

-- Я ничего не знаю о правѣ, но вы видите, что она имѣетъ силу сдѣлать это.

-- Я никогда еще не слыхивалъ о такой силѣ. У насъ есть пасторъ, который каждое воскресенье проповѣдуетъ, что свѣтъ приходитъ къ концу. Я думаю, такъ должно быть. Я знаю, что свѣтъ сталъ такъ мудренъ, что мнѣ не понять его. Если человѣкъ имѣлъ несчастіе, можетъ быть, послѣ многихъ годовъ борьбы, о которой никто не зналъ кромѣ его самого,-- раззориться наконецъ, то имя его публикуется въ газетахъ страны открыто и прямо, и вся публика читаетъ его имя поутру за завтракомъ, и въ этомъ нѣтъ ничего тайнаго. Что же касается этой подлой штуки, если я такъ понимаю дѣло, что Блэръ не зналъ даже о существованіи ея, ни о томъ, что имя его будетъ пропечатано въ ней.

-- Навѣрно, онъ не зналъ, да и я тоже, подтвердилъ мистеръ Локитъ.

-- Я бы хотѣлъ, чтобы мнѣ это растолковали какъ слѣдуетъ,сэръ, горячился и багровѣлъ сквайръ:-- честная ли это, открытая, гласная штука, или штука въ родѣ испанской инквизиціи?

-- Я не могу сказать вамъ, отвѣчалъ мистеръ Локитъ, когда они остановились у калитки Блэра.-- Одинъ изъ родителей сказалъ Блэру, что этотъ листокъ, главный справочный листокъ для всѣхъ спекуляцій, и такъ хорошо служитъ этой цѣли, что сдѣлался газетой, чуть ли не цѣлымъ учрежденіемъ. Я не знаю, правда ли это?

-- Я слышалъ, что есть учрежденіе для идіотовъ, но не слыхалъ, что можетъ существовать учрежденіе для продажи столовъ и стульевъ, ревѣлъ сквайръ.-- Нѣтъ, сэръ, теперь я ни за что не повѣрю этому. Я завтра встану на верхъ монумента и скажу публикѣ: "я стою здѣсь, чтобы подслушивать все, что вы будете говорить между собой и потомъ передавать вамъ всѣмъ потихоньку". И такимъ образомъ я буду играть роль старухи сплетницы и буду грозить змѣинымъ жаломъ толпѣ, которая, ничего не подозрѣвая, ходитъ внизу. Неужли вы думаете, сэръ, что если я займусь такимъ дѣломъ, лордъ канцлеръ будетъ глядѣть сквозь пальцы и потерпитъ меня на моемъ монументѣ.

-- Я боюсь, что лорду канцлеру нѣтъ никакого дѣла до этого, отвѣчалъ мистеръ Локитъ, улыбаясь логикѣ сквайра.

-- Ну я скажу: добрые люди, общественное мнѣніе, коммерческая честь и справедливость!

Сквайръ потрясъ такъ усердно тонкую рѣшетку, за которую держался, что чуть не вырвалъ ее изъ каменной плиты. Мистеръ Локитъ разсказалъ ему подробно о сдѣлкѣ съ Гэвити и заключилъ, что считаетъ и себя отчасти невольной причиной этого несчастія, и что онъ съ раззоренія Блэра не знаетъ ни минуты покоя. Сквайръ осыпалъ Гэвити ругательствами; но мистеръ Локитъ сказалъ, что человѣкъ этотъ, судя по всему, не имѣлъ никакого злаго умысла. А если онъ продалъ мебель, то все равно: домохозяинъ продалъ бы ее.

-- А что дѣлаетъ Блэръ?

-- Борется съ болѣзнью и отстаиваетъ свою жизнь, отвѣчалъ пасторъ и разсказалъ, какъ Блэръ искалъ мѣста въ королевской коллегіи, потомъ въ частной школѣ, но не было ваканціи; какъ, наконецъ, онъ началъ искать мѣсто писца въ конторѣ. День за днемъ, больной и здоровый, въ дождь и непогоду, голодный или сытый ходилъ онъ по лондонскимъ улицамъ, пока наконецъ отецъ одного изъ воспитанниковъ его далъ ему занятіе: ходить по домамъ, разнося объявленія о какомъ-то новомъ изобрѣтеніи и ища покупщиковъ, Блэръ долженъ былъ получать плату за коммисію, смотря по успѣху дѣла. Разумѣется, теперь ни болѣзнь, ни погода не могли остановить его, и онъ приходилъ вечеромъ домой промокшій до костей. Весь ноябрь и декабрь шли дожди. Блэръ схватилъ лихорадку. Лихорадка теперь проходила, но слабость, послѣдствіе ея, была очень опасна.

-- Она ни слова не написала намъ объ этомъ! вскричалъ сквайръ сердито.

-- Блэръ запретилъ ей писать. Онъ говорилъ, что если написать все, то это значитъ просить о помощи.

-- Блэръ дуракъ! заревѣлъ сквайръ.

-- Мистрисъ Блэръ не писала и роднымъ. Мистеръ Спэнкеръ былъ боленъ и семейство его въ крайности, потому что ему не платили полнаго жалованья во время болѣзни.

-- Чѣмъ же они жили все время? спросилъ сквайръ.

-- Блэръ заработывалъ немного за коммисію, пока могъ таскать ноги, а жена его достала какія-то работы шерстью изъ магазина въ Сити, за которую ей хорошо платятъ, отвѣчалъ пасторъ, понижая голосъ;-- они могли бы жить безъ нужды, если бы не болѣзнь Блэра; къ несчастью, родился въ октябрѣ еще ребенокъ, онъ отнимаетъ много времени у матери.

-- Хотѣлъ бы я знать, къ чему еще родился этотъ ребенокъ? вскричалъ сквайръ, который совершенно потерялъ голову.-- Развѣ ребенокъ не могъ подождать и родиться въ болѣе удобное время?

-- Разумѣется, это было бы лучше, если бъ было возможно, потому что ребенокъ больной и безпокойный, отвѣчалъ пасторъ, которому было не до улыбки:-- идите прямо, сэръ. Я долженъ идти въ церковь. Это вашъ сынъ, я думаю?

-- Мой сынъ? Помилуй васъ Господь! Мой сынъ молодецъ въ шесть футовъ два дюйма въ однихъ чулкахъ. Это Джонни Лёдлау.

Мы пожали другъ другу руки и разстались. Сквайръ пошелъ впередъ, я за нимъ. Въ прихожей не было огня и мы ощупью нашли дверь.

-- Войдите, раздался голосъ Мери въ отвѣтъ на нашъ стукъ.

Мы не властны надъ нашими мыслями. Онѣ приходятъ и уходятъ безъ нашего спроса. Когда я увидѣлъ въ тѣсной комнатѣ у жалкаго огонька Мери Блэръ на низкой скамейкѣ, работавшую что-то большимъ крючкомъ изъ цвѣтной шерсти, и на колѣняхъ у ней груднаго ребенка въ бѣломъ, а мальчугана Джо на полу у ногъ ея, я невольно припомнилъ мистрисъ Лизъ, жену стрѣлочника Лиза, съ больнымъ ребенкомъ на колѣняхъ,-- и это воспоминаніе показалось мнѣ предвѣщаніемъ несчастія. Лизъ умеръ. Неужели и Пайфинчъ Блэръ умретъ?

Сквайръ вошелъ, покачиваясь на ципочкахъ, какъ будто онъ шелъ по вспаханной землѣ. На каминѣ стояла свѣча, столъ былъ придвинутъ къ окну, чтобы было больше простора. Комната была бѣдная; огнѣ что-то кипѣло въ маленькой кострюлѣ. Мери обернулась, лицо ея вспыхнуло и работа вывалилась изъ рукъ еа на пеленки ребенка, когда она протянула намъ руку. Маленькій Джо, здоровый мальчуганъ, съ большими черными глазами, въ красномѣ платьицѣ, прислонился къ стѣнѣ и стоялъ выпуча на насъ свои большіе черные глаза и пряча для безопасности подъ передникъ Лэнину куклу, ноги которой торчали вверхъ.

Мери совершенно растерялась. Сквайръ, когда дѣло шло о томъ, чтобы сказать невинную ложь, оказывался совершеннымъ дуракомъ. Онъ забормоталъ что-то о дѣлахъ, которые вызвали его въ Лондонъ и о желаніи видѣться, спутался и брякнулъ правду.

-- Мы пріѣхали навѣстить васъ, моя милая Мери, и узнать что все это значитъ?

Мери не выдержала. Мы напомнили ей счастливые дни въ Дайкъ-Мэнорѣ, когда будущее казалось ей такъ свѣтлымъ. Она закрыла руками лицо и слезы дождемъ полились между пальцами.

-- Заприте дверь, пожалуйста, Джонеи! очень тихо шепнула она, указывая на дверь въ глубинѣ комнаты.

Я осторожно задвинулъ задвижку. Мери плакала неслышно; изрѣдка вырывалось у ней заглушенное рыданіе. Джо, испуганный слезами матери, однимъ прыжкомъ кинулся къ ней, боднулъ ее головой въ колѣни и съ ревомъ скрылъ лицо свое въ ея юбкахъ. Я взялъ его на колѣни и скоро утѣшилъ его. Не знаю почему, дѣти никогда не боялись меня. Сквайръ теръ усиленно свой сморщенный красный носъ и жаловался на насморкъ.

Какъ измѣнилась Мери! Когда краска волненія исчезла, мы увидѣли уже не прежнее прелестное, цвѣтущее лицо. Мило оно было попрежнему, но свѣтлая прелесть и цвѣтъ здоровья и молодости смѣнились блѣдностью и истомленнымъ, измученнымъ выраженіемъ; темные круги окаймили кроткіе каріе глаза, теперь потускнѣвшіе и печальные.

Она разсказала намъ все, что мы слышали отъ мистера Локита. Газета Джерри была больнымъ мѣстомъ для сквайра. Мери понимала эту "штуку" не болѣе сквайра. Ей сказали, что закладная вносится въ какой-то списокъ; вѣрно, этотъ списокъ и перепечатывается въ газетѣ Джерри.

-- Спаси насъ всѣхъ Господи! кричалъ сквайръ.-- Неужели ее человѣкъ не можетъ занять немного денегъ, безъ того, чтобъ это не стало извѣстнымъ его врагамъ, если они у него есть, и дало имъ случай поднять на него вой, какъ стая голодныхъ волковъ? Прежде земля наша была самой свободной землей.

Ребенокъ заплакалъ. Мери положила работу и начала укачивать его. Мнѣ показалось, что сквайръ готовъ былъ задать ему легонькую встрепку. Сквайръ считалъ всѣхъ кричавшихъ дѣтей своими природными врагами, и если сказать правду, не смотря на свой грозный нравъ, побаивался ихъ.

-- Ей ужь дали имя? спросилъ онъ ворчливо.

Это была дѣвочка. Мери отвѣчала, что ее назвали тоже Мери, по что она зоветъ ее для отличія Полли. Полли хотѣла ѣсть и Мери налила ей изъ кострюльки жидкой кашицы. Благодаря работѣ Мери и Локиту, они не терпѣли голода. Но Локитъ былъ бѣдный пасторъ, работа не приносила много, и кашица была жидкая.

-- Это дрянная кашица, проворчалъ сквайръ полужалостливымъ, полусердитымъ тономъ, колеблясь между отвращеніемъ ко всѣмъ груднымъ дѣтямъ вообще и жалостью къ тому, котораго видѣлъ. "Если ребенокъ явился на свѣтъ, разумѣется, его нужно кормить, но что за надобность ему была явиться въ такое время?" думалъ сквайръ.

Мистрисъ Блэръ внезапно обернула лицо къ двери. Мы услышали слабый голосъ, звавшій: "Мери".

-- Джо, милый, ступай и скажи папа, что я сейчасъ приду къ нему.

Мальчуганъ, бормотавшій мнѣ все время на непонятномъ языкѣ исторію о куклѣ, слѣзъ съ моихъ колѣнъ, оставивъ куклу на сохраненіе, и пошелъ къ отцу. Сквайръ сказалъ, что хочетъ видѣть Блэра. Мери пошла приготовить мужа къ нашему приходу.

Мы вошли. И это лежалъ передъ нашими глазами Пайфинчъ Блэръ, который размахивалъ тростью надъ головами нашими въ школѣ Фроста! Я бы никогда не узналъ его. Онъ былъ такъ слабъ, что не могъ поднять головы. Бѣлая тонкая кожа обтягивала выдавшіяся кости лица; на скулахъ выступила слабая краска, когда онъ насъ увидѣлъ. И я снова вспомнилъ Лиза. На лицѣ Блэра былъ тотъ же сѣроватый, землистый оттѣнокъ, какъ и на лицѣ умиравшаго Лиза.

-- Господи помилуй! проговорилъ сквайръ, и еслибы не удивленіе, слышавшееся въ его восклицаніи, то тонъ его былъ бы тѣмъ торжественнымъ шопотомъ, какимъ говорятъ при похоронахъ.

Только страшный видъ смерти, выступавшій въ каждой чертѣ Блэра, могъ удержать бурю, кипѣвшую въ сквайрѣ. Сквайръ готовъ былъ разразиться ругательствами, зачѣмъ не дали знать въ Дайкъ-Мэноръ, и грозными вопросами о газетѣ Джерри. Но онъ сдержался, и могъ за то высидѣть только нѣсколько минутъ. Высиди онъ долѣе, ему бы грозилъ апоплексическій ударъ.

Пришелъ молодой докторъ, пріятель мистера Локита. Когда докторъ уходилъ, сквайръ поспѣшно простился, вышелъ за нимъ и схватилъ его на улицѣ за воротъ.

-- Онъ не выздоровѣетъ?

-- Я боюсь, нѣтъ, сэръ. Слабость его очень опасна.

Сквайръ разразился на него бурей ругательствъ, какъ будто то былъ одинъ изъ нашихъ сосѣднихъ докторовъ, и спрашивалъ, зачѣмъ же ни слова не написали о томъ друзьямъ Блэра, и грозилъ судебнымъ преслѣдованіемъ, если Блэръ умретъ.

Докторъ встрѣтилъ бурю, какъ благоразумный человѣкъ.

-- Мы, доктора, обладаемъ только человѣческимъ искусствомъ и знаніемъ, отвѣчалъ онъ, глядя во всѣ глаза на сквайра.

-- Блэръ молодъ. Ему нѣтъ и тридцати лѣтъ.

-- И молодые умираютъ, когда небу угодно призвать ихъ къ себѣ.

-- Но небу не угодно призвать его къ себѣ, возразилъ сквайръ, не помня что говоритъ и посреди улицы.-- Я спрашиваю васъ, молодой человѣкъ, какъ вы смѣете поминать о небѣ въ такомъ дѣлѣ. Развѣ небо выгнало его изъ дома въ газету Джерри, а не человѣкъ? Человѣкъ сдѣлалъ это, сэръ; жестокій, несправедливый, себялюбивый, своекорыстный человѣкъ Не говорите мнѣ, мистеръ докторъ, о небѣ, я не хочу слышать о немъ.

-- Я хотѣлъ только сказать, сэръ, что жизнь мистера Блэра не въ моихъ рукахъ и не въ рукахъ человѣка, отвѣчалъ докторъ, выслушавъ сквайра спокойно до конца.-- Я употреблю всѣ усилія, чтобы поставить его на ноги, но не могу сдѣлать ничего большаго.

-- Вы должны поставить его на ноги, повторялъ сквайръ, не слушая его.

-- Въ этомъ случаѣ нельзя сказать: должны. Я сильно сомнѣваюсь, что мнѣ не удастся поставить его на ноги. Мистеръ Блэръ и отъ природы слабаго сложенія, а болѣзнь свалила его съ ногъ, когда онъ былъ совершенно изнуренъ. Еще еслибъ онъ могъ быть спокоенъ, то было бы больше надежды; но онъ не можетъ быть спокоенъ при настоящихъ обстоятельствахъ.

-- Смотрите, говорите со мной прямо. Онъ умираетъ или нѣтъ? наступалъ сквайръ на доктора.-- Скажите и я буду знать, что все покончено. Я люблю, чтобы со мной говорили на чистоту.

-- Но я не могу сказать, что онъ умираетъ. Жизнь его виситъ на волоскѣ.

-- А тамъ еще это крикливое подобіе Блэра! Нельзя ли Блэра перевезти ко мнѣ? Пріѣзжайте и вы съ нимъ. У меня можно охотиться.

-- Нѣтъ. Онъ слишкомъ слабъ. Переѣздъ можетъ убить его.

Лицо сквайра стало печально.

-- Вашъ Лондонъ славится докторами. Выберите лучшаго и привезите къ Блэру. Слышите, сэръ!

-- Я привезу, если хотите, но это не необходимо!

-- Не необходимо! гнѣвнымъ эхомъ отозвался сквайръ.-- Если выздоровленіе Блэра не необходимо, то я хочу знать, чье же необходимо? Что будетъ съ бѣдной молодой женой, когда онъ умретъ? а съ мальчуганомъ, что держитъ куклу? а съ этой живой куклой въ пеленкахъ? Кто будетъ кормить ихъ? Я говорю вамъ, сэръ, что не дамъ ему умереть. Онъ мнѣ близокъ, сэръ. Онъ спасъ жизнь моего сына, и сынъ мой теперь такой молодецъ, что любо посмотрѣть: въ шесть футовъ два дюйма въ однихъ чулкахъ. Не необходимо? Что же необходимо въ мірѣ?

-- Ему нужна, не медицинская помощь, но подкрѣпленіе, спокойствіе, полное возобновленіе силъ, отвѣчалъ спокойно докторъ.

-- Все равно. Берите для него перваго доктора Лондона, не жалѣйте денегъ, я все плачу. Я во всю жизнь свою не видывалъ человѣка, котораго бы такъ нужно было склеить, какъ Блэра.

Сквайръ пожалъ руку доктору и завернулъ за уголъ улицы. Я пошелъ за нимъ, но докторъ остановилъ меня.

-- У него доброе сердце, хоть онъ очень горячъ, шепнулъ онъ, кивая головой въ сторону сквайра.-- Не поддерживайте его надежды на выздоровленіе Блэра, приготовьте его скорѣе къ противному исходу. Я считаю своимъ долгомъ всегда приготовить друзей больного къ худшему! И голосъ доктора зазвучалъ торжественно.

-- Джонни! Ты не туда свернулъ. Знайте, сэръ, что вы можете заблудиться въ Лондонѣ и совсѣмъ пропасть, раздался голосъ сквайра, который, оглянувшись, не нашелъ меня.

Я пошелъ возлѣ сквайра растерянный; безнадежныя слова доктора раздавались въ моихъ ушахъ.

-- Джонни, найдемъ ли мы въ этомъ Лондонѣ телеграфную контору? Я пошлю телеграму матери, чтобы она немедля прислала Ганну. Ганна умѣетъ ходить за больными, а бѣдняжкѣ нужно отдохнуть.

Докторъ гораздо лучше сдѣлалъ бы, еслибы самъ взялъ на себя приготовить сквайра къ печальному исходу. Едва успѣлъ я вымолвить первое слово, какъ сквайръ накинулся на меня, назвалъ меня бездушнымъ тигромъ, и спросилъ, какое понятіе имѣю я о христіанствѣ, если нахожу естественнымъ, что человѣкъ умираетъ изъ-за газеты Джерри?

Утромъ сквайръ отправился на военную экспедицію въ контору Гэвити въ сити. Это была очень мрачная контора, биткомъ набитая людьми разнаго рода, и въ ней, чтобы отвѣчать на распросы всѣхъ, былъ всего одинъ писецъ. Мы не пробыли тамъ и минуты, какъ сквайра взорвало и онъ накинулся на писца за то, что тотъ сказалъ, что мистеръ Гэвити занятъ и не можетъ, сейчасъ принять насъ. Сквайръ вопросилъ гнѣвно: развѣ мы кредиторы, что мистеръ Гэвити прячется отъ насъ?

Его настойчивость и угроза жаловаться лорду канцлеру заставили доложить о немъ мистеру Гэвити. Насъ ввели въ прилично убранную комнату съ мягкимъ, краснымъ ковромъ и конторкой съ мраморной доской. Мистеръ Гэвити вѣжливо указалъ намъ стулья у пылавшаго огня, и я сѣлъ.

Сквайръ не сѣлъ. Онъ разразился страшнымъ взрывомъ. Онъ ходилъ по конторѣ какъ ходилъ дома по комнатамъ, когда онъ бѣсновался. Онъ съ крикомъ требовалъ отвѣта: кто раззорилъ Пайфинча Блэра, и что значила эта газета Джерри. Гэвити, казалось, былъ человѣкомъ, привыкшимъ къ подобнымъ взрывамъ. Онъ слушалъ хладнокровно.

Когда сквайръ успокоился, то началъ видѣть вещи въ томъ же свѣтѣ, въ какомъ видѣлъ ихъ Гэвити; а именно, что Гэвити ни въ чемъ не виноватъ. По моему, Гэвити былъ виноватъ только въ томъ, что продалъ мебель; но не продай онъ, домохозяинъ продалъ бы ее.

Сквайру осталось теперь одно -- излить свою ярость на газету Джерри. Что онъ и сдѣлалъ. Онъ столько же понималъ, благодѣтельная или зловредная эта штука, сколько и строеніе планеты Юпитера. Но то, что сквайръ наговорилъ о газетѣ Джерри, заставило Гэвити раскрыть глаза до того, что они стали совсѣмъ круглы.

-- Спаси васъ Богъ, сказалъ Гэвити:-- газета Джерри вещь, которую нужно запретить?! Да это самое благодѣтельное учрежденіе для насъ, людей сити! Это общественное благодѣяніе! Это лучшее благо коммерческаго міра. Еслибы вы знали, какія услуги оказываетъ газета Джерри, то вы воспѣвали бы ей хвалы, еэръ, вмѣсто того, чтобы такъ ругать.

-- Какъ смѣете вы говорить мнѣ это въ лицо? возражалъ сквайръ.

-- Газета Джерри -- это золотой рудникъ, сэръ. Отъ него составляютъ себѣ состояніе. И хорошее состояніе, сэръ.

-- Я бы не захотѣлъ составить себѣ состояніе слезами, кровью, домомъ и очагомъ моихъ ближнихъ, былъ грозный отвѣтъ: -- если Пайфинчъ Блэръ помретъ отъ этой болѣзни, развѣ газета Джерри дастъ пансіонъ женѣ его и дѣтямъ? отвѣчайте мнѣ на это, мистеръ Гэвити.

Мистеръ Гэвити, судя по выраженію лица его, счелъ этотъ вопросъ такъ же нелѣпымъ, какъ и самого сквайра: онъ хотѣлъ распространиться о благодѣтельномъ дѣйствіи газеты Джерри и привести нѣсколько примѣровъ значительности его, но сквайръ, заткнулъ себѣ уши, говоря, что съ него довольно и примѣра Блэра.

-- Я не отрицаю, что газета Джерри можетъ сдѣлать и зло въ извѣстномъ случаѣ, сознался мистеръ Гэвити: -- но это единичный случай, сэръ, и во всѣхъ улучшеніяхъ коммерческаго дѣла, единицы должны пострадать для блага массы.

Вышло еще хуже. Сквайръ накинулся на него, съ пѣной у рта, и наконецъ, послѣ ругательствъ и проклятій, выбѣжалъ изъ комнаты, не простившись, и съ крикомъ позвалъ меня, запрещая мнѣ оставаться минуту далѣе въ этомъ гнѣздѣ воровъ и казуистовъ.

Вечеромъ, мы были снова въ Диффордзъ-Бильдлай. Грудной ребенокъ лежалъ въ своей колыбели. Маленькій Джо спалъ передъ огнемъ, приложивъ куклу къ щекѣ. Мери стояла на колѣняхъ у кровати больного. Увидѣвъ насъ, она поспѣшно встала съ колѣнъ.

-- Онъ, кажется, слабѣе, прошептала она:-- лицо его имѣетъ, такой видъ, который пугаетъ меня.

Ея видъ могъ испугать всякаго. Изнуренный, измученный и терпѣливо безнадежный. Спокойный тонъ ея былъ неестествененъ.

Мы вошли къ больному. Теперь нельзя было ошибаться. Смерть глядѣла на насъ изъ каждой черты. Голова Блэра была слегка приподнята на подушкѣ; впалые глаза усиливались выразить улыбку привѣтствія. Сквайръ могъ многое снести и многое сдѣлать, но притворяться не умѣлъ. Онъ упалъ на стулъ съ громкимъ рыданьемъ.

-- Не плачьте обо мнѣ. Все къ лучшему, я спокоенъ, прошепталъ Блэръ.

И я не выдержалъ. Спрятавъ лицо въ одѣяло, я зарыдалъ. Бѣдный Блэръ! А мы еще звали его Печенымъ Пирогомъ!

Я отправился на станцію Пэддингтона встрѣтить поѣздъ, съ которымъ должна была пріѣхать Ганна. Она кинулась ко мнѣ съ крикомъ, который можно было услышать въ Оксфордѣ. Получивъ телеграму сквайра, она и мистрисъ Тодгэтли подумали, что меня раздавилъ экипажъ, и что я лежу въ больницѣ съ оторванными ногами. Это вышло потому, что сквайръ не позволилъ мнѣ, "такому мальчишкѣ", составить телеграму, а самъ составилъ слѣдующую: "Присылайте завтра Ганну въ Лондонъ съ первымъ поѣздомъ, чтобы ходить за опасно больнымъ".

Блэръ угасалъ нѣсколько дней, сохраняя сознаніе, полное сознаніе, какъ говорили Мери и сквайръ, до послѣдней минуты. Онъ былъ тихъ, спокоенъ и даже счастливъ. Ни малѣйшая забота о будущности жены и дѣтей не отравляла его послѣднія кинуты. Докторъ говорилъ, что такъ часто бываетъ въ послѣднемъ періодѣ такой болѣзни.

-- Велика милость Господня, говорилъ мистеръ Локитъ.-- Вѣра въ него притупляетъ жало смерти и вноситъ миръ и утѣшеніе на смертный одръ.

Мистеръ Локитъ думалъ, что Мери остается теперь одно изъ двухъ: остаться въ Лондонѣ и жить вышиваньемъ, или ѣхать къ родителямъ.

-- Мы свеземъ ихъ въ Мэноръ и откормимъ немного, говорилъ сквайръ съ жалобнымъ видомъ.-- Господи помилуй! И все горе черезъ газету Джерри.

Я хочу теперь сказать слово отъ себя. Газета Джерри, если еще и теперь существуетъ подобная публикація, можетъ быть "самымъ благодѣтельнымъ учрежденіемъ для коммерческихъ людей", какъ говорилъ мистеръ Гэвити. Я не отрицаю этого, потому что у меня нѣтъ на то данныхъ; но я честью завѣряю, что я сказалъ только истинную правду о томъ, какимъ благодѣтельнымъ учрежденіемъ она оказалась для Пайфинча Блэра.

Наша стачка.

Былъ сентябрь и мы переѣхали въ Крэббъ-Котъ на недѣлю другую поохотиться. Наступалъ Михайловъ день, и Тодъ и я были отпущены изъ школы. По пріѣздѣ на Нижне-крэббскую станцію мы нашли всего одинъ кэбъ, и пошли пѣшкомъ. Мы направились по Крэббъ-Лэну, самой длинной и веселой дорогѣ, потому что улица эта всегда была полна грязи и шума. Давно уже ходили слухи, что въ Крэббъ-Лэнѣ "въ полномъ ходу" стачка. Тодъ и я подумали, что интересно посмотрѣть на Крэббъ-Лэнъ при новомъ положеніи дѣла.

По сосѣдству была фабрика; рабочіе жили большею частью въ Крэббъ-Лэнѣ. Открытіе этой фабрики сдѣлало Южный Крэббъ люднымъ мѣстомъ, настроили множество тѣсныхъ домиковъ. Вездѣ, гдѣ соберутся рабочіе, строятъ такіе домишки. Вы уже знаете изъ исторіи стрѣлочника Лиза, что Крэббъ-Лэнъ была дымной, тѣсной, шумной улицей, и что обитатели ея были, большею частью, люди достаточные. Стачка была новой чертой, появившейся въ однообразной жизни ихъ и принесла имъ новый опытъ. Стачки въ то время были еще рѣдкимъ дѣломъ въ нашемъ сосѣдствѣ.

Въ эти часы Крэббъ-Лэнъ въ рабочіе дни находился въ полномъ владѣніи дѣтей, которыя копались въ сточныхъ канавкахъ, прыгали черезъ нихъ, крича и визжа до хрипоты. Иногда женщины стояли на крыльцѣ, коротая время сплетнями, или перекрикиваясь изъ открытыхъ оконъ. Теперь, какъ мы проходили съ Тодомъ, улица имѣла совершенно другой видъ. Вмѣсто женщинъ и дѣтей, толпились мужчины. Я подумалъ, что на улицы вышли всѣ до одного жильца изо всѣхъ домовъ деревни, потому что стояли цѣлыя толпы. Одни стояли праздно, прислонясь къ стѣнѣ, другіе лѣниво ходили кучками, третьи стояли толпами. Кто былъ съ трубкой, кто безъ трубокъ. Кто смѣялся и подшучивалъ, въ отличнѣйшемъ расположеніи духа, какъ будто находился на верху счастія; кто угрюмо молчалъ и казался встревоженнымъ не на шутку.

-- Здравствуйте Горъ, какъ поживаете? спросилъ Тодъ у одного изъ работниковъ.

Горъ былъ однимъ изъ лучшихъ работниковъ; трезвый, честный, работящій и смышленый человѣкъ, высокаго роста и плотнаго сложенія. Говорили, что онъ немного горячъ и даже можетъ быть жестокимъ, когда его выведутъ изъ себя.

Горъ не отвѣчалъ ни слова Тоду. Онъ стоялъ одинъ у дверей своего домика; странное, вызывающее выраженіе было на блѣдномъ лицѣ его, губы были крѣпко сжаты. Или я сильно ошибаюсь, или люди, толпившіеся на улицѣ, украдкой искоса поглядывали на него, какъ на дикаго звѣря. Горъ медленно поворотилъ голову въ нашу сторону, снялъ круглую войлочную шляпу, и откинулъ темные волосы со лба.

-- Я поживаю такъ хорошо, какъ только можно теперь поживать, молодой мистеръ Тодгэтли, отвѣчалъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

-- У васъ идетъ стачка, я слышалъ, сказалъ Тодъ.-- Она ужь нѣсколько времени продолжается?

-- Да, идетъ стачка, отвѣчалъ Горъ угрюмымъ рѣшительнымъ тономъ, тономъ человѣка, испытавшаго жестокую несправедливость и отмщающаго за нея.-- Продолжается уже нѣсколько времени, какъ вы говорите. И я не знаю, когда стачка окончится.

-- Какъ поживаетъ Эляйза?

-- Какъ и всегда, мастеръ Джонни. Что съ ней дѣлается?

Очевидно, Джэкобъ Горъ былъ въ самомъ несообщительномъ настроеніи, и мы оставили его. За нѣсколько ярдовъ далѣе, мы встрѣтили Форда, булочника. Изъ дверей булочной выглядывало безчисленное множество головъ, и всѣ смотрѣли на Гора во всѣ глаза.

-- Онъ вѣрно поругался порядкомъ при всей публикѣ, сказалъ я Тоду.

-- Очень можетъ быть, отвѣчалъ Тодъ.-- Онъ, кажется, чуть не лопается отъ бѣшенства.

-- Нѣтъ, это не бѣшенство, а огорченіе. Вѣрно, у него случилась какая нибудь бѣда.

-- Можетъ быть.

-- Знаешь ли, Тодъ, еслибы намъ пришлось, какъ ему, содержать цѣлую кучу голодныхъ ребятишекъ, платить по недѣльно за квартиру, и вдругъ стачка остановила бы нашу получку денегъ, такъ можетъ быть мы были бы въ расположеніи духа еще похуже, чѣмъ Горъ.

-- Правда твоя, Джонни! И Тодъ пошелъ впередъ быстрымъ шагомъ.

Не знаю, какъ другіе люди, но когда я пріѣзжаю на какое нибудь мѣсто послѣ болѣе или менѣе долгаго отсутствія, то всегда хочу видѣть всѣхъ своихъ знакомыхъ и узнать, каково имъ живется, и потому я часто способенъ въ такія минуты забѣгать во всѣ двери, безъ всякаго предупрежденія.

-- Завернемъ на минутку къ миссъ Тимменсъ, Тодъ! сказалъ я, когда мы проходили мимо школы: -- она разскажетъ, намъ всѣ новости объ цѣломъ приходѣ.

-- Завертывай самъ, если хочешь, отвѣчалъ Тодъ, державшій себя уже взрослымъ молодымъ человѣкомъ.-- Я не стану скучать съ твоей миссъ Тимменсъ.

Я было тоже послѣдовалъ мнѣнію Тода, которому слѣпо подражалъ во всемъ, но, проходя мимо школы, я увидѣлъ какъ отворилась дверь и изъ нея посыпалъ рой учениковъ миссъ Тимменсъ. Въ глубинѣ комнаты сидѣла миссъ Тимменсъ, держа высоко въ рукѣ тонкую трость въ три ярда длиной. Я постоялъ съ секунду въ нерѣшимости. Конецъ трости, слегка опускаясь, прикоснулся къ плечу дѣвочки, болтавшей вмѣсто того, чтобы учить урокъ.

-- Я держу трость не для того, чтобы бить дѣтей, говорила миссъ Тимменсъ: -- я только дотрогиваюсь до нихъ, чтобы они были внимательнѣе, когда я не могу достать до нихъ рукой.

И слѣдуетъ отдать ей справедливость, трость ея не знала другого употребленія.

-- Ахъ, это вы, мастеръ Джонни. Я слышала, что васъ ждали сюда.

-- Это я, миссъ Тимменсъ. Какъ поживаютъ здѣсь всѣ?

-- Плохо, очень плохо, былъ короткій отвѣтъ.-- Южный Крэббъ совсѣмъ съума спятилъ. Пасторъ вводитъ новые методы обученья и новые порядки въ моей школѣ; новомодную чепуху, мастеръ Джонни, которая принесетъ больше вреда, чѣмъ пользы. Я не хочу этого и мы теперь за то съ нимъ на ножахъ. А теперь еще у насъ стачка..

Я кивнулъ головой. Пока она говорила, мнѣ кинулось въ глаза, что школа была далеко не такъ полна, какъ прежде, и рой ушедшихъ учениковъ былъ меньше.

-- Это стачка все надѣлала, говорила печально-торжествующимъ тономъ миссъ Тимменсъ.-- Стачка принесла сюда столько горя и бѣдъ.

Очевидно, стачка была для нея такъ же мила, какъ и новые методы пастора.

-- Какое же отношеніе имѣетъ стачка къ тоцу, что дѣти ходятъ или не ходятъ въ школу?

-- Стачка снесла все порядочное и теплое платье дѣтей къ закладчику, и теперь имъ не въ чемъ показаться въ люди. Это одна причина, мастеръ Лёдлау, отвѣчала она рѣзко.

-- А другая?

-- Какъ будто этой недовольно! Я не позволяю дѣтямъ показываться мнѣ на глаза въ лохмотьяхъ, и вся Крэббъ-Лэнъ знаетъ это. Но есть и другая причина, сэръ. Эта стачка такъ измѣнила обычное теченіе обстоятельствъ, что весь порядокъ ежедневныхъ событій поставленъ вверхъ дномъ, торжественно и зловѣще проговорила миссъ Тимменсъ:-- даже если бы одежда дѣтей была дома, то и тогда они не пошли бы въ школу.

-- Я не вижу обоихъ маленькихъ Гора.

Я не могу сказать, чтобы я особенно интересовался этими дѣтьми, но манера Гора была такъ странна, что онъ не выходилъ у меня изъ головы и носился передъ глазами.

-- Лиззи и Джесси? Нѣтъ. Онѣ ходили до сегодня, отвѣчала миссъ Тимменсъ послѣ долгаго молчанія.-- Вы ужь уходите, мастеръ Джонни? Я выйду на минуту съ вами.

Она плотно заперла дверь за собой, не выпуская ручку изъ рукъ, и таинственно смотрѣла мнѣ прямо въ глаза.

-- Джэкобъ Горъ забилъ своего мальчика чуть не до смерти сегодня поутру... и стачка тому причиной! выразительно шепнула она мнѣ.

-- Джэкобъ Горъ сдѣлалъ это? Какъ могъ онъ сдѣлать это? вскричалъ я, вспомнивъ странные взгляды, съ какими указывали на Гора прочіе Крэббъ-Лэнцы, и то, какъ онъ стоялъ отъ нихъ особнякомъ.-- Котораго изъ мальчиковъ?

-- Втораго, маленькаго Дика. Онъ весь въ синякахъ, лицо и рука почернѣли; чуть чуть не забитъ до смерти; и рука его сломана. И за все это они должны благодарить стачку.

Она повторила послѣднія слова еще болѣе ѣдко, чѣмъ въ первый разъ. Что миссъ Тимменсъ негодовала на стачку -- было очевидно. Но я не понималъ, какое отношеніе могла имѣть стачка къ сломанной рукѣ Дика Гора.

-- Потому что стачка принесла нищету, а она причина всего горя и зла, какими теперь полна улица Крэббъ-Лэпъ, былъ отвѣтъ.-- Когда люди перестали работать, они перестали брать жалованье. Имъ каждую недѣлю выплачивали сколько-то изъ какого-то фонда, но немного; кажется, изъ рабочихъ союзовъ; но это сущая бездѣлица въ сравненіи съ тѣмъ, что они заработывали. Все домашнее добро, одежда, все пошло къ закладчику; наконецъ, они заложили все, что можно было заложить и теперь въ горькой нуждѣ. Матери, и отцы, и дѣти всѣ голодаютъ. Ужь много времени они, мастеръ Джонни, не ѣли до сыта. Представьте это только себѣ, мастеръ Джонни!

-- Но зачѣмъ же Дикъ былъ побитъ? спросилъ я, стараясь заставить миссъ Тимменсъ держаться нити разговора, что было всегда съ нею труднымъ дѣломъ.

-- Вотъ какъ это случилось, отвѣчала она, понижая голосъ до едва слышнаго шопота и крѣпче потянувъ за ручку дверь, чтобы убѣдиться, что никто не намѣренъ отворить ее:-- Дикъ, бѣдняжка, на половину заморенъ голодомъ; онъ не привыкъ голодать и потому ему пришлось очень тяжело. Сегодня поутру, выходя изъ дома, онъ увидѣлъ передъ окномъ Форда полную полку булочекъ въ полпенни, совсѣмъ горячихъ, только что изъ печи. Искушеніе было слишкомъ сильно. Дики Горъ честный мальчикъ; онъ всегда былъ честнымъ до этого дня, но голодъ оказался сильнѣе честности. Онъ проползъ въ лавку на четверенькахъ, стащилъ булку и ползъ назадъ, когда Фордъ накинулся на него и захватилъ съ булкой въ рукахъ. Поднялся крикъ. Фордъ былъ жестокъ; онъ позвалъ полицейскаго, грозилъ тюрьмой. На самый шумъ и крикъ надо было придти Гору! Огорченный, что поймали сына его за кражей, онъ схватилъ толстую палку у одного изъ стоявшихъ въ толпѣ, и отколотилъ немилосердно Дика.

-- И сломалъ ему руку?

-- И сломалъ ему руку. И покрылъ его всего синяками и шишками. Дикъ будетъ завтра во всѣхъ цвѣтахъ радуги.

-- Какой звѣрь -- этотъ Горъ!

-- За то, что билъ такъ ребенка? Г-мъ -- да, отвѣчала миссъ Тимменсъ тономъ, въ которомъ слышалось сомнѣніе:-- онъ не помнилъ себя и билъ больнѣе, нежели хотѣлъ. Онъ всегда былъ честнымъ человѣкомъ, гордился тѣмъ, что семья его честная, и потому ему было очень тяжело видѣть, что сынъ его воръ. Эта стачка портитъ характеръ всѣхъ людей. Они чувствуютъ себя во враждѣ со всѣмъ міромъ и съ каждымъ человѣкомъ.

Когда я пришелъ домой, то засталъ шумные толки о томъ-же и услыхалъ цѣлый потокъ новостей; Коль, докторъ, былъ у насъ, а онъ былъ неутомимый разскащикъ. Мистрисъ Тодгэтли сидѣла на диванѣ, какъ гостья, только развязала ленты шляпы и отшпилила шаль; она даже не успѣла снять свой дорожный нарядъ. Она слушала теперь съ видомъ ужаса и остолбенѣнія.

-- Но рука не можетъ быть сломана, мистеръ Коль! повторяла она.

-- Сломана выше запястья. Я долженъ знать, потому что. самъ вправлялъ ее. Маленькій негодяй укралъ булку. А Горъ свирѣпъ какъ тигръ, когда его выведутъ изъ себя.

-- Да, это ужасно!

-- Ужасно, подтвердилъ Коль:-- я думаю, что это принесетъ хоть ту пользу, что на всю жизнь отучитъ мальчишку воровать.

-- Онъ былъ голоденъ, вы сказали?

-- Умиралъ съ голоду, мистрисъ Тодгэтли. Большая часть ребятъ Крэббъ-Лэна умираютъ теперь съ голода.

Сквайръ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, заложивъ руки въ карманы. Онъ остановился и обернулся къ доктору.

-- Слушайте, Коль! что причина всѣхъ этихъ несчастій? Стачка, продолжительная стачка. Эта новость для меня такъ же неожиданна, какъ еслибы вы мнѣ сказали, что всѣ рабочіе отказались отъ работы, чтобы пойти въ паяцы. Кто виноватъ? Хозяева или рабочіе?

Коль приподнялъ брови.-- Хозяева обвиняютъ рабочихъ, рабочіе хозяевъ.

-- Для чего рабочіе устроили теперь стачку?

-- Чтобы получать болѣе жалованья и менѣе работать.

-- О, это двойное требованіе, вскричалъ pater:-- скромные люди просятъ заразъ по одной уступкѣ. И изъ за этого въ Крэббъ-Лэнѣ теперь все вверхъ дномъ.

-- Да, отвѣчалъ докторъ:-- хуже чѣмъ вверхъ дномъ. Пустые шкапы и голыя стѣны; и что еще хуже, жены и дѣти чахнутъ и мрутъ.

-- Эти люди съ ума сошли, если перестали работать, не имѣя ни пенни.

-- Люди повинуются приказаніямъ, вскричалъ мистеръ Коль.

-- Вездѣ распространяется духъ недовольства; нашлись вожди, и они говорятъ рабочимъ: вы должны дѣлать то-то и то-то, или вы недолжны дѣлать этого. Рабочіе подчинились ихъ руководству и безпрекословно исполняютъ что имъ прикажутъ.

-- Я не говорю, что они неправы, стараясь добиться большей платы, если могутъ; странно было бы запрещать улучшать свое положеніе, сказалъ сквайръ: -- но, по моему, глупость бросить работу, пока добиваются увеличенія платы. Они должны продолжать работать, агитируя о прибавкѣ платы.

-- Они скажутъ вамъ, что хозяева не увеличатъ плату, пока они работаютъ.

-- Но они не имѣютъ права, во имя здраваго смысла, морить женъ и дѣтей голодомъ, если даже и хотятъ морить самихъ себя, заключилъ сквайръ.

Коль кивнулъ головой -- Въ томъ, что вы говорите, есть доля правды. Во всякомъ случаѣ, сквайръ, свѣтъ мрачнѣе, нежели вы тому хотите вѣрить. И онъ простился.

-----

Можетъ быть, вы помните, когда я разсказывалъ о своемъ дѣтствѣ, что няня моя Ганна говорила съ горничной Эляйзой о второй женитьбѣ отца, и Эляйза задала мнѣ встрепку за то, что я оказался смышленнымъ ребенкомъ и понялъ ихъ разговоръ. Вскорѣ послѣ этого, Эляйза вышла замужъ за Джэкоба Гора. Она была славной женщиной, не смотря на упомянутую встрепку, и я продолжалъ съ нею знакомство и былъ въ большой дружбѣ. Когда мы жили въ Крэббъ-Котѣ, я то и дѣло бѣгалъ къ Эляйзѣ. Цѣлая орда маленькихъ Гора появилась, одинъ за другимъ. Джэки, старшему, было теперь болѣе десяти лѣтъ, и онъ уже работалъ на фабрикѣ и получалъ два шиллинга въ недѣлю. "Это не много, говорилъ Горъ отецъ: но пусть парень набиваетъ руку". Дикъ, второй, которому теперь сломали руку, былъ хорошенькій девятилѣтній мальчуганъ, послѣ него родились двѣ дѣвочки, и послѣднимъ былъ трехлѣтній мальчишка, здоровый крикунъ.

Горъ получалъ хорошую плату, если судить по тому, какъ хорошо жила семья; я думаю, не менѣе сорока шиллинговъ въ недѣлю. Разумѣется, они тратили все, до послѣдняго пенса; хотя могли бы прикапливать на черный день, потому что въ то время 'въ нашемъ углу съѣстные припасы были баснословно дешевы. Разумѣется, Гору пришлось пострадать со всѣми рабочими. Но я не могъ равнодушно слышать ни о пустыхъ шкапахъ, въ связи съ именемъ Эляйзы, ни о сломанной рукѣ мальчика, и въ тотъ же вечеръ пошелъ въ Крэббъ-Лэнъ навѣстить ихъ; Горы жили рядомъ съ лачугой, гдѣ прежде жилъ Лизъ стрѣлочникъ; но домъ ихъ не походилъ на эту развалившуюся лачугу.

Какая перемѣна! Хорошенькая гостиная была теперь голой комнатой. Всѣ украшенія и лучшая мебель ушли въ лавку закладчика, какъ говорила миссъ Тимменсъ; коверъ исчезъ. У стѣны на маленькомъ тюфячкѣ лежалъ Дики, весь черный отъ синяковъ. Двое-трое дѣтей сидѣли на полу. Мистрисъ Горъ стояла на колѣняхъ возлѣ Дики и примачивала ему щеку, изъ которой можно было выкроить цѣлыхъ двѣ: такъ здорово попала въ нее палка.

-- Эляйза, что за горе?

Она встала, упала на стулъ и, накинувъ передникъ на лицо, залилась слезами. Я думаю, что мой приходъ разстроилъ ее. Не зная что сказать, я потеребилъ маленькихъ дѣвочекъ за уши и сѣлъ на полъ возлѣ Дики. Онъ заплакалъ.

-- Полно, Дики, не плачь. Ты скоро поправишься. Лицо болитъ? Пройдетъ.

-- Не думала я никогда, что мнѣ придется васъ такъ встрѣтить, мистеръ Джонни, сказала Эляйза, вставая и говоря сквозь слезы и рыданія.-- Голодъ заставилъ его сдѣлать это, голодъ, а не что другое. Бѣдняжки иногда до того голодаютъ, что себя не помнятъ.

-- Да, я увѣренъ, что только голодъ. Взгляни на меня, Дики. Не плачь такъ.

Можно было подумать, что мальчикъ изойдется отъ истеричныхъ рыданій.

У меня въ карманѣ было яблоко, я далъ ему. Онъ подержалъ его въ рукѣ нѣсколько мгновеній и потомъ принялся ѣсть съ волчьей жадностью. Лѣвая рука въ лубкахъ лежала на груди.

-- Я не хотѣлъ украсть булку, шепнулъ онъ мнѣ сквозь слезы.-- Я хотѣлъ заплатить за нее мистеру Форду первое полпенни, что заработаю. Я былъ голоденъ. Мы всегда теперь голодны.

-- Какое тяжелое время для васъ, Эляйза! сказалъ я, подходя къ ней.

Она открыла ротъ, чтобы отвѣтить, у ней вырвалось рыданіе и крикъ боли, и она ухватилась рукою за лѣвый бокъ. Лицо ея, терпѣливое и кроткое, было изнурено и постарѣло, на щекахъ горѣли два чахоточныхъ пятна. Эляйза была очень хорошенькой, она и теперь еще была хорошенькой, съ гладко причесанными богатыми каштановыми волосами и кроткими сѣрыми глазами. Но она была худа, какъ мертвецъ и менѣе опрятна. Да развѣ могутъ быть люди опрятны, когда всѣ платья ихъ у закладчика?

-- Страшное время, мистеръ Джонни. Страшно думать, какой будетъ всему конецъ! Страшнѣе всего, что я не вижу этому конца!

-- Не унывайте, Эляйза. Конецъ будетъ тотъ, что люди примутся за работу. Я думаю, скоро примутся.

-- Дай-то Господи! отвѣчала она.-- Намъ не на что лучшее и надѣяться. И тогда будетъ трудно. Намъ придется начинать жить съизнова: долги наросли кругомъ, а всѣ вещи и хорошее платье въ закладѣ.

-- Вы возьмете все изъ заклада.

-- Да, а сколько времени надо работать, чтобы добыть деньги на все? Стачка, какъ я смотрю на нее, унесла у насъ пять лѣтъ хорошаго житья, мистеръ Джонни.

-- Союзъ, или какъ тамъ его зовутъ, даетъ вамъ денегъ?

-- Немного, очень немного. Говорятъ, что теперь вездѣ стачки; и тѣмъ стачкамъ надобно тоже помогать, какъ и нашей; вотъ почему намъ и выплачиваютъ самую бездѣлицу.

-- И этихъ денегъ вамъ не хватаетъ на пищу?

-- Мистеръ Джонни, такъ много нужно, кромѣ пищи! отвѣчала она со вздохомъ.-- Мы должны платить хозяину за квартиру, не то онъ выгонитъ насъ на улицу; мы должны купить хоть крошечку угля, чтобы топить и варить; намъ нужно купить мыла; нужно стирать одежду и намъ самимъ нужно мыться. Намъ нужно купить свѣчку въ темные вечера, нужно починить башмаки; нужно еще купить разныя мелочи, которыхъ нечего считать, и еще Горъ беретъ изъ этого себѣ...

-- Неужли онъ беретъ много? спросилъ я, пораженный итогомъ нужныхъ расходовъ.

-- Нѣтъ, мистеръ Джонни, это бездѣлица въ сравненіи съ тѣмъ, что берутъ другіе. Горъ всегда былъ добрымъ мужемъ и отцомъ. Мужчинамъ нужно имѣть полпенни въ карманѣ, чтобы платить за куренье и за то, что они потребляютъ на митингахъ по вечерамъ. И выходитъ, что когда отдашь на все это, такъ и немного останется на пищу, а у насъ семеро ртовъ.

-- Знакомые ваши помогаютъ вамъ, Эляйза? Мистрисъ Стерлингъ изъ нашего дома, или мистрисъ Кони?

Эляйза покачала головой.

-- Джентльмены всѣ противъ насъ, мистеръ Джонни, и потому лэди не могутъ ничего сдѣлать. А мистрисъ Стерлингъ вѣрно ничего не слыхала про стачку; она живетъ за столько миль.

-- Вы говорите, что всѣ джентльмены противъ стачки?

-- Да, просто бѣда. Они всѣ говорятъ, что стачки самое худшее зло, какое можно сдѣлать и намъ самимъ, и цѣлой странѣ, что онѣ, наконецъ, выгонятъ рабочихъ въ другія земли, и погубятъ всю работу и торговлю. И когда я сижу здѣсь одна по вечерамъ съ бѣдными голодными дѣтьми, мистеръ Джонни, то я думаю, что джентльмены правы.

Взглянувъ на спокойныя страдальческія лица дѣтей, обращенныя ко мнѣ, я желалъ, чтобы у меня были карманы, полные булокъ. Ну, булокъ у меня не было, и денегъ тоже. Покупка лучшаго изданія Шекспира до чиста опустошила мой карманъ.

-- Гдѣ же Горъ? спросилъ я.

Горячая краска залила щеки Эляйзы.

-- Онъ не показывался сюда, мистеръ Джонни, съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлалъ это съ нимъ, отвѣчала она съ затаеннымъ гнѣвомъ, указывая глазами на Дика:-- боится видѣть меня, вотъ что!

-- Я бы на вашемъ мѣстѣ не сказалъ ему многаго, Эляйза. Этимъ не передѣлаешь то, что сдѣлано, а только хуже испортишь дѣло. Я увѣренъ, что Горъ такъ же огорченъ этимъ дѣломъ, какъ и вы.

-- Должно надѣяться, мистеръ Джонни. Зачѣмъ же онъ билъ ребенка такимъ безчеловѣчнымъ манеромъ? Не мы, а мужчины затѣяли стачку, и вотъ, когда тоска и безпокойство замучаютъ ихъ до того, что они не знаютъ куда дѣться, то они накидываются на насъ. Мистеръ Джонни, бываютъ минуты, когда я говорю: лучше бы я лежала въ сырой могилѣ съ дѣтьми.

Я вернулся домой съ головой, полной плановъ -- убѣдить мистрисъ Тодгэтли, и можетъ быть и Кони сдѣлать что нибудь для бѣдной Эляйзы Горъ. Но скоро оказалось, что я могъ съ тѣмъ же успѣхомъ просить о помощи палачу.

Въ тотъ же вечеръ, къ намъ явился старый Кони. Казалось стачка прожгла дыру на его языкѣ, потому что онъ ни о чемъ не говорилъ, кромѣ стачки и заговорилъ о ней не поздоровавшись съ сквайромъ и не сѣвъ на предложенное кресло. Онъ высказалъ рѣзко свое мнѣніе. Я слышалъ уже о немъ отъ Эляйзы Горъ. Мистеръ Кони не говорилъ ни за, ни противъ рабочихъ; онъ не говорилъ ни за, ни противъ хозяевъ; онъ оставлялъ въ сторонѣ вопросъ о сталкивающихся интересахъ; то онъ очень сильно доказывалъ, какое неисчислимое зло приносятъ стачки: что онѣ раззоряютъ рабочихъ, разстроиваютъ финансы хозяевъ и доводятъ до банкротства, что если онъ будутъ упорно продолжаться, то подорвутъ промышленность іоролевства, и что, слѣдовательно, долгъ гражданина препятствовать имъ всѣми средствами. Сквайръ горячо и скоро, по своему обыкновенію, принялъ взгляды мистера Кони.

Когда старый Кони ушелъ, мы надѣли туфли и сѣли поболтать передъ сномъ. Я разсказалъ о своемъ посѣщеніи Эляйзы и просилъ помочь ей немного.

-- Ни корки хлѣба, Джонни, сказалъ сквайръ, такимъ спокойнымъ и твердымъ тономъ, какимъ рѣдко говорилъ.-- Разъ начать помогать женамъ и дѣтямъ, то конца не будетъ стачкѣ, рабочіе не будутъ чувствовать крайности и тѣмъ дольше будутъ упорствовать.

-- Мнѣ такъ жаль Эляйзу, сэръ.

-- И мнѣ очень жаль ее, Джонни. Но человѣкъ, на которомъ лежитъ прямая обязанность жалѣть ее -- ея мужъ. И счастье ея, и несчастье, и жизнь -- все въ его рукахъ.

-- Если бы мы помогли ей только бездѣлицей.

Сквайръ посмотрѣлъ мнѣ прямо въ глаза цѣлую минуту.

-- Слушай меня, Джонни Лёдлау. Разъ навсегда: нѣтъ. Стачкѣ, какъ говоритъ Кони, нужно препятствовать всѣми средствами, какія въ нашей власти. Прспят-ство-вать, Джонни. Иначе стачки войдутъ у насъ въ моду и разростутся до такой степени, какую мы себѣ не можемъ представить. Стачки приведутъ рабочихъ къ одному изъ двухъ: къ голодной смерти или къ рабочему дому. Исходъ этотъ, въ моихъ глазахъ, неизбѣженъ.

-- Я знаю одно, что я теперь въ большой тревогѣ и тяжелой неизвѣстности, сказала mater:-- я не вижу какъ я должна поступать въ этомъ случаѣ.

-- Нашъ налогъ на бѣдныхъ растетъ съ каждымъ днемъ; до какой цифры онъ дойдетъ, какъ вы думаете, если эти порядки будутъ продолжаться? продолжалъ сквайръ:-- я отъ всей души желаю, чтобы рабочіе получали плату выше, если теперешняя низка. Высока ли она или низка, я не знаю, но я полагаюсь въ этомъ на ихъ слова; но, по моему, стачка не есть средство добиться улучшенія положенія. Стачка раззорила не одного надежнаго рабочаго, который безъ нея зажилъ бы спокойно до конца жизни; и не только раззорила, но и вогнала его въ могилу; она раззоритъ и вгонитъ въ могилу еще многихъ. Въ стачкѣ ставятся на карту самые различные интересы, Джонни, если у тебя есть мозгъ это. смекнуть; но ничьи интересы такъ не велики, какъ интересы самихъ рабочихъ. Тутъ ставится на карту ихъ плоть и кровь, ихъ жизнь. Я отъ всего сердца жалѣю, ради нихъ самихъ, что они рѣшились на такой шагъ.

-- Но вѣдь и маленькія дѣти умираютъ съ голода, сэръ! рискнулъ я сказать.

-- Что за чепуху вы городите объ голодной смерти, сэръ! закричалъ сердито и не совсѣмъ послѣдовательно сквайръ:-- они не умрутъ съ голода, пока есть приходскій рабочій домъ, куда они могутъ идти. Развѣ вы не понимаете, какъ одно слѣдуетъ за другимъ, сэръ? Люди отказываются работать, а когда дойдетъ до крайности, приходъ долженъ кормить ихъ дѣтей, а мы, плательщики податей, должны платить за нихъ. Пріятная перспектива! Сколько десятковъ дѣтей найдется въ одномъ Крэббъ-Лэнѣ.

-- Да, нѣсколько дюжинъ, сэръ.

-- Да еще нѣсколько ребятъ въ придачу. Нѣтъ, Джонни. Пусть люди сами заботятся о нуждахъ своей семьи. Ради нихъ самихъ, ради собственныхъ выгодъ ихъ, я совѣтую тебѣ не вмѣшиваться съ помощью. Они пошли на такое положеніе по свободной волѣ, и они должны сами вынести все, что на себя накликали. А теперь, мальчики, ступайте спать.

-- Pater правъ, Джонпи, сказалъ Тодъ, стоя въ дверяхъ моей комнаты:-- правъ, какъ только можно быть правымъ въ принципѣ; но на дѣлѣ, это жестоко въ отношеніи женщинъ и дѣтей...

-- И для рабочихъ самихъ тяжело, Тодъ. Но въ нихъ гордый, непреклонный духъ британцевъ, и они будутъ стоять до смерти и не отступятъ.

-- Я бы желалъ, чтобы ты не перебивалъ меня, проворчалъ важно Тодъ,-- онъ любилъ чтобъ я помнилъ, что онъ старшій:-- смотри, у меня четыре шиллинга и шесть пенсовъ, это все до послѣдняго фартинга, что у меня есть. Снеси и отдай Эляйзѣ. Pater'у нечего докладывать объ этомъ.

Онъ опросталъ карманы отъ мелкаго серебра и ушелъ. Я не могу сказать навѣрно, но и ему, и мнѣ такое положеніе дѣлъ доставляло особеннаго рода удовольствіе, какъ новость. Еслибы кто нибудь сказалъ намъ за годъ передъ тѣмъ, что нашъ мирный уголъ будетъ возмущенъ стачкой, то мы никогда не повѣрили бы этому.

На слѣдующее утро я пошелъ въ Южный Крэббъ съ четырьмя шиллингами шестью пенсами. Можетъ, съ моей стороны было не совсѣмъ хорошо нести ихъ послѣ того, что вчера говорилъ сквайръ, но я утѣшалъ себя, говоря, что на свѣтѣ ежедневно дѣлаются вещи похуже. У Эляйзы занялось дыханіе отъ радости, когда я ей далъ деньги; она благодарила меня болѣе взглядомъ, нежели словами. На ней сегодня было страшно выношенное и вылинявшее зеленое платье, выштопанное и заплатанное, и не было чепца. Ода стояла на колѣнахъ и мыла полъ, когда я вошелъ.

-- Смотрите, Эляйза, не говорите никому ни слова объ этихъ деньгахъ, не то выйдетъ цѣлая исторія у насъ.

-- Вы всегда были добры, мастеръ Джонни, когда еще были крошкой, и я...

-- Нечего говорить объ этомъ. Это деньги не мои, а другого. Я самъ теперь безъ пенса въ карманѣ. Гдѣ Дики?

-- На верху, въ постелѣ, сэръ. Его всего такъ разломило, что онъ не можетъ шевельнуться. Мистеръ Коль сказалъ, что онъ долженъ лежать цѣлый день. Не хотите ли вы навѣстить его?

Я взбѣжалъ по лѣстницѣ; блѣдное, исхудалое лицо Эляйзы съ измученнымъ взглядомъ преслѣдовало меня какъ видѣніе; въ ушахъ раздавалось ея заглушенное рыданіе; исхудалая рука откидывала съ впалыхъ висковъ гладкіе каштановые волосы. Да, мы знали только крохи горя, когда Лэна пропадала, или дѣти бывали больны при смерти; она знала настоящее горе.

Дики представлялъ цѣлую картину. Судя по разнымъ цвѣтамъ, испещрявшимъ лицо Дики, его можно было бы принять за окно нашей церкви. Невозможно было ошибиться на счетъ причины, его ломоты и неподвижности.

-- Это не долго будетъ тебя мучить, Дики. Все скоро пройдетъ, и ты будешь здоровъ, какъ прежде.

Сѣрые глаза Дики -- то были глаза его матери -- взглянули прямо въ мои глаза. Мнѣ показалось, что онъ сейчасъ снова заплачетъ.

-- Полно, Дики. Вѣдь ты больше ничего никогда не возьмешь?

Дики покачалъ головой такъ выразительно, какъ то позволяла ему несгибавшаяся шея.

-- Отецъ говоритъ, что онъ убьетъ меня, если я сдѣлаю это въ другой разъ.

-- Когда онъ это сказалъ?

-- Сегодня утромъ.

Комната Дики находилась на чердакѣ подъ откосами крыши и была величиной съ чуланчикъ въ Крэббъ-Котѣ, гдѣ хранилось желе. Въ ней не было никакой другой вещи, кромѣ тюфячка Дики.

-- Кто спитъ возлѣ небя, Дики?

-- Джэки и маленькій Сэмъ. Лиззи и Джесси спятъ съ отцемъ и съ матерью.

-- Хорошо. Прощай, Дики.

Въ концѣ Крэббъ-Лэна надо же было мнѣ встрѣтить сквайра и Гора. Сквайръ держалъ въ рукахъ ружье и громко говорилъ что-то, размахивая имъ и багровѣя съ каждымъ словомъ. Горъ оперся на деревянную изгородь сада стараго Мзссока и смотрѣлъ такимъ же угрюмымъ и нелюдимымъ, какъ и вчера. Я думалъ, что pater распекаетъ его за то, что онъ поколотилъ Дики; но оказалось, что онъ распекаетъ его за стачку. Коль, нашъ докторъ, обходя свой рундъ больныхъ, остановился въ то же время, какъ и я.

-- Не ваша вина, Горъ? ревѣлъ сквайръ.-- Разумѣется, это вина не одного человѣка, но вы дѣлаете такое же зло, какъ и остальные. Скажите мнѣ, какую пользу принесла вамъ стачка?

-- До сихъ поръ еще немного, сказалъ Горъ тономъ угрюмаго вызова.

-- По мнѣ, это преступленіе -- отказываться отъ работы. Работа готова, ждетъ рабочихъ рукъ, работа портится отъ того, что нѣтъ рабочихъ рукъ -- а вы не хотите работать.

-- Я повинуюсь приказаніямъ, отвѣчалъ Горъ угрюмо. Не смотря на вызывающій видъ, онъ казался очень несчастнымъ.

-- Ну, есть ли въ этомъ какой нибудь смыслъ? убѣждалъ сквайръ.-- Еслибы вы, рабочіе, могли сохранить при этомъ свои квартиры и хлѣбъ съ сыромъ и все необходимое, я не сказалъ бы ни слова. Но посмотрите на вашихъ несчастныхъ женъ и дѣтей. Я бы постыдился сидѣть сложа руки, еслибъ праздность моя приносила такія послѣдствія.

Горъ не отвѣчалъ ни слова. Коль заговорилъ въ свою очередь.

-- Бываетъ очень часто, что я чувствую себя такъ усталымъ, что, кажется, готовъ бросить все и убѣжать на нѣсколько недѣль или мѣсяцевъ куда нибудь, чтобы пожить ничего не дѣлая, Джэкобъ Горъ, и пить по три рюмки портвейна послѣ обѣда, какъ какой нибудь лордъ, и быть совершенно свободнымъ отъ паціентовъ и отъ какихъ бы то ни было обязанностей на свѣтѣ. Но я не могу сдѣлать этого: я знаю, что это привело бы меня къ приходу.

-- А вы думаете, что мы отказываемся работать для того, чтобы праздновать? возразилъ Горъ.-- Неужели вы думаете, сэры, что такое положеніе дѣла для насъ удовольствіе? Мы терпимъ все для будущаго. Тѣ, которые заботятся о насъ и дѣйствуютъ для насъ, сказали, что будетъ впереди много пользы и добра, если мы только выдержимъ столько, сколько нужно. Мы, рабочіе, имѣемъ свои права, я думаю, такъ же, какъ и другіе люди.

-- Но тѣ, которые заботятся о васъ и дѣйствуютъ для васъ, какъ вы говорите, могутъ и ошибаться, Горъ, сказалъ сквайръ.-- Однако я оставлю этотъ вопросъ въ сторонѣ. Я спрашиваю васъ одно: думаете ли вы, что будущее добро будетъ стоить того, что вы теперь за него заплатите?

Отвѣта не было. На лицѣ Гора появилось выраженіе, говорившее, что онъ самъ задавалъ себѣ этотъ вопросъ.

-- Не кажется ли вамъ, Горъ, стачка такою же нелѣпостью, продолжалъ сквайръ, кивнувъ головой уходившему Колю:-- какъ еслибы кто, по старой пословицѣ: отрѣзать себѣ носъ на зло лицу,-- отрѣзалъ въ самомъ дѣлѣ себѣ носъ. Видите. Въ стачкѣ страдаютъ, по настоящему, одни рабочіе. Хозяева не страдаютъ въ этомъ смыслѣ, хоть и несутъ убытки. А вы, бѣдные люди, выпьете самую горькую чашу до дна. Взгляните на ваши дома -- однѣ голыя стѣны; взгляните на голодныхъ, оборванныхъ женъ и дѣтей. Только голодъ могъ довести вашего Дики до того, что онъ стянулъ эту булку.

Горъ снялъ шляпу и провелъ рукой по лбу и чернымъ волосамъ. Это было привычнымъ жестомъ его, когда мысли мучили его.

-- Эта стачка раззореніе для васъ, Джэкобъ Горъ. Еслибы случилось какое нибудь неожиданное несчастіе, скажемъ, ледяная гора или ударъ грома обрушился внезапно и уничтожилъ ваши дома, оставивъ только голыя стѣны, вы бы сочли это за ужаснѣйшее несчастіе, и горько бы оплакали его. А теперь вы... вы сами накликаете на себя такое же несчастіе, обдуманно и хладнокровно, по своей собственной волѣ. Вы опустошили свои дома, вы раскрыли свои крыши своими руками; вы вынесли все ваше добро и продали или заложили его, чтобы купить хлѣба. Я слышалъ, что вы, Горъ, продали и заложили почти все свое добро?

-- Почти, отвѣчалъ поспѣшно Горъ, какъ будто ему доставляло удовольствіе, что сквайръ показывалъ самую мрачную сторону картины.

-- Положимъ теперь, что завтра вы начинаете работать. Вы начинаете уже не какъ свободный человѣкъ. У васъ на плечахъ долгъ и разныя затрудненія. Вамъ нужно будетъ выкупать ваши вещи, если еще ихъ можно выкупить; вамъ нужно будетъ купить одежду и обувь, чтобы замѣнить теперешнія лохмотья; а на душѣ у васъ будетъ лежать воспоминаніе объ этомъ времени горя и лишеній и давить васъ каждые полчаса, какъ ночью домовой. Теперь скажите, стоитъ ли будущее добро и польза всего, что вы вынесете?

Горъ, повертѣвъ въ рукахъ вѣтку колючаго кустарника, которую оторвалъ черезъ заборъ отъ шпалерника, началъ грызть ее.

-- Во всякомъ случаѣ, отвѣчалъ онъ послѣ нѣсколькихъ мгновеній молчанія, и выраженіе недоумѣнія исчезло съ лица его, и мрачная рѣшимость зажглась на немъ: -- я буду дѣлать то, что будутъ дѣлать мои товарищи. Мы вѣримъ, что это къ лучшему.

-- Такъ дѣлайте какъ знаете, разразился сквайръ и ушелъ, топая ногами и размахивая ружьемъ.

-----

Черезъ двѣ недѣли мы уѣхали изъ Крэббъ-Кота. Изрѣдка доходили до насъ слухи о стачкѣ. Были митинги однихъ хозяевъ. Были митинги, на которые являлись депутаты отъ рабочихъ. Были митинги хозяевъ и рабочихъ. И ничего не вышло изо всѣхъ митинговъ. Хозяева, наконецъ, предложили сдѣлать ничтожную уступку. Принять ее, послѣ столькихъ страданій, было бы горькой насмѣшкой. И праздность рабочихъ, и нищета оставались въ томъ же хроническомъ состояніи. Только рабочіе стали еще озлобленнѣе, а дѣти оборваннѣе. Потомъ, мы долго ничего не слыхали о стачкѣ.

-- Еще вязанку хвороста, Томасъ, и навалить хорошую кучу уголья. Вотъ погодка. Господи помилуй. Не кладите такъ осторожно уголь, будто боитесь его, Томасъ. Молли просто дура.

Мы снова сидѣли въ уютной гостиной Крэббъ-Кота и сквайръ говорилъ правду: была погодка! Никогда не бывало еще такихъ холодовъ въ декабрѣ. Руки стараго Томаса закоченѣли, когда онъ привезъ насъ со станціи. Молли, присланная наканунѣ, распорядилась нагрѣть комнаты жаровней съ углемъ на пенни. Разумѣется, это взорвало сквайра.

-- Стачка все еще въ ходу, сэръ, сказалъ Томасъ, раздувая огонь.

-- Нѣтъ? вскричалъ сквайръ. Онъ, какъ и всѣ мы, думалъ, что стачка кончилась.

-- Да, хозяинъ. Мнѣ сказывалъ извозчикъ Фордъ, что въ Крэббъ-Лэнѣ теперь страшная бѣдность.

-- О, Господи! Еслибы только я могла знать, чья это вина, плакалась мистрисъ Тодгэтли.-- Что еще говорилъ извозчикъ, Томасъ?

-- Онъ говорилъ, что рабочіе виноваты, зачѣмъ не работаютъ, а за то намъ придется платить больше налога для бѣдныхъ.

-- Въ какомъ положеніи должны быть бѣдныя дѣти?

-- Дѣти ровно голодные волчата, отвѣчалъ старый Томасъ.

Въ этотъ вечеръ ни о чемъ другомъ не говорили, кромѣ стачки. Продолжительность ея пугала насъ. Старый Кони, завернувъ вечеркомъ выкурить съ майоромъ трубочку, вытянулъ лицо, когда говорилъ о налогѣ для бѣдныхъ. Сквайръ спрашивалъ, сколько теперь останется работы въ сосѣдствѣ, если закроются фабрики.

Говорили, что союзъ еще сбавилъ еженедѣльное пособіе, выдаваемое рабочимъ Крэббъ-Лэна. Союзъ, выдавая его, замѣтилъ, что рабочіе Крэббъ-Лэна распорядились очень безразсудно, заложивъ всѣ вещи, еще въ то время, когда получали большое пособіе; иначе они не дошли бы до такой крайности. "Но вѣдь это неудивительно, говорилъ мистеръ Кони:-- люди получали хорошее жалованье; они не могли сразу перемѣнить всѣ привычки и поскряжнически считать каждый фартингъ". Союзъ сдѣлалъ выговоръ Крэббъ-Лэну, что другія стачки не доводятъ себя до такой нищеты и, сравнительно говоря, живутъ прилично, потому что вся мебель, горшки и сковороды еще не заложены и не проданы.

-- Я думаю, я могу сходить навѣстить Эляйзу? сказалъ я на другой день мистрисъ Тодгэтли, послѣ утренняго завтрака.

-- Нѣтъ никакой причины, почему бы тебѣ не сходить, Джонни, отвѣчала она, помолчавъ.-- Развѣ что очень холодно.

-- Я надѣюсь, что Эляйза и всѣ ребята еще не превратились въ скелетовъ. Тодъ, ты идешь со мной?

-- Нѣтъ, братъ. Я не имѣю желанія видѣть скелетовъ.

-- Это я такъ сказалъ сдуру.

-- Я это знаю, но все-таки не иду; пріятной прогулки.

Деревья были покрыты инеемъ; вѣтви обледенѣли мѣстами и ледяныя сосульки висѣли прихотливыми узорами. Видъ былъ очень красивый. Дѣвочки, кучками выходившія отъ миссъ Тимменсъ, съ покраснѣвшими отъ мороза носами, раскатывались на бѣгу по скользкой дорогѣ. Крэббъ-Лэпъ казался совершенно пустыннымъ. Морозъ загналъ всѣхъ рабочихъ домой. Постучавъ у дверей домика Гора, я однимъ прыжкомъ очутился въ комнатѣ.

Сцена, которую я увидѣлъ, заставила меня остановиться неподвижнымъ. Въ томъ же самомъ углу у очага, гдѣ прежде лежалъ Дики съ сломанной рукой, стояла кровать и на ней лежала Эляйза; возлѣ нея, у стѣны, лежалъ какой-то свертокъ изъ зеленой байки съ бѣлой шапочкой на одномъ концѣ. То была голова новорожденнаго ребенка. Дѣти -- и по правдѣ, всѣ они до одного походили на скелеты, обтянутые кожей,-- сидѣли на полу.

-- Что вы дѣлаете здѣсь, крошки? Развѣ мать больна?

Дикъ поддерживалъ огонь. Горсточку угля въ каминѣ можно было бы унести въ скорлупѣ кокосоваго орѣха. Дикъ былъ совсѣмъ здоровъ теперь и рука его зажила.

-- Мать очень больна, сказалъ онъ шопотомъ.-- А это новый ребенокъ.

-- Новый что?

-- Новый ребенокъ, повторилъ Дикъ, указывая на свертокъ зеленой байки.-- Ему всего два дня отъ роду.

Старое жестяное ведро отъ помоевъ стояло опрокинутое у очага. Я сѣлъ, чтобы удобнѣе освоиться съ новостью, которая еще ухудшала положеніе дѣла.

-- Что это ты говоришь, Дикъ? Ребенокъ, которому всего два дня?

-- Два дня, отвѣчалъ Дикъ.-- Я бы показалъ его вамъ, да боюсь разбудить мать.

-- Онъ пришелъ къ намъ въ запрошлую ночь, когда мы всѣ спали на верху, вмѣшалась младшая изъ дѣвочекъ, Джесси.-- Мистеръ Коль принесъ его въ карманѣ, отецъ говорилъ намъ.

-- Нѣтъ, не въ запрошлую ночь, а въ ту, которая была прежде, поправила Лиззи.

Бѣдныя, блѣдныя, исхудалыя личики, и ни улыбки ни на одномъ изъ нихъ! Ни что такъ не пригнетаетъ дѣтскую природу, какъ это полуголоданье, когда оно продолжительно.

Я всталъ и подошелъ посмотрѣть на мистрисъ Горъ. Глаза ея были полуоткрыты, она была въ забытьи, или въ какомъ-то одурѣніи. Я не знаю, узнала ли она меня; я не знаю даже, увидѣла ли она меня? Лицо было страшно худо и блѣдно какъ смерть.

-- Не покойнѣе ли будетъ вашей матери на верху, Дикъ?

-- Она здѣсь потому, что здѣсь огонь, отвѣчалъ Дикъ, бросая въ огонь кусокъ угля, величиной съ мраморный шарикъ.-- На верху нѣтъ и кровати, ее унесли.

"Кроватью" назывались доски на скамьяхъ; вмѣсто тюфяка лежалъ, какъ мнѣ показалось, мѣшокъ со стружками. Я убѣжденъ, что это были стружки, какъ ни дика показалась мнѣ тогда эта мысль. Въ эту минуту отворилась дверь и вошла женщина сосѣдка; на ней, не смотря на морозъ, было легкое платье.

-- Это мистрисъ Уотсъ, сказалъ Дикъ.

Мистрисъ Уотсъ сдѣлала мнѣ книксенъ. Она знала меня. Она казалась такъ же изморенной отъ голода, какъ и всѣ.

-- Она очень плоха, мистеръ Лёдлау.

-- Да, кажется. Это лихорадка?

-- Господь съ вами, сэръ! Это голодъ, а не лихорадка. Если сила ея вынесетъ, тогда она поправится. Если нѣтъ, она умретъ,

-- Не надо ли ей чего? мистрисъ Уотсъ. Мяснаго чая, или вина?

Мистрисъ Уотсъ выпучила на меня глаза и сухія губы ея раскрылись болѣзненной улыбкой.

-- Гдѣ же она достанетъ это? Мясной чай и вино! Капля горячаго чая и то счастье, коли найдется теперь у бѣдныхъ людей. Стачка продолжалась ужь очень долго, сэръ. Да и она теперь такъ слаба, что не можетъ много принять.

-- Еслибы я... еслибы я могъ принести ей мясного чая или вина?

-- Это спасло бы ей жизнь, мистеръ Лёдлау, сэръ.

Я галопомъ побѣжалъ домой по снѣгу и льду. Мистрисъ Тодгэтли чистила изюмъ для рождественскаго пуддинга. Разсказавъ ей залпомъ все, я сѣлъ перевести духъ.

-- Ахъ, я такъ этого боялась, сказала она спокойно и къ величайшему моему изумленію, не выказавъ ни малѣйшаго изумленія:-- я такъ боялась, что родится еще ребенокъ у Горовъ къ этому времени.

-- Еще ребенокъ у Горовъ! вскричалъ Тодъ, приподнявъ голову отъ моего Шекспира, котораго онъ перелистывалъ.-- Чѣмъ его будутъ кормить.

-- Я боюсь, это задача, которую никто изъ насъ не разрѣшитъ, Джозефъ, печально отвѣчала mater.

-- Ну, эти люди должны быть съумасшедшими, если набираютъ столько ртовъ, когда ихъ нечѣмъ кормить, заключилъ Тодъ, опустивъ голову въ книгу.

Мистрисъ Тодгэтли медленно отирала руки полотенцемъ. На лицѣ ея выражалось сомнѣніе: видно заключеніе Тода не показалось ей особенно убѣдительнымъ.

-- Джозефъ, вашего папа дома нѣтъ, и я не могу спросить у него позволенія; какъ вы думаете, могу ли я рискнуть послать что нибудь бѣдной Эляйзѣ при такихъ обстоятельствахъ?

-- Рискните и пошлите, сказалъ Тодъ своимъ быстрымъ рѣшительнымъ тономъ.-- Разумѣется, надо послать. А что касается pater'а, то самое худшее, чего можно ожидать, это, что онъ покричитъ немного. Но я думаю, что онъ первый пошлетъ ей помощь. Онъ не дастъ ей умереть отъ недостатка помощи.

-- Такъ я сейчасъ пошлю Ганну.

Было поздно вечеромъ, когда Ганна вернулась и, отряхая снѣгъ на шали передъ дверьми, сказала, что Эляйза все въ томъ же положеніи, ни лучше, ни хуже: не проснувшійся человѣкъ и не спитъ. Что докторъ давалъ ей эль и сказалъ, что она не долго протянетъ, потому что голодъ и заботы свалили ее съ ногъ, и въ ней не было довольно жиз-нен-ной силы.

-- Просто картина, сэръ, посмотрѣть на бѣдныхъ дѣтей: сидятъ на голомъ полу тихо, какъ мышки, и говорятъ только шопотомъ, разсказывала Ганна:-- какъ будто сердечки ихъ чуютъ, что будетъ.

Сквайръ не только не разсердился, но готовъ былъ отослать половину дома Горамъ. Эляйза ни въ чемъ не виновата, во всемъ виновата проклятая стачка, говорилъ онъ, выражая упорную надежду, что Эляйза поправится. Немыслимо было помогать женамъ устроившихъ стачку рабочихъ, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ; но когда доходило до того, что жены умирали, то дѣло другое. Вечеромъ, я вызвался навѣстить Эляйзу. Оба: и сквайръ, и жена его хотѣли знать, что съ ней, и отпустили меня безъ отговорокъ.

Снѣгъ падалъ большими хлопьями. Мой сюртукъ и шляпа скоро покрылись толстымъ слоемъ снѣга, такъ что меня можно было принять за ходячее привидѣніе. Я осторожно постучалъ у дверей Гора. Джеки отворилъ дверь. Я опять засталъ Эляйзу одну съ дѣтьми. Мистрисъ Уотсъ ушла, а Горъ пошелъ за мистеромъ Колемъ. Лиззи сидѣла у огня, качая спавшій свертокъ зеленой байки на колѣнахъ.

-- Мать начала говорить, сказалъ Джэки:-- отецъ испугался и пошелъ за докторомъ. Она говорила такъ нескладно, какъ во снѣ.

Подойдя къ Эляйзѣ, я подумалъ, что она въ бреду. Глаза ея, широко раскрытые, сверкали; два багровыхъ пятна горѣли на щекахъ. Она начала говорить со мной, или, вѣрнѣе, съ воздухомъ, потому что она не узнавала никого.

-- Большое свѣтлое мѣсто; все блеститъ и какъ жаръ горитъ!.. серебромъ свѣтитъ, какъ звѣзды!.. Ахъ, какъ прекрасно! И всѣ люди въ бѣломъ! И тамъ никогда не будетъ стачекъ!

-- Она все говорила про стачки, замѣтилъ Джэки, стоявшій на колѣнахъ у кровати.-- Мать, мать! не хочешь ли выпить каплю вина?

Слово ли: мать, или звукъ голоса ребенка привелъ ее въ сознаніе, -- она всегда любила Джэки особенной страстной любовью,-- она узнала Джэки. Онъ приподнялъ ея голову такъ же ловко, какъ любая сидѣлка, и поднесъ чайную чашку съ виномъ къ ея губамъ. Она пила медленными глотками и мало по малу пришла въ себя.

-- Мастеръ Джонни, сказала она слабымъ голосомъ.

Не смотря на всѣ мои усилія сдержаться, на глазахъ моихъ выступили слезы, когда я всталъ на колѣни у кровати ея. Я зналъ, что она умирала. Я пытался сказать нѣсколько словъ, но напрасно.

-- Оставить дѣтей на стачки и трудную жизнь, мастеръ Джонни... вотъ что не даетъ мнѣ помереть спокойно... Свѣтъ полонъ горя и заботъ для насъ... Вы знаете, какая была наша жизнь съ этой стачки... О, мастеръ Джонни!.. Когда человѣкъ терпитъ голодъ и много другого горя, искушеніе сильно... леіко пропасть!.. Господи, спаси ихъ всѣхъ! вскричала она сжавъ руки.;

Она была кости да кожа. Руки ея упали безсильно. Черезъ минуту она начала ощипывать одѣяло. Въ комнатѣ можно бы было разслышать падавшую булавку.

-- Мастеръ Джонни, когда я ходила за вашей мама въ болѣзни, я не думала, что и я скоро пойду за ней... Стачки... Однѣ стачки въ нашей жизни!... Въ могилѣ покойно... Тамъ нѣтъ стачекъ... нѣтъ стачекъ... Она снова начала бредить. Дверь отворилась и вошелъ Горъ съ докторомъ.

-----

На другой день, мистрисъ Тодгэтли, не смотря на снѣгъ, отправилась навѣстить Эляйзу; но та уже умерла ночью. Горъ и дѣти переѣхали на кухню: темный уголъ, гдѣ едва можно было повернуться. Старшая дѣвочка поила ребенка съ ложечки.

-- Что вы даете ей, Лиззи? спросила мистрисъ Тодгэтли.

-- Сахарную воду съ молокомъ, сударыня.

-- Я надѣюсь, вы теперь довольны, Джэкобъ Горъ! вы убили жену!

Это были жестокія слова, и удивительно, какъ кроткая мистрисъ Тодгэтли рѣшилась выговорить ихъ. Но она потомъ сказала, что не помнила себя. Стачка казалась ей преступленіемъ и безуміемъ.

-- Вотъ ваша стачка, Горъ. Ваша стачка убила ее.

Горъ сидѣвшій, прислонивъ голову къ камину и не замѣчая никого, залился слезами и зарыдалъ, какъ ребенокъ.

-- Я дѣлалъ это для лучшаго; я дѣлалъ это для нихъ же, отвѣчалъ Горъ.-- Не я началъ стачку. Я только присталъ къ ней съ моими товарищами.

-- И ихъ жены и дѣти въ томъ же положеніи?

-- Никто не скажетъ, что я не исполнилъ свой долгъ, какъ мужъ и отецъ! вскричалъ Горъ, не слушая ее.-- Я не былъ ни пьяницей, ни буяномъ, ни мотомъ. Я никогда не билъ ее, не ругалъ и не проклиналъ, какъ дѣлаютъ другіе.

-- А она лежитъ теперь мертвая, и ее убила стачка. Да или нѣтъ?

Горъ не отвѣчалъ ни слова, но вздохнулъ со стономъ.

-- Мнѣ кажется, Горъ, что стачки не могутъ принести то добро, какое вы ждете. Онѣ приносятъ много горя. По настоящему,-- страдаютъ одни рабочіе, и болѣе всего ваши жены и дѣти. Я не берусь судить, хороши ли стачки съ политической точки зрѣнія: я не такъ умна; но я вижу, что онѣ большое горе для вашихъ бѣдныхъ, терпѣливыхъ женъ и для вашихъ бѣдныхъ дѣтей.

-- И вы не видите, какое горе стачки для насъ мужчинъ? возразилъ Горъ съ рыданіемъ, полудикимъ, полужалобнымъ.-- Да, а хуже всего, если мы ошибаемся... мы люди темные... что все это на нашей совѣсти!..

-- Горъ, должна быть въ чемъ-нибудь страшная ошибка, но я не знаю ее, говорила mater безпомощно.-- И сквайръ говоритъ тоже. И мы ничего не знаемъ. Мы хотѣли поступать въ отношеніи васъ хорошо...

-----

Исторія моя о стачкѣ не велика, но печальна и истинна. Что касается меня, то я видѣлъ, что стачки никогда не приносили пользы рабочимъ, которые устроивали ихъ. Я говорю только о томъ, что видѣлъ и знаю. Я не сужу о дѣйствіи стачекъ въ общемъ, ни о вліяніи ихъ на будущее. Я, Джонни Лёдлау, не могу брать этого на себя.

Современемъ стачка кончилась. Это была самая длинная стачка въ лѣтописяхъ нашего сосѣдства (потомъ были другія, болѣе короткія). Рабочіе пошли на работу, добившись маленькой прибавки, и начали съизнова жизнь въ голыхъ стѣнахъ, съ больными дѣтьми, и много было пустыхъ мѣстъ у очага.

Хозяева же не могли, вслѣдствіе стачки, отпустить женъ за границу, убавили экипажи и прислугу и задали въ этомъ году поменьше вечеровъ и обѣдовъ.

Гриззэль съ рынка.

-- Я никогда не бывала на рынкѣ Сентъ-Джона во всю жизнь, сказала мистрисъ Тодгэтли.

Рынокъ Сентъ-Джонъ не былъ, собственно говоря, рынкомъ; на немъ не продавалось никакого другого товара, кромѣ человѣческаго труда. Рынокъ Сентъ-Джонъ былъ сборнымъ мѣстомъ прислуги и работниковъ, искавшихъ мѣста и работы.

-- Это не можетъ быть причиной, почему бы не отправиться туда, отвѣчалъ сквайръ.

-- И я никогда не думала о томъ, чтобы нанимать тамъ прислугу.

-- А тамъ можно часто найти хорошую прислугу, какъ и вездѣ; еще лучшую, потому что выборъ великъ. Мать моя нанимала часто хорошихъ работниковъ и работницъ на рынкѣ. Слуги вышли первый сортъ.

-- Такъ я поѣду завтра въ Ворсестеръ и посмотрю, отвѣчала она тономъ сомнѣнія.

-- Надо выѣхать пораньше. Чего ты боишься? спросилъ сквайръ, замѣтивъ ея нерѣшимость: -- что хорошая прислуга не пойдетъ на рынокъ?

-- Нѣтъ, я боюсь толпы и шума, отвѣчала трусиха mater.

У насъ съ молочной было много хлопотъ послѣднее время. Коровница, служившая четыре года, вышла замужъ. Были взяты двѣ другія, но не годились. Послѣдняя ушла послѣ отчаянной схватки съ Молли. Всѣ домашніе растерялись, а болѣе всего наши обѣ коровы. Мистрисъ Тодгэтли, не зная что дѣлать, доволновалась до нервной боли въ лицѣ и кинулась съ этимъ вопросомъ къ сквайру, сидѣвшему за газетой. Сквайръ только-что прочелъ въ газетѣ, что въ Михайловъ день въ Сентъ-Джонѣ будетъ рынокъ для найма прислуги.

Молли, о пріятномъ характерѣ которой было уже упомянуто прежде, швыряла со звономъ ложками и сковородами и кострюлями, потому что послѣ ухода коровницы, и коровы и молочная были на ея рукахъ. Услыхавъ о намѣреніи хозяевъ искать коровницу на рынкѣ Сентъ-Джона, она зашвыряла съ удвоеннымъ азартомъ и кричала: "Славная будетъ работница у насъ съ ворсестерскаго рынка. Увидите!" Словомъ, отъ нея не было теперь житья никому въ домѣ.

Мы рано поднялись на другой день и, позавтракавъ, отправились въ большомъ кабріолетѣ. Сквайръ правилъ своей великолѣпной парой Бабомъ и Блистеромъ. Мистрисъ Тодгэтли сидѣла съ сквайромъ, я на задней скамейкѣ. Тода звали ѣхать съ нами, но съ тѣхъ поръ, какъ онъ одинъ правилъ четверней въ легкомъ двумѣстномъ кабріолетѣ, семейное катанье съ трусихой mater потеряло для него всякую прелесть, и онъ презрительно сказалъ, что это годится для меня, и было бы забавно, еслибы онъ отправился на рынокъ. Было чудесное утро, ясное и солнечное; въ воздухѣ тянуло легкимъ холодкомъ. Деревья начинали окрашиваться багренцомъ и цѣлыя кучи ежевики блестѣли на изгородяхъ.

Перекусивъ въ гостинницѣ Ворсестера и оставивъ тамъ сквайра, мы пошли съ мистрисъ Тодгэтли на рынокъ. Онъ находился въ приходѣ Сентъ-Джона въ предмѣстьи Ворсестера, на другомъ берегу Северна. Перейдя мостъ, мы очутились въ самой серединѣ толпа.

Въ первыхъ рядахъ стояли мужчины, вытянувшись въ линію по обѣимъ сторонамъ пѣшеходной дороги, лицомъ къ прохожимъ. То были большею частью молодые крестьянскіе парни, въ чистыхъ парусинныхъ балахонахъ, ожидавшіе, что ихъ будутъ разглядывать, распрашивать и нанимать; они всѣ широко ухмылялись, новость положенія забавляла ихъ. Мы прошли мимо нихъ къ рядамъ дѣвушекъ и женщинъ. Съ перваго взгляда можно было угадать, что и онѣ были крестьянки. Это было видно но здоровому цвѣту лица, застѣнчивымъ взглядамъ и неловкости. Въ рукахъ каждой было по огромному коленкоровому зонтику, завязанному по серединѣ, какъ зонтикъ Диккенсовой мистрисъ Гэмпъ, и по парѣ деревянныхъ башмаковъ, блестящія кольца которыхъ показывали, что они еще не были въ употребленіи. Судя по погодѣ, мы не могли ждать дождя ранѣе мѣсяца, но нашъ народъ въ этомъ отношеніи любитъ быть запасливымъ на всякій случай. Толпы народа ходили по дорожкѣ; одни, чтобы нанимать, другіе чтобы прогуляться и позѣвать на зрѣлище.

Мистрисъ Тодгэтли протолкалась впередъ, я за ней. Она поговорила съ двумя женщинами, но не сошлась. И на кого же мы наткнулись потомъ? Къ величайшему моему изумленію, на нашу коровницу, которая ушла послѣ ссоры съ Молли!

-- Я надѣюсь, что вы найдете здѣсь мѣсто получше моего, Сусанна, сказала mater нѣсколько иронически.

-- Я надѣюсь, что должна найти, отвѣчала та:-- да и не трудно: хуже вашей дерзкой Молли не найти.

Мы пошли далѣе. Рослый, плотный и, по виду, зажиточный фермеръ, который, казалось, выпилъ съ утра болѣе, нежели сколько могло быть полезнымъ ему, расталкивая толпу направо и налѣво, опередилъ насъ. Онъ вскинулъ дерзкіе глаза на одну молодую дѣвушку.

-- Какое мѣсто нужно вамъ, красавица?

-- Никакого у васъ, былъ немедленный отвѣтъ.

Голосъ дѣвушки звучалъ пріятно и добродушно, и когда фермеръ съ развалкой пошелъ далѣе, я взглянулъ на дѣвушку. На ней было свѣтлое ситцевое платье, новый платокъ всѣхъ цвѣтовъ радуги, и соломенная шляпа, которую едва можно было видѣть изъ-подъ кучи голубыхъ бантовъ. Лицо ея было нѣжнѣе и красивѣе лицъ другихъ крестьянокъ; ротъ, нѣсколько большой, постоянно улыбался, выказывая рядъ самыхъ ослѣпительныхъ зубовъ, какіе мнѣ случалось видѣть. Я безнадежно подверженъ привычкѣ полюбить или не взлюбить людей съ перваго взгляда, безъ всякой разумной на то причины, и не могу исправиться отъ нея. Люди зато смѣются надо мной, зовутъ дурачкомъ и говорятъ: вотъ Джонни, опять съ своими фантазіями на счетъ физіономій. Но хоть они смѣются надо мной и зовутъ меня дурачкомъ, а эта привычка много помогала мнѣ въ жизни и рѣдко обманывала. Лицо дѣвушки полюбилось мнѣ. Это было честное, открытое лицо, такъ же полное улыбокъ, какъ шляпа ея голубыхъ бантовъ. Мистрисъ Тодгэтли тоже замѣтила ее и остановилась. Дѣвушка сдѣлала книксенъ.

-- Какое мѣсто вы ищете? спросила mater.

-- Коровницы, сударыня.

Добрая mater стояла въ нерѣшимости, продолжать ли распросы, или пойти далѣе. Лицо дѣвушки понравилось ей, а обиліе голубыхъ бантовъ не понравилось.

-- Я знаю хорошо мое дѣло, сударыня, и не боюсь работы, если не черезъ силу.

Это перетянуло вѣсы. Мистрисъ Тодгэтли продолжала распросы. Оказалось, что дѣвушка жила у фермера, мистера Торна, цѣлый годъ, могла получить хорошій аттестатъ и оставила мѣсто потому, что хозяйка очень сердита, и работы было много: доить цѣлое стадо коровъ, а она одна.

-- Какъ васъ зовутъ?

-- Гриззэль Клэй, сударыня. Мнѣ минуло двадцать два года лѣтомъ, и я сильна и здорова.

-- Такъ вы можете получить аттестатъ отъ мистрисъ Торнъ? переспросила mater.

-- Да, сударыня. Очень хорошій. Она ничего не можетъ сказать противъ меня.

Распросы и переспросы продолжались до безконечности. Можно было подумать, что mater нанимала цѣлый полкъ солдатъ. Гриззэль готова была хоть сейчасъ поступить на мѣсто. Мистрисъ Торнъ была тоже сегодня въ Ворсестерѣ, въ гостинницѣ, и ее можно было спросить.

-- Какъ ты думаешь, Джонни? шепнула мнѣ mater въ нерѣшимости.

-- Я бы нанялъ ее. Она такая дѣвушка, что я сейчасъ взялъ бы ее, безъ всякаго аттестата.

-- Съ этими голубыми бантами! Не будь такимъ дурачкомъ, Джонни. Но дѣвушка мнѣ все-таки нравится, и я поговорю съ мистрисъ Торнъ. Какое ваше жалованье? спросила она, обращаясь къ Гриззэль.

-- Восемь фунтовъ, сударыня, отвѣчала Гриззэль, послѣ нѣкотораго колебанія, и щеки ея болѣе покраснѣли.

-- Восемь фунтовъ! вскричала мистрисъ Тодгэтли.-- Это очень высокое жалованье.

-- Но вы увидите, что я хорошая работница, сударыня.

Мы отправились въ трактиръ искать мистрисъ Торнъ. Это была толстая женщина съ краснымъ лицомъ. Она очень хвалила Гриззэль, говорила, что дѣвушка опрятна, работяща, и кротка, и что ей жаль разстаться съ нею, но прибавила, что у ней большой недостатокъ -- любовь къ нарядамъ, и совѣтывала мистрисъ Тодгэтли держать ее въ ежевыхъ рукахъ въ этомъ отношеніи. Гриззэль ждала насъ у воротъ, а съ нами и рѣшенія своей участи. Мистрисъ Тодгэтли сказала, что беретъ ее, и велѣла идти за собой въ гостинницу.

-- Рекомендація отличная, Джонни, говорила мнѣ mater на улицѣ.-- Все нравится мнѣ въ этой дѣвушкѣ, кромѣ голубыхъ лентъ.

-- Я не вижу ничего дурного въ голубыхъ лентахъ. Дѣвушка красивѣе въ голубыхъ лентахъ, нежели безъ лентъ.

-- Въ томъ-то и дѣло, отвѣчала mater:-- а дѣвушка эта красива и безъ нихъ. Джонни! если мистеръ Тодгэтли не будетъ имѣть ничего противъ того, я думаю взять ее съ нами въ экипажъ. Ты ничего не будешь имѣть противъ того, что ей придется сидѣть рядомъ съ тобой?

-- Я? конечно нѣтъ! И я не имѣю ничего противъ голубыхъ лентъ.

Дѣло такъ и устроилось. Дѣвушка пришла вечеромъ съ маленькимъ узелкомъ въ гостинницу. Кромѣ узелка, у ней въ рукахъ была крошечная клѣтка, въ родѣ мышеловки, и въ ней птичка. Сундукъ Гриззэль, съ нарядами и вещами, долженъ былъ быть доставленъ завтра съ тяжелымъ извощикомъ.

-- Вы позволите мнѣ взять клѣтку, барыня? спросила она мистрисъ Тодгэтли: -- это бѣдная конопляночка, я нашла ее почти мертвой на землѣ въ послѣднее утро, какъ ходила доить коровъ у мистрисъ Торнъ. Я хочу выкормить ее, чтобъ она оправилась.

-- Милости просимъ и съ коноплянкой, вскричалъ сквайръ.-- Хоть птичкѣ лучше умереть, чѣмъ жить въ клѣткѣ..

-- Я думала выпустить ее, сэръ, когда она придетъ въ силу.

Гриззэль имѣла понятіе о приличіи въ отношеніи господъ, и потому забилась въ уголъ сидѣнья, что не дотронуться до меня. Я слушалъ всю дорогу, что она разсказывала о себѣ.

Гриззэль, по смерти матери, переѣхала жить къ дядѣ Клэю въ Глостершайръ и работала на него какъ служанка. Дядя былъ зажиточнымъ фермеромъ, снималъ на аренду двадцать акровъ земли, держалъ двухъ коровъ, стадо овецъ и свиней. Тетка имѣла племянника, а этотъ молодой человѣкъ началъ ухаживать за Гриззэль, но Гриззэль не хотѣла даже сказать ему слово. Изъ-за этого пошли неудовольствія, и въ послѣдній годъ тетка выгнала Гриззэль, и Гриззэль пошла и нанялась къ мистрисъ Торнъ.

-- А я думалъ, что для васъ лучше было бы выйти замужъ и жить своимъ домомъ, чѣмъ идти въ услуженіе, Гриззэль.

-- Это зависитъ отъ того, кто будетъ мужемъ, отвѣчала Гриззэль съ легкимъ смѣхомъ:-- я лучше буду коровницей до конца жизни, я лучше буду сидѣть въ клѣткѣ всю жизнь, какъ эта бѣдная птичка, чѣмъ скажу слово этому племяннику тетки. У него рыжіе волосы, совсѣмъ красные, а я терпѣть не могу рыжихъ....

-----

Гриззэль оказалась славной работницей и вскорѣ сдѣлалась общей любимицей, за исключеніемъ Молли, которая не могла сказать ей добраго слова, и ворчала на нее разъ десять на день, но молодая дѣвушка только смѣялась. Гриззэль была выше обычнаго уровня коровницъ, не только наружностью и манерами, но и понятіями, а веселое, вѣчно смѣющееся лицо ея привлекало толпы поклонниковъ.

Двое изъ нихъ выказали серьезныя намѣренія. Одинъ былъ Джорджъ, работникъ у надсмотрщика за сосѣдней фермой, другой былъ Сэнди-Леттъ, колесникъ и хозяинъ мастерской въ Чёрчъ Дайкели. Разумѣется, дѣло шло въ этомъ случаѣ, какъ и всегда вкривь и вкось. Джорджъ Роперъ, красивый молодой парень съ курчавыми волосами и парой великолѣпныхъ черныхъ бакенбардовъ, не имѣлъ ни гроша, кромѣ еженедѣльнаго заработка; у него не было ни стула, ни кровати, и, однако, Гриззэль любила его отъ всего сердца. Сэнди-Леттъ былъ тоже не дурной собой и видный мужчина, у него былъ хорошій домъ и хорошее заведеніе, приносившее ему хорошій барышъ; но Гриззэль была равнодушна къ нему. Все затрудненіе заключалось въ томъ, кого выбрать изъ обоихъ: честолюбіе и благоразумные друзья совѣтовали выбрать Сэнди-Летта. неблагоразумное сердце -- Джорда Ропера. Какъ оселъ между двумя кучами сѣна, Гриззэль не знала, котораго выбрать и терзалась своей нерѣшимостью.

Воскресные вечера были днями волненій и горя въ жизни Гриззэль. Роперъ былъ свободенъ отъ работы и приходилъ; Леттъ, который былъ полный хозяинъ своему времени, но не хотѣлъ терять его въ будни, приходилъ тоже въ это время. Одинъ стоялъ у изгороди одного поля; другой стоялъ у изгороди другого; а Гриззэль, выряженная въ свѣтлое ситцевое платье, въ разноцвѣтный платокъ и шляпу съ голубыми лентами, не смѣла выйдти ни къ тому, ни къ другому, изъ страха, что соперники кинутся другъ на друга и выйдетъ драка. Всѣ домашніе съ волненіемъ слѣдили за исходомъ дѣла. Пришла весна, наступило лѣто, а у Гриззэль попрежнему было заботъ по горло. Другія служанки не могли понять, что такое находили въ ней мужчины.

-- Это вѣрно голубыя ленты всему причиной, говорила намъ обоимъ мистрисъ Тодгэтли со вздохомъ:-- онѣ съ перваго взгляда не понравились мнѣ.

-- Я думаю, скорѣе голубые глаза, заявилъ Тодъ свое разногласіе съ мнѣніемъ mater.

-- И бѣлые зубы, и улыбающееся лицо. Никто не можетъ не полюбить ее за нихъ.

-- Молчи, Джонни. Много ты смыслишь. Еслибы я былъ Роперомъ... началъ Тодъ.

-- Молчи самъ, Джозефъ, и вы оба молчите; вы не должны ничего знать объ этомъ, перебилъ сквайръ, который, какъ оказалось, не дремалъ въ углу: -- всему причиной кокетство женщинъ и глупость мужчинъ. Что же касается обоихъ молодцевъ, если Гриззэль не рѣшится выбрать одного изъ нихъ, то я скажу, чтобы ни тотъ, ни другой не смѣли ступить ногой на мою землю, если имъ жизнь дорога..

Разъ вечеромъ, во время лѣтнихъ каникулъ, прыгая по дубовой аллеѣ, которая вела къ скотному двору, я наткнулся на Гриззэль, стоявшую опершись на калитку. Въ рукахъ у ней былъ пучокъ сладкаго горошка, а въ глазахъ слезы. Джорджъ Роперъ, который только что кончилъ говорить съ нею, быстро прошелъ мимо меня, притронувшись рукой къ шляпѣ.

-- Добрый вечеръ, Роперъ.

-- Добрый вечеръ, сэръ, отвѣчалъ онъ и ушелъ твердыми, скорыми шагами. Я посмотрѣлъ ему вслѣдъ, любуясь; онъ былъ стройный, красивый молодецъ, съ прекраснымъ, честнымъ лицомъ: на такое лицо можно было положиться. Коричневый кафтанъ бумажнаго бархата, обносокъ съ хозяйскихъ плечь, былъ очень потертъ, но въ немъ Роперъ смотрѣлъ молодцемъ; ноги его, обтянутыя штиблетами, были стройны и сильны. Было очевидно, что сладкій горошекъ, даръ сельской любви, былъ принесенъ имъ. Гриззэль хотѣла было спрятать даръ подъ кофточку, увидѣвъ меня, но не успѣла, и ей пришлось держать его открыто въ рукѣ и сдѣлать видъ, что усердно возится съ жестянымъ подойникомъ.

-- Тутъ у меня немного пахтанья, и я несу его свиньямъ, говорила Гриззэль.

-- Объ чемъ же вы плачете?

-- Я плачу? отвѣчала Гриззэль: -- это отъ солнца, оно такое-красное, что и глаза кажутся красными.

-- Знаете ли, Гриззэль? зачѣмъ вы не кончаете эту муку? Вы такъ мучаетесь, что скоро не будете въ состояніи доить коровъ.

-- Никакая мука душевная, сэръ, не помѣшаетъ мнѣ дѣлать мое дѣло, отвѣчала она, дернувъ за ручку подойника.

-- Во всякомъ случаѣ вы не можете выйти замужъ за двухъ мужей; не то старый Джонсъ констэбль потащитъ васъ въ судъ по обвиненію въ двумужествѣ. А я знаю, что вы держите ихъ въ медленной пыткѣ. Джорджъ Роперъ ушелъ, и у него былъ очень не веселый видъ. Выходите за него, или откажите ему.

-- Я бы завтра же вышла за него, сэръ, еслибы не одно, ототвѣчала дѣвушка полушопотомъ.

-- Вѣрно его маленькое жалованье, всего шестнадцать шиллинговъ въ недѣлю.

-- Шестнадцать шиллинговъ въ недѣлю -- маленькое жалованье! отозвалась эхомъ Гриззэль:-- я зову это хорошимъ жалованьемъ, сэръ. Я бы никогда не задумалась начать на такомъ жалованьи? Жизнь съ работящимъ, трезвымъ, и умнымъ человѣкомъ, а Роперъ такой человѣкъ. Не изъ-за жалованья я нейду за него, сэръ, а потому что я обѣщала матери не начинать жизнь безъ своего коттеджа и всего, что нужно.

-- Что это значитъ?

-- Бѣдная мать умирала, сэръ. Болѣзнь ея продолжалась много недѣль и можно сказать, что она умирала все время. Мнѣ было тогда восемнадцать лѣтъ. "Гриззи, сказала мнѣ мать въ одну ночь: ты будешь пригожей дѣвушкой, и скоро тебѣ придется выбирать жениховъ. Ты должна обѣщать мнѣ, что ты никогда, какъ бы тебя ни манило, не скажешь "да" жениху, пока у него не будетъ своего дома, куда привести тебя на житье, и стульевъ и столовъ и всего, что нужно, чтобы жить какъ слѣдуетъ. Начни только житье безо всего, и онъ всю твою жизнь проморитъ тебя тѣмъ, что будетъ собираться все завести, а все-таки ничего не заведетъ. И вы вѣчно будете въ бѣдѣ, а онъ, можетъ быть, станетъ таскаться по пивнымъ, потому что у него не будетъ своего хорошаго угла; много мужей начинаютъ таскаться изъ-за этого самого. Я видѣла на своемъ вѣку много горя отъ этого, и еслибъ мнѣ сказали, что и тебѣ придется знать такое же горе, то я не буду лежать спокойно въ могилѣ". Будь покойна, мать, сказала я въ отвѣтъ:-- я даю обѣщаніе и никогда не нарушу его, что никогда не выйду замужъ, если не буду имѣть своего дома и нужныхъ вещей. И вотъ, я не могу нарушить это обѣщаніе, мастеръ Джонни, и въ этомъ-то и состоитъ корень всей моей муки.

Я понялъ теперь. У Ропера не было коттеджа; онъ жилъ на квартирѣ. У Ропера не было ни палки, ни камня, которые онъ могъ назвать своею собственностью. А неблагоразумный влюбленный, вмѣсто того, чтобы копить свое жалованье, покупалъ на него разныя хорошенькія вещицы для Гриззэль. Дѣло оказывалось безнадежнымъ.

-- Давъ такое обѣщаніе, Гриззэль, вамъ бы не слѣдовало говорить ни слова съ Роперомъ.

Гриззэль повертѣла сладкій горошекѣ, но не отвѣчала ни слова.

-- У Летта хорошій домъ для васъ и хорошій заработокъ: онъ заработываетъ фунта два въ недѣлю. Можетъ быть, болѣе.

-- Но я не люблю его, мастеръ Джонни.

-- Такъ откажитесь и отъ него. Она, казалось, внимательно считала лепестки душистаго горошка. Наконецъ, она сказала, не поднимая головы:

-- Видите, мастеръ Джонни, не хочется потерять... всѣ надежды, и остаться старой дѣвой. А если я не могу выйти за Ропера, то можетъ быть, со временемъ, я привыкну и выйду замужъ за Летта. Это такое замужество, какого бѣдная коровница, какъ я, не могла и ожидать.

Шило не утаилось въ мѣшкѣ. Гриззэль держала Летта на случай и очень отдаленный. Когда она рѣшится сказать: нѣтъ Роперу, тогда она скажетъ: да -- Летту.

"Какой низкій обманъ въ отношеніи Ропера: водить его за носъ для того, чтобы отказать наконецъ", думалъ я: "будь я Роперомъ, я бы задалъ Гриззэль хорошую встрепку и оставилъ бы ее съ носомъ".

Внезапное движеніе Гриззэль прервало мои мысли. Схвативъ подойникъ, она понеслась черезъ дворъ, мимо пруда, такъ быстро, какъ-то позволяли ея деревянные башмаки, выплеснула однимъ взмахомъ руки пахтанье въ колоду для свиней и исчезла въ дверяхъ дома. Оглянувшись, чтобы узнать причину ея переполоха, я увидѣлъ мужчину въ свѣтломъ бумазейномъ платьѣ, который крался вдоль изгороди поля, между копнами сѣна. То былъ Сэнди Леттъ, поджидавшій, что Гриззэль выйдетъ на свиданіе, но Гриззэль больше не выходила.

Слѣдующій выходъ драмы былъ сдѣланъ Леттомъ. Въ утро понедѣльника, наступившее за этимъ воскреснымъ вечеромъ, онъ явился къ сквайру, одѣтый въ лучшую воскресную пару и новую шляпу, и просилъ его "быть столь добрымъ и устроить для него дѣло, потому что оно уже сверхъ силъ его".

-- Но какъ могу я устроить это дѣло? Что мнѣ до него? вопрошалъ сквайръ.

-- Она меня замучила до того, что голова кругомъ пошла, убѣждалъ сквайра Леттъ: -- потому что она одно время говоритъ со мной такъ пріятно, какъ ангелъ, а въ другое и слово не хочетъ сказать! да и проклятые люди вонъ тамъ, -- и онъ мотнулъ головой по направленію Чёрчъ Дайкели: -- дразнятъ меня! Это стыдъ, сквайръ, обращаться съ мужчиной такъ, какъ она обращается со мной!

-- Я не могу же заставить ее выйти за васъ, если она не хочетъ, заревѣлъ сквайръ, котораго взорвало отъ обращенія къ власти его въ такомъ дѣлѣ:-- говорятъ, что она больше любитъ Ропера.

Сэнди Леттъ, имѣвшій очень высокое мнѣніе о собственномъ достоинствѣ, вздернулъ носъ.

-- Прошу вашего извиненія, сэръ, отвѣчалъ онъ: -- но такая матерія разлѣзется при первой стиркѣ. Да, разлѣзется! Гриззэль не станетъ серьезно думать объ такомъ человѣкѣ, какъ Роперъ, который не больше, какъ работникъ въ фермѣ; она не можетъ думать о немъ. И если онъ не станетъ держаться подальше отъ нея, то я сворочу его безобразную рожу, вотъ что я сдѣлаю. Сравните меня съ нимъ! Посмотрите на мой хорошій домъ, съ мебелью краснаго дерева. Я могу содержать ее почти какъ лэди. Она можетъ, если захочетъ, разъ въ недѣлю брать работницу, чтобы все вымыть и вычистить въ домѣ, я не откажу ей ни въ чемъ, что можно сдѣлать съ разумомъ. И этотъ Роперъ воображаетъ, что можетъ встать между нами. Нѣтъ, этого быть не можетъ. Это будетъ только тогда, когда луна будетъ сдѣлана изъ зеленаго сыра. Гриззэль немного вѣтрена, сэръ, любитъ поболтать и посмѣяться, а Роперъ изъ-за этого вообразилъ себѣ нивѣсть что. Но если вы замолвите слово за меня, сквайръ, такъ что мнѣ можно будетъ сдѣлать выкличку къ...

-- Кой чортъ, Леттъ! Съ чего вы взяли, что мое дѣло вмѣшиваться въ замужество и выклички моихъ служанокъ? сердито перебилъ сквайръ:-- я не могу заставить ее выйти за васъ замужъ. Но вотъ что я могу сказать вамъ: если эти вѣчныя исторіи о Гриззэли не покончатся, то она уйдетъ изъ моего дома до конца года, хоть и нанялась на годъ. А это безчестіе для каждой молодой дѣвушки.

Такъ Сэнди Леттъ не добился ничего отъ своего дипломатическаго шага -- несчастный человѣкъ! Впрочемъ, въ извѣстномъ смыслѣ онъ добился кое-чего. Сквайръ приказалъ позвать дѣвушку и сказалъ ей рѣзкимъ, рѣшительнымъ тономъ, что она должна положить конецъ этому дѣлу, или оставить домъ. И Гриззэль, видя, что пришелъ конецъ терпѣнью хозяевъ, но не будучи въ состояніи, въ борьбѣ честолюбія съ любовью, порѣшить котораго изъ поклонниковъ слѣдовало удержать, порѣшила отказать обоимъ. Вслѣдъ за этимъ рѣшеніемъ, Гриззэль ходила, какъ въ воду опущенная, и цѣлую недѣлю не могла снимать сливки, потому что ничего не видѣла изъ-за слезъ.

-- Вотъ что значитъ нанимать работницъ съ рынка, кричала злившаяся Молли.

-----

Прошло лѣто. Прошелъ и конецъ августа. Въ одно утро, докторъ Деффгэмъ былъ у насъ и помогалъ мистрисъ Тодгэтли давать Лэнѣ ложку желе съ какимъ-то порошкомъ, какъ вдругъ Гриззэль вбѣжала въ комнату въ такомъ страшномъ волненіи, что мы подумали, будто съ ней припадокъ.

-- Что такое случилось? спросила мистрисъ Тодгэтли.-- Не лягнула ли васъ корова, Гриззэль?

-- Я... я получила... богатство! кричала Гриззэль, истерично смѣясь и плача въ то же время.

Мистеръ Деффгэмъ посадилъ ее на стулъ и сердито прикрикнулъ на нее, чтобы она притихла; сердитый окрикъ, сколько мнѣ случилась видѣть, лучшее средство въ истерикѣ. Потомъ онъ взялъ письмо, которое она держала въ рукѣ. Въ письмѣ извѣщали Гриззэль, что дядя Клэй умеръ и оставилъ ей, по завѣщанію, сорокъ фунтовъ, которые ей имѣютъ быть уплачены золотомъ, когда бы она ни явилась за ними.

-- Бѣдный дядя померъ въ іюнѣ, а они мнѣ ни словечка не написали, говорила Гриззэль рыдая.-- Это на нихъ похоже! А я не носила ни чуточку траура по немъ.

Она встала, отерла глаза передникомъ и взяла письмо. Когда мистрисъ Тодгэтли сказала, какъ она рада ея счастью, на лицѣ Гриззэль появилась застѣнчивая полуулыбка сквозь слезы.

-- Теперь у меня будетъ домъ и все, что нужно, барыня! все можно имѣть на такое богатство, чуть слышно прошептала она.

Молли еще азартнѣе зазвенѣла и зашвыряла кострюлями, отчасти изъ зависти къ счастью Гриззэли, отчасти оттого, что ей теперь приходилось справлять работу съ коровами и молокомъ въ тѣ полтора дня -- срокъ, на который отпустила мистрисъ Тодгэтли Гриззэль въ Глостершайръ получать наслѣдство.

-- Теперь и не подступайся къ ней съ ея нарядами, кричала злобно Молли другимъ слугамъ.-- Она нашьетъ себѣ голубыхъ лентъ и на хвостъ, теперь ей мало будетъ навертѣть ихъ на голову! Большимъ счастьемъ будетъ, коли молоко не будетъ киснуть у насъ каждый день!

Гриззэль вернулась въ срокъ, принесла сорокъ фунтовъ золотомъ, завернутые въ сложенный чулокъ. Дѣвушка не потеряла головы и была такъ же разсудительна, какъ могли бы быть не всѣ разбогатѣвшія такъ неожиданно красавицы. Дня черезъ два послѣ возвращенія, она просила позволенія переговорить съ барыней. Она сказала, что уйдетъ съ мѣста въ концѣ года около Михайлова дня и просила поискать другую вмѣсто нея.

-- А что же вы будете дѣлать, Гриззэль, когда вы уйдете?

Гриззэль покраснѣла до того, что можно было подумать, будто щеки ея окрасились всѣми маками, что росли на нашихъ поляхъ, и сказала, что выходитъ замужъ за Ропера.

-- О! произнесла мистрисъ Тодгэтли, но не нашла ничего сказать противъ этого.

-- И, если позволите, барыня, говорила Гриззэль, а маки все ярче алѣли на щекахъ:-- мы думали бы осмѣлиться просить барина сдать намъ въ аренду коттэджъ, изъ котораго выѣхали. Клэйтоны.

Mater удивилась. Гриззэль, не смотря на голубыя ленты, умѣла обдумать очень практическіе планы.

-- При коттэджѣ славный кусокъ земли, чтобы развести картофель, и хорошій свиной хлѣвъ, сказала Гриззэль.-- Если вы позволите, барыня, мы заживемъ на славу, когда намъ уступятъ коттэджъ.

-- Вы хотите держать свиней, Гриззэль?

Лицо Гриззэль обратилось въ одну сплошную улыбку. Разумѣется, они будутъ держать свиней. При такомъ богатствѣ, какое она получила, она и мужъ ея заведутъ все хорошее, въ томъ числѣ и свиней.

"Я поведу Гриззэль въ церковь и вручу жениху", написалъ Тодъ изъ школы, когда узналъ о наслѣдствѣ и ожидаемой свадьбѣ. "Это будетъ веселая потѣха! А если вы всѣ домашніе не подарите ей хорошаго вѣнчальнаго платья, то это будетъ позорное скряжничество. И пусть на этомъ платьѣ будетъ пропасть голубыхъ бантовъ".

-- Нѣтъ?! Онъ въ самомъ дѣлѣ думаетъ! вскричала Гриззэль, съ блестящими отъ радости глазами, когда ей сказали о чести, какую хотѣлъ оказать ей Тодъ.-- Онъ будетъ въ церкви. Онъ самъ! Я всегда говорила, что въ нашей сторонѣ нѣтъ другого такого милаго джентльмена, какъ мистеръ Джозефъ!

Выкличка была сдѣлана и все шло своимъ порядкомъ, за однимъ исключеніемъ. Когда Сэнди Леттъ услыхалъ объ измѣнѣ Гриззэль, онъ едва не упалъ отъ злобы, ревности и обманутой любви. Забывъ всѣ приличія, онъ ворвался бѣшено въ домъ, не спросивъ позволенія, и оттуда кинулся въ молочную, гдѣ Гриззэль била масло, и такъ перепугалъ дѣвушку своимъ блѣднымъ лицомъ и дикими глазами, что она съ крикомъ отступила отъ него и попала ногами въ кадку со сливками. Онъ осыпалъ ее упреками за коварство и покончилъ пророчествомъ, что ни ей, ни "подлецу Гоперу" не сдобровать. Потомъ онъ ушелъ, и мы объ немъ ничего болѣе не слыхали.

Гриззэль перебралась изъ Дайкли Мэнора въ коттэджъ, который сквайръ охотно согласился отдать ей въ аренду. Роперъ долженъ былъ перебраться туда въ день свадьбы. Дочь бабушки Пиккеръ, Мери Стэндимъ (мужъ которой былъ подверженъ припадкамъ бродяжничества и пропадалъ, пока полиція не розыскивала его и не приводила въ приходъ), гостила до свадьбы у Гриззэль, помогала ей устроивать коттэджъ для житья и разставлять купленную утварь. Богатство -- сорокъ (фунтовъ, казалось, дѣлало чудеса. Я сказалъ Гриззэль, что не съумѣлъ бы сдѣлать такъ много и на тысячу фунтовъ.

-- Вы спрашиваете осталось ли у меня сколько нибудь денегъ, мастеръ Джонни? говорила Гриззэль.-- Разумѣется, много осталось. Я купила кровать и комодъ, и. стулья, и столы, и горшки, и сковороды, и все нужное для кухни, и свинью и пѣтуха съ двумя курицами; и когда я припасу ногу жареной свинины, и немного наилучшаго сорта бѣлаго сахару для свадьбы, то у насъ останется еще много фунтовъ, и фунтовъ, и шиллинговъ. Ни я, сэръ, ни Джорджъ, мы не такіе люди, чтобы растратить все и не оставить ни копейки на черный день.

-- И прекрасно, Гриззэль. Я подарю вамъ чайную шкатулку.

-- О, мастеръ Джонни, и подумать-то объ этомъ счастье! сказала Гриззэль, поднимая руки въ восторгѣ.-- А барыня подарила мнѣ такое нарядное платье! А прислуга вся сложилась и принесла мнѣ вертелъ и пару прекрасныхъ утюговъ. Роперъ и я устроимся, какъ король съ королевой.

Въ субботу, наканунѣ дня свадьбы, мы съ Тодомъ проходили мимо коттэджа; это было что-то въ родѣ миніатюрнаго хлѣва, судя по наружности, съ соломенной крышей и сломаннымъ точильнымъ камнемъ у двери. Мы зашли, къ большому конфузу Гриззэли и Мери Стэндимъ, которыя, заткнувъ подолы юбокъ и завернувъ рукава выше локтей, чистили, скребли, мыли и готовили все къ завтрашнему торжеству. Проходя назадъ мимо коттэджа, черезъ нѣсколько часовъ, мы увидѣли Гриззэль, выглядывавшую у дверей. Она ухитрилась какъ-то разомъ смотрѣть во всѣ стороны.

-- Вы спрашиваете у звѣздъ, будетъ ли завтра хорошая погода? спросилъ Тодъ, который никогда не лѣзъ въ карманъ за шуткой.

-- Я смотрѣла, не идетъ ли Мери Стэндимъ, сэръ, отвѣчала Гриззэль.-- Джорджъ Роперъ не былъ здѣсь сегодня вечеромъ и мы не знаемъ какъ быть съ разными дѣлами, которыя онъ долженъ былъ придти устроить сегодня. Сначала онъ говорилъ, что одинъ отправится въ церковь пораньше завтра поутру, потомъ сказалъ, что зайдетъ за мною и мы всѣ пойдемъ въ церковь. И еще пирогъ съ ежевикой не принесенъ.

-- Пирогъ съ ежевикой! сказалъ я.

-- Да; мистрисъ Доддъ, хозяйка квартиры, гдѣ живетъ Роперъ, подарила ему пирогъ къ обѣду въ день свадьбы, мастеръ Джонни. Роперъ долженъ былъ принести его сегодня вечеромъ. Не хорошо будетъ, если онъ въ воскресенье поутру принесетъ пирогъ, да еще въ платьѣ, что надѣлъ для вѣнчанья. Я и ума не приложу, куда онъ пропалъ.

Въ эту минуту какая-то человѣческая фигура выдѣлилась изъ сумерекъ и приблизилась къ намъ. Это была Мери Стэндимъ. Платье ея было заворочено на голову, а въ рукахъ былъ пирогъ, объемомъ съ балдахинъ надъ каѳедрой нашей церкви. Красный сиропъ стекалъ съ корки и даже съ блюда.

-- Господи, какая красота! воскликнула Гриззэль.

-- Бери, Гриззэль, мнѣ руки совсѣмъ свело отъ тяжести, сказала мистрисъ Стэндимъ, которая ходила мили за полторы съ цѣлью посмотрѣть, что сталось съ нареченнымъ женихомъ. Она почти кинула пирогъ на руки Гриззэль, увидѣвъ насъ и принялась оправлять юбку.

-- Что говоритъ Роперъ, отчего его не было? спросила Гриззэль.

-- Ропера не было дома. Онъ пришелъ съ работы только въ шесть часовъ, вымылся и принарядился и потомъ ушелъ съ большимъ узломъ. Мистрисъ Доддъ просила его взять пирогъ, но онъ отвѣчалъ, что пирогъ можетъ подождать.

-- Что было въ узлѣ? спросила Гриззэль, оскорбленная пренебреженіемъ, оказаннымъ пирогу.

-- Мистрисъ Доддъ думала, что онъ несъ рабочее платье въ починку.

-- Рабочее платье въ починку. Онъ даромъ бросилъ деньги, я бы починила ему, замѣтила Гриззэль.

-- Матушка Доддъ сказала тоже самое, подтвердила Мери Стэндимъ:-- и я говорю тоже самое.

Мы простились и бѣгомъ пустились домой, а Гриззэль устанавливала громадный пирогъ на точильный камень.

-----

Былъ великолѣпный день для свадьбы Гриззэль. Время совершенія брачнаго обряда было назначено въ десять часовъ; назначалъ дьячекъ, старый Бёмфордъ, для того, чтобы обрядъ могъ быть оконченъ до перваго колокола, призывавшаго къ воскресной службѣ. Мы отправились рано въ церковь. Въ числѣ зрителей была и сердитая Молли, спрятавшая на этотъ разъ свое брюжжанье въ карманъ и рѣшившаяся разъ въ жизни быть любезной съ Гриззэлью.

Часовая стрѣлка показала десять и большіе старые часы начали бить. Дьячекъ Бёмфордъ -- величественный дьячекъ, когда его не одолѣвала подагра, началъ бранить жениха съ невѣстой и компанію за то, что замедлили. Било четверть одиннадцатаго, когда Гриззэль пришла съ Мери Стэндимъ и съ одной молодой дѣвушкой. Гриззэль была блѣдна и взволнована и ей, очевидно, было очень не по себѣ въ вѣнчальномъ нарядѣ -- зеленомъ платьѣ съ безконечными розовыми бантами.

-- Роперъ здѣсь? спросила Мери Стэндимъ.

-- Нѣтъ еще.

-- Это ни на что не похоже съ его стороны, продолжала Мери.-- Не прислалъ сказать ни слова, зайдетъ ли за нами, или нѣтъ; а мы все время прождали его.

Но гдѣ же былъ Роперъ. Пасторъ въ стихарѣ выглянулъ два раза изъ ризницы, будто спрашивая, что значитъ это замедленіе. Мы стояли противъ самаго алтаря. Лицо Гриззэль становилось все блѣднѣе и блѣднѣе.

-- Еще нѣсколько минутъ замѣшкаетъ, то въ это благословенное утро не будетъ свадьбы, объявилъ дьячекъ Бёмфордъ, громко и торжественно для назиданія публики.-- Джорджу Роперу нужно дать хорошій урокъ, вотъ что.

Не успѣлъ онъ произнести эти слова, какъ Дикеръ, молодой человѣкъ, пріятель Ропера, жившій съ нимъ на одной квартирѣ, и который долженъ былъ сопровождать его въ церковь въ качествѣ дружки и свидѣтеля,-- вошелъ... и одинъ! По лицу его ясно было видно, что случилось что-то недоброе. Но подавленный офиціальностью своего положенія и огорошенный суровымъ дьячкомъ, который накинулся на него, молодой человѣкъ едва могъ передать принесенныя имъ вѣсти.

Вопервыхъ, Роперъ не былъ дома съ вечера; его не видали нигдѣ съ тѣхъ поръ, какъ онъ ушелъ отъ мистрисъ Доддъ съ своимъ узломъ. Въ это утро, когда Дикеръ, растерянный, не зналъ что дѣлать, идти ли одному въ церковь, или ждать еще, въ надеждѣ, что Роперъ вернется, какой-то незнакомый мальчикъ передалъ мистрисъ Доддъ двѣ записки: одна была адресована ему, Джону Дикеру, другая миссъ Клэй, то-есть Гриззэль. Въ обѣихъ была дурная вѣсть. Джорджъ Роперъ отказывался отъ невѣсты, и уѣзжалъ въ Америку.

При такомъ неожиданномъ кризисѣ, величественный дьячекъ растерялся до того, что могъ только самымъ невеличественнымъ образомъ разинуть ротъ и выпучить глаза. Это дало Дикеру возможность сказать нѣсколько словъ.

-- Мы сначала думали съ матушкой Доддъ, что Роперъ съ вечера выпилъ лишнюю рюмку и не могъ вернуться домой. Онъ трезвый человѣкъ, рѣдко найдешь такого трезваго человѣка, но мы не могли придумать ничего другого. Но когда пришла эта записка и мы узнали, что онъ уѣхалъ въ Америку нарочно, чтобы уйти отъ свадьбы, то насъ это просто какъ съ ногъ сшибло. Вотъ ваша записка, Гриззэль, прибавилъ молодой человѣкъ тономъ такого искренняго и рыцарскаго сочувствія, какой не съумѣлъ бы принять всякій джентльменъ.

Рука Гриззэль дрожала, когда она принимала записку. Она крѣпко закусила блѣдныя губы, чтобы подавить свое волненіе.

-- Возьмите и прочитайте, сказала она Мери Стэндимъ. Она не была въ состояніи прочесть подъ перекрестными взглядами любопытной толпы.

Но Мери Стэндимъ была подвержена неумѣнью читать писанное, и потому не хотѣла брать письма. Мистеръ Бёмфордъ, къ которому, наконецъ, вернулось сознаніе и способность владѣть языкомъ, вырвалъ безъ церемоніи письмо изъ рукъ Гриззель.

-- Я прочитаю, торжественно произнесъ онъ, и прочелъ. А я, Джонни Лёдлау, даю здѣсь буквальную копію съ прочитаннаго

"Милая Гриззль, суббота вечеромъ, это придетъ къ вамъ надѣясь что вы такъ же здоровы, какъ оно оставило меня теперь. Черезъ это я объявляю вамъ, милая гриззль, что нашей свадьбѣ конецъ, это меня очень безпокоило и я упалъ духомъ. Я не могу вынести это дольше никакимъ способомъ и теперь прощаюсь съ вами навсегда. Милая Гриззль я отправляюсь въ эту ночь въ Ливерпуль и сяду на корабль ѣхать въ Америки, и это выразитъ вамъ мои послѣднія надежды чтобы вы были счастливы съ другимъ, Я никогда не стоилъ васъ милая Гриззль и это истинная правда, но я скрывалъ это отъ васъ когда теперь не могу скрывать потому что совѣсть причиной, когда вы разъ прочитаете это письмо, то никогда не думайте обо мнѣ снова, чего и я не буду о васъ, Прощайте навсегда,

вашъ несчастный другъ Джорджъ Роперъ.

Я бы снесъ самъ пирогъ съ ежевикой, еслибы не боялся опоздать на дорогу, въ доброй надеждѣ что вы съ большимъ удовольствіемъ съѣдите этотъ пирогъ съ другимъ чѣмъ со мной, и въ желаніяхъ всего хорошаго на прощаньи Мери Стэндимъ, Д. Р."

И почеркъ и орѳографія заставили много поработать очки стараго Бёмфорда. Ударъ молніи не могъ болѣе поразить всѣхъ присутствовавшихъ. Никто не могъ вымолвить ни слова. Мистеръ Бёмфордъ сложилъ письмо среди мертваго молчанія.

-- Я всегда знала, что Роперъ немногаго стоилъ, разразилась Молли.-- Онъ изподтишка наложилъ глины въ мой лучшій черный уголь, за то, что я прогнала его со двора. Вы лучше проживете безъ него, Гриззэль, и вотъ вамъ моя рука въ знакъ того, что я желаю вамъ счастья.

-- Мистрисъ Доддъ сказала правду. Въ узлѣ было платье и онъ несъ его съ собой въ Америку, прибавила Мери Стэндимъ.

-- Роперъ острожная птица, я могу это вѣрно сказать, произнесъ старый Бёмфордъ:-- и славная острожная птица.

-- Но что же могло случиться недобраго, изъ-за чего онъ убѣжалъ такъ неожиданно? удивлялся Дикеръ.

Пасторъ въ стихарѣ вышелъ въ проходъ между скамей и остановился слушать. Гриззэль въ смущеніи и душевной мукѣ крѣпилась, что было силъ, и старалась принять равнодушный видъ, ради глазѣвшей на нее публики. На вопросъ Дикера она обвела кругомъ присутствующихъ недоумѣвающимъ безпомощнымъ взглядомъ.

-- Я лучше проживу безъ него, какъ говоритъ Молли, и что мнѣ за дѣло до него! вскричала отчаянно Гриззэль; губы и лицо ея дрожали.

Пасторъ серьезно и съ участіемъ положилъ свою руку на руку Гриззель.

-- Моя добрая дѣвушка, я въ самомъ дѣлѣ думаю, что вы будете счастливѣе безъ него. Такой человѣкъ не стоитъ сожалѣнія.

-- Нѣтъ, сэръ, и я не жалѣю его, и не хочу жалѣть о немъ, былъ немедленный отвѣтъ. Голосъ ея истерично звенѣлъ и возвышался до крика.

Она обернулась, чтобы уйти изъ церкви и очутилась лицомъ къ лицу съ Сэнди Леттомъ. Я давно видѣлъ, какъ онъ, незамѣтно прокравшись, сталъ позади Гриззэль и жадно вслушивался въ каждое слово ея, украдкой поглядывая на нее.

-- Не проходите мимо меня, Гриззэль. Я отъ всего сердца жалѣю, что такъ случилось, и надѣюсь, что негодяй потонетъ по дорогѣ въ Америку. Позвольте мнѣ быть вашимъ другомъ. Я буду вѣрнымъ другомъ.

-- Благодарю васъ, отвѣчала она: -- пропустите меня, прошу васъ.

-- Слушайте, Гриззэль, сказалъ Сэнди, встрепенувшись слегка, какъ бываетъ съ людьми, которымъ приходитъ на умъ неожиданная мысль: -- почему бы намъ обоимъ не поправить дѣло теперь же? Если одинъ женихъ оказался безчестнымъ ренегатомъ и оставилъ васъ, то вы видите передъ собой другого... Соглашайтесь, Гриззэль, соглашайтесь.

-- Соглашаться на что? спросила она, не понявъ его словъ.

-- Повѣнчаемся, Гриззэль, здѣсь же. Вы со мной. И пасторъ и мистеръ Бемфордъ всѣ готовы, и мы успѣемъ покончить дѣло до начала службы. У меня есть хорошій домъ, куда я сведу васъ. Не говорите нѣтъ, моя красная дѣвица.

Какъ вы думаете, что сдѣлала Гриззэль? Какъ "одинокая, покинутая" вдова въ Дэвидѣ-Копперфильдѣ, которая, когда корабельный плотникъ посватался къ ней, сказала: "Благодарю васъ, сэръ", и въ тоже время подняла ведро воды и оплеснула его съ головы до ногъ, такъ и Гриззэль подняла руку и отвѣсила мистеру Сэнди звонкую оплеуху по лѣвой щекѣ. Отъ боли и физической, и нравственной, Сэнди Леттъ издалъ нѣсколько злобныхъ восклицаній, смыслъ которыхъ былъ совершенно неумѣстенъ въ церкви, за что и заслужилъ строгое увѣщаніе пастора.

Не успѣлъ замереть хлесткій звукъ подъ высокими сводами, какъ Гриззэль была уже за дверями церкви и быстро неслась черезъ пустынное кладбище. Печальный конецъ свадебнаго дня бѣдной Гриззэли!

На слѣдующій день, мистрисъ Тодгэтли пошла въ коттеджъ. Гриззэль, сидѣвшая опустивъ голову и сложивъ руки, вскочила и сдѣлала видъ, что усердно перетираетъ чашки. Мы всѣ очень жалѣли ее.

-- Мистеръ Тодгэтли наводилъ справки объ этомъ дѣлѣ, Гриззэль, сказала mater:-- и оно кажется намъ все болѣе, и болѣе таинственнымъ. Сквайръ не слыхалъ дурного слова про Ропера. Прежній хозяинъ его говоритъ, что такого работника, какъ Роперъ, у него и не бывало, и очень жалѣетъ, что разстался съ нимъ.

-- О, сударыня, онъ не стоитъ того, чтобы объ немъ думали; я все равно благодарю мистера Тодгэтли.

-- Вы не имѣете ничего противъ того, чтобы показать мнѣ записку Ропера?

Гриззэль достала записку изъ чайной шкатулки, которую я подарилъ ей, и которая предназначалась для украшенія комнаты, а не для употребленія.

-- Это навѣрное почеркъ Ропера?

-- О, сударыня, разумѣется его. Это вѣрно. Правда, что я никогда не видала, какъ онъ писалъ; но, видите, онъ здѣсь пишетъ про пирогъ съ ежевикой; ужь по этому одному можно знать, что это его письмо.

-- Въ такомъ случаѣ, судя по письму, мы должны думать, что онъ попалъ въ какую нибудь бѣду, изъ-за дурного поведенія, которое онъ очень хитро умѣлъ скрыть и отъ васъ и отъ всего свѣта.

-- Да, ничего другого не придумаешь, отвѣчала бѣдная Гриззэль:-- бѣдная покойница матушка говорила, что можно обмануться и въ святомъ.

-- Жаль, онъ не написалъ, что онъ тамъ надѣлалъ: все было бы легче. Но я пришла къ вамъ, Гриззэль, не за этимъ, а чтобы спросить васъ, что вы думаете дѣлать теперь?

-- Мнѣ одно остается теперь, отвѣчала убитая и униженная Гриззэль:-- снова идти въ услуженіе.

-- Согласны ли вы вернуться въ Мэноръ?

Колебаніе... борьба... и потомъ потокъ слезъ, который Гриззэль поспѣшила скрыть, накинувъ на голову передникъ. Коровницы имѣютъ такія же чувства, какъ и дѣвушки лучшаго положенія въ свѣтѣ, а "линія", выпавшая Гриззэли, оказывалась очень горькой. Она такъ гордилась своимъ бѣднымъ коттэджемъ, она такъ полюбила его въ немногіе дни, такъ привыкла ждать многихъ годовъ счастья подъ убогой соломенной крышей его, -- и вотъ теперь приходилось отказаться отъ всего и снова идти въ услуженіе.

-- Сквайръ говоритъ, что будетъ считать, будто коттэджъ не былъ вовсе сданъ вамъ съ Роперомъ; онъ найдетъ кого нибудь, кто найметъ этотъ домъ и купитъ вашу мебель, если вы захотите продать ее, говорила ласково mater:-- и я думаю вамъ лучше придти къ намъ на знакомое мѣсто, Гриззэль. Новая коровница намъ вовсе не годится.

Гриззэль отняла передникъ и отерла глаза.

-- Вы очень добры, сударыня, и мистеръ Тодгэтли тоже. И я сама бы очень рада вернуться къ вамъ, кабы не одно. Я боюсь, Молли не дастъ мнѣ покоя во всю жизнь, и будетъ все попрекать меня Роперомъ передъ другими. Можетъ быть, я не стерплю этого.

-- Я поговорю съ ней, сказала мистрисъ Тодгэтли, вставая:-- гдѣ же Мери Стэндимъ сегодня? Вы одни?

-- Пошла въ Альсестеръ, (сказала, у ней есть дѣло. Впрочемъ, я думаю просто пошла разсказать своимъ о моемъ горѣ.

Съ Молли немедленно переговорили. Подозрѣніе Гриззэль немного разсердило ее, потому что она искренно жалѣла Гриззэль и не имѣла ни малѣйшаго желанія "попрекать" ее Роперомъ. Молли разъ въ жизни вынесла такое же разочарованіе, какъ и Гриззэль, и я думаю оно было въ извѣстной степени причиной швырянья и звона кострюль. Сердце ея открывалось теперь для бѣдной Гриззэль. Послѣ обѣда, она, какъ была въ кухонномъ передникѣ и безъ шляпки, побѣжала въ коттэджъ Гриззэль.

-- Слушайте, Гриззэль, сказала она, ворвавшись въ коттэджъ, гдѣ покинутая невѣста сидѣла печально одна въ сумерки: -- вы должны вернуться на старое мѣсто! хозяйка сказала, что звала васъ, а меня вамъ нечего опасаться. Ужь, конечно, не я скажу вамъ слово про Ропера, и знайте, что коли я говорю это, то ужь исполню свое слово.

-- Благодарю васъ, Молли, смиренно отвѣчала Гриззэль, съ трудомъ переводя духъ.

-- И чѣмъ скорѣе вы вернетесь, тѣмъ лучше, продолжала сердито Молли:-- потому что ужь я, конечно, не останусь жить съ новой коровницей. Я сегодня утромъ должна была позвать хозяйку въ молочную и показать ей, въ какомъ все видѣ. Такъ вы вернетесь, Гриззэль, и мы всѣ будемъ рады васъ видѣть.

Гриззэль кивнула головой. Сердце ея было переполнено и она не могла вымолвить ни слова.

-- Что-жь касается этого подлеца Ропера, который съигралъ такую штуку съ честной дѣвушкой, я хочу только одного: чтобы мнѣ можно было проучить его! Ужь задала бы я ему хор... хор... хо...

Голосъ Молли, поднятый до самыхъ высокихъ крикливыхъ нотъ, мало-по-малу замеръ. Что-то темное, необыкновенное выступило изъ темноты ночи и стало въ открытой двери, Молли смотрѣла въ темноту съ разинутымъ ртомъ.

Раздался пронзительный крикъ Гриззэли. Она узнала Джорджа Ропера. Красивые волосы и великолѣпные бакенбарды Джорджа были обстрижены, у коричневаго новаго сюртука его были бѣлые рукава, и самъ онъ смотрѣлъ пьянымъ паяцомъ.

Джорджъ Роперъ былъ въ столбнякѣ, а всисе не въ положеніи человѣка, отправляющагося въ Америку. Упавъ на первый деревянный стулъ, онъ безсмысленно уставился глазами на Гриззэль и началъ говорить тихимъ, удивленнымъ голосомъ, медленно и съ трудомъ выговаривая каждый слогъ.

-- Я не могу понять, что со мной!

-- Гдѣ ваши черные бакенбарды и ваши усы? окликнула его Молли.

Роперъ посмотрѣлъ на нее минуту-другую, стараясь понять вопросъ; потомъ поднесъ дрожащую руку къ щекѣ, щупая бакенбарды, которыхъ не нашелъ.

-- Въ хорошую штуку ввязался! вопила Молли:-- его ли еще это сюртукъ! Куда дѣлись рукава?

Теперь обѣ успѣли разсмотрѣть сюртукъ: рукава были вырѣзаны. Роперъ медленно, будто бы въ полуснѣ, посмотрѣлъ на одинъ рукавъ, потомъ на другой.

-- Въ какую часть Америки вы ѣдете и когда уходитъ корабль? продолжала неумолимо издѣваться Молли.

Роперъ открылъ ротъ и потомъ закрылъ его, "совершенно какъ новорожденный ребенокъ". Вдругъ Гриззэль кинулась къ нему на шею съ воплемъ.

-- Онъ боленъ, Молли, онъ боленъ! Съ нимъ сдѣлали какую нибудь штуку. Джорджъ! Что это такое?

А Джорджъ Роперъ все смотрѣлъ на нихъ съ безсмысленно-удивленнымъ видомъ.

Оказалось, что Роперъ былъ опоенъ дурманомъ и еще не оправился отъ его дѣйствія. Онъ помнилъ, что въ субботу зашелъ къ цирюльнику выстричься, занеся узелъ съ платьемъ къ портному. У цирюльника подавали эль, Роперъ выпилъ стаканъ. Послѣ этого онъ ничего не помнилъ, кромѣ того, что проснулся часъ назадъ подъ навѣсомъ, позади лавки кузнеца.

Ясно было, что пиво съ дурманомъ. Поднялся вопросъ -- кто могъ съиграть эту штуку? Дня черезъ два, Роперъ оправился и нарядили слѣдствіе, но ничего не могли открыть. Цирюльникъ показалъ, что Ропера начало клонить ко сну послѣ пива и надъ нимъ смѣялись, что онъ уже прежде успѣлъ нализаться. Онъ ушелъ изъ лавки, когда выстригся -- вотъ и все что зналъ цирюльникъ. Разумѣется, подозрѣвали Сэнди Летта. Говорили, что онъ сдѣлалъ эту штуку, чтобы избавиться отъ соперника, въ надеждѣ замѣнить собой жениха. Леттъ клялся всѣмъ на свѣтѣ, что онъ невиненъ и его невозможно было уличить. Не было ни малѣйшаго слѣда участія его въ этой штукѣ. Письмо было написано не его рукою.

Гриззэль и Роперъ были обвѣнчаны въ четвергъ. Гриззэль была такъ счастлива, что онъ вернулся къ ней невредимымъ, что не думала ворчать на выстриженные бакенбарды. Не было никакого затрудненія открыть церковь въ будничный день. Дьячекъ Бёмфордъ поворчалъ немного, но сквайръ приказалъ ему молчать. И пирогъ съ ежевикой былъ поданъ за свадебнымъ обѣдомъ: онъ нисколько не зачерствѣлъ.

Вымотали силу.

-- Чтожъ вы не пригласите его сюда?

-- Я не знала, угодно ли это вамъ будетъ!

-- Угодно ли мнѣ! огрызался сквайръ Тодгэтли:-- я знаю одно, что если бы я былъ заморенный работой конторщикъ лондонскаго банка, больной отъ недостатка досуга и чистаго воздуха, и у меня были друзья въ хорошей деревнѣ, то я бы подумалъ, что съ ихъ стороны безчеловѣчно не пригласить меня.

-- Вы очень добры, что думаете о немъ, отвѣчала мистрисъ Тодгэтли.

-- Пишите сію минуту, скомандовалъ сквайръ.

Супруги говорили о мистерѣ Марксѣ. Онъ приходился въ третьемъ или четвертомъ колѣнѣ родственникомъ мистрисъ Тодгэтли. Она видѣла его только разъ, когда была молодой дѣвушкой. Мистеръ Марксъ не преуспѣвалъ на житейскомъ поприщѣ; онъ былъ только конторщикомъ, на небольшомъ жалованьи, въ банкѣ, рано женился и имѣлъ кучу дѣтей. Мистрисъ Тодгэтли, по родственному долгу, обмѣнивалась съ нимъ изрѣдка письмами. За мѣсяцъ до этого разговора, мистрисъ Тодгэтли писала Марксамъ, теперь пришелъ отвѣтъ отъ жены, что мужъ убиваетъ себя работой, и что если онъ не отдохнетъ, то непремѣнно умретъ отъ истощенія силъ.

Джемсъ Марксъ былъ конторщикомъ великаго финансоваго дома Броуна и К^о. Величіе этого дома состояло не въ извѣстности, потому что онъ дѣлалъ очень мало шума въ финансовомъ мірѣ, а въ характерѣ его финансовыхъ сдѣлокъ. Домъ не занимался мелкими банковыми оборотами, но занимался таинственными банковыми операціями съ безчисленными иностранными городами; и не смотря на то, если бы вы вошли въ контору, вы бы не увидѣли никакихъ признаковъ громадности операцій. Тутъ, въ тѣсной комнаткѣ, засѣдалъ самъ мистеръ Броунъ за конторкой, а съ полудюжины конторщиковъ усердно скрипѣли перьями, перегнувшись надъ столбцами цифръ, въ сосѣдней большой комнатѣ. Мистеръ Броунъ былъ пожилой маленькій джентльменъ, въ каштановомъ парикѣ, и компанія существовала только по имени.

Джемсъ Марксъ былъ кинутъ въ омутъ лондонской жизни, когда ему минуло семнадцать лѣтъ; опорой ему было: хорошее воспитаніе, честныя правила и желаніе честно проложить себѣ дорогу въ свѣтѣ. Ему не на кого было надѣяться, кромѣ самого себя, и я имѣю основаніе думать, что для молодаго человѣка это совсѣмъ не лишнее. Когда пріятели покойнаго отца помѣстили его къ Броуну и К^о, Джемсъ думалъ, что онъ теперь вступилъ на дорогу, на которой пріобрѣтетъ независимое положеніе. Вышло не то.

Сколько есть конторщиковъ, и въ особенности по банкирской части, въ лондонскомъ Сити, которые могутъ сказать тоже самое. Они вступили въ банкирскій домъ въ золотую пору юности, радуясь счастью, выпавшему на долю ихъ, они были избранными изъ сотенъ и тысячъ молодыхъ людей, искавшихъ куска хлѣба. Они не видѣли тогда передъ собой длинной вереницы годовъ убійственнаго, одуряющаго труда, превращающаго голову человѣка въ счетную машину, труда однообразнаго, безъ отдыха, безъ перерыва, кромѣ воскресныхъ дней. Они не видѣли долгихъ годовъ борьбы, не видѣли себя зрѣлыми людьми съ женой и дѣтьми, которыхъ нужно было ставить на ноги на скудное жалованье конторщика.

Такъ было и съ Джемсомъ Марксомъ. Онъ женился и потянулъ канитель существованія на двѣсти фунтовъ въ годъ. Ему нужно было поставить домъ на приличную ногу, или хоть обмануть себя жалкой претензіей на приличіе. Броунъ и К^о требовали, чтобы служащіе у нихъ жили въ порядочной квартирѣ, одѣвали семью и себя прилично, платили дѣтскому доктору и за дѣтей въ школу. Сочтите, много ли ему оставалось изъ двухъ сотъ фунтовъ?

Когда расходы наросли, Марксъ сталъ искать вечернихъ занятій. Явился лавочникъ въ сосѣдствѣ, торговля котораго сыромъ и масломъ процвѣтала, и который объявленіями вызывалъ конторщика для вечернихъ занятій. Джемсъ Марксъ явился и они уговорились. Если бы маленькій человѣчекъ въ каштановомъ парикѣ слышалъ объ этомъ, онъ могъ бы найти неудобнымъ, что его писецъ ведетъ чьи либо книги, кромѣ его собственныхъ, а потому уговоръ былъ сохраненъ въ тайнѣ. Запертый въ заднемъ чуланчикѣ, Марксъ былъ скрытъ отъ всѣхъ взоровъ. Возвратясь домой послѣ дневнаго труда, Марксъ, вмѣсто отдыха, вмѣсто того, чтобы подышать хоть прокоптѣлымъ воздухомъ скверовъ, перехвативъ на скоро чай съ ужиномъ, шелъ снова мозолить глаза и утомлять мозгъ надъ колоннами цифръ. Онъ приходилъ домой обыкновенно въ одиннадцать часовъ, кромѣ субботъ, когда работа кончалась ранѣе. Такъ шли годы.

Жена его писала мистрисъ Тодгэтли: "да, вы правы, мой мужъ работаетъ не но силамъ. Я давно знала это, но чтожъ было дѣлать? Въ послѣднее время появились признаки, которые пугаютъ меня. Онъ говоритъ, что въ головѣ его все мѣшается. Посреди самаго внимательнаго счисленія, онъ вдругъ теряетъ сознаніе; онъ забываетъ цифры и не видитъ ихъ больше передъ собой, и ему нужно или закрыть глаза и просидѣть спокойно нѣсколько минутъ, или встать и пройтись по комнатѣ. Онъ еще говоритъ, что цифры носятся и прыгаютъ ночью передъ его глазами, когда онъ ляжетъ въ постель, и онъ продолжаетъ складывать ихъ въ умѣ всю ночь на пролетъ будто днемъ за настоящими счетами. Ему нужна перемѣна воздуха, ему нуженъ отдыхъ".

-- Какой же онъ дуракъ, что давно не взялъ отпускъ и не пріѣхалъ къ намъ, сказалъ сквайръ Тодгэтли.

-- Можетъ быть, онъ не могъ это сдѣлать, сказалъ я.

-- Не могъ? Это почему, Джонни?

-- Конторщикамъ банкировъ очень трудно получать отпуски, работа должна идти безъ перерыва.

-- Трудно? Когда у человѣка выматываются силы! Съ чего ты взялъ, Джонни, скажи пожалуйста, что банкиры созданы изъ кремня и стали, и что они не дадутъ отпуска усталому конторщику? Не говори мнѣ, пожалуйста, глупостей, Джонни Лёдлау!

Но я былъ правъ. Мистеръ Марксъ поблагодарилъ за приглашеніе, но не могъ пріѣхать, потому что ему отказали въ отпускѣ. Мы уже перестали говорить о немъ и думали, что онъ поправится и безъ отдыха, обтерпится, какъ обтерпѣлись и другіе конторщики. Но не прошло и мѣсяца, какъ онъ написалъ, что пріѣдетъ. Ему было такъ плохо, что онъ былъ принужденъ сказать мистеру Броуну правду: отдыхъ былъ необходимъ ему, или онъ сляжетъ, и мистеръ Броунъ милостиво далъ отпускъ.

Въ среду на страстной недѣлѣ, въ чудный весенній день Джемсъ Марксъ пріѣхалъ въ Дайкъ-Мэноръ. Онъ былъ высокаго роста, глаза его были каріе, волосы очень рѣдки на лбу и вискахъ; онъ носилъ очки. Манеры и выраженіе его лица были очень робкія; порой въ нихъ сказывалось что-то особенное; видно было, что онъ ждалъ въ жизни лучшаго и самъ стоилъ лучшаго.

Нужно было видѣть его почти дѣтскій восторгъ, когда онъ очутился въ деревнѣ. Какъ онъ вдыхалъ въ себя ароматный воздухъ, какъ онъ наслаждался природой, "родной природой", такъ звалъ онъ ее.

-- О, сказалъ онъ намъ какъ-то:-- ваша жизнь счастливѣйшая въ мірѣ -- вы обезпечены, независимы, руки ваши не связаны, вы можете наслаждаться этимъ животворящимъ воздухомъ. Кругомъ жизнь и просторъ. Простите меня, мистеръ Тодгэтли, что я невольно сравнилъ свою жизнь съ вашей! прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

Мы шли по полямъ къ Коурту. Живыя изгороди распускали свою зелень; трава по обѣимъ сторонамъ дороги пестрѣла колокольчиками. Солнце лило теплый золотой свѣтъ, носился тихій вѣтерокъ, чуть слышно шурша листьями. Мистеръ Марксъ съ наслажденіемъ втягивалъ воздухъ. Онъ упивался вѣяніемъ весны.

-- Шесть такихъ мѣсяцевъ сдѣлаютъ изъ меня новаго человѣка, вырвалось у него невольнымъ шопотомъ.

-- Берите ихъ у Броуна, крикнулъ сквайръ.

Марксъ разсмѣялся очень печальнымъ смѣхомъ.

-- Вы могли бы все равно мнѣ сказать: берите приступомъ небо, сказалъ онъ порывисто.-- И то и другое равно въ моей волѣ. III-шъ, ш-шъ. Кажется я слышу кукушку.

Мы остановились прислушаться. Кукушка въ первый разъ закуковала весной. Прозвенѣли двѣ три ноты и все смолкло.

-- Сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я слышалъ кукушку! вскричалъ онъ, проводя рукой по глазамъ.-- Больше двадцати лѣтъ, я бумага. Эти звуки, кажется, снова принесли мнѣ мою молодость. Хорошо было бы для насъ обоихъ, сэръ, попасть на ту сказочную мельницу, гдѣ стариковъ перемалываютъ въ молодыхъ.

Сквайръ засмѣялся.-- Хорошо вамъ говорить о старости, Марксъ; я безъ малаго васъ вдвое старше.

-- Я чувствую себя такимъ старикомъ, какъ будто я старше васъ! быть можетъ, я отживаю не живши. Подумайте, какъ различенъ нашъ образъ жизни. Я прикованъ къ конторкѣ большую часть изъ двадцати четырехъ часовъ въ сутки, мой мозгъ въ постоянной, притупляющей работѣ. Вы живете здоровой, свободной жизнью.

-- Да, есть разница, когда объ этомъ подумаешь, подтвердилъ сквайръ.

-- Я не имѣю права жаловаться, сказалъ Марксъ:-- я живу жизнью тысячъ людей, которыхъ я ничѣмъ не лучше, докончилъ онъ почти шопотомъ, заглушеннымъ тяжелымъ вздохомъ.

Сквайру никогда до сихъ поръ не приходило на умъ, что онъ человѣкъ, которому можно завидовать. Да онъ и вообще не ломалъ своей головы сравненіемъ жизни людей на разныхъ ступеняхъ мірской лѣстницы. Марксъ такъ сильно выставилъ ему разницу между своей и его ступенью, что онъ счелъ долгомъ сказать въ утѣшеніе ему:

-- Вы бы увидѣли, что и у меня есть свой крестъ, свои тягости, еслибы были на моемъ мѣстѣ. Джонни вотъ знаетъ, какъ часто здѣсь меня мучатъ непріятностями и дѣлами.

-- Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ Марксъ съ улыбкой.-- Ни чей удѣлъ не можетъ быть свободенъ отъ обязанностей и отвѣтственности. Но это одно дѣло, мистеръ Тодгэтли; а сжигать свою жизнь въ паровой машинѣ и знать, что вы сжигаете ее даромъ... безъ пользы себѣ, своимъ и людямъ -- это другое дѣло...

-- Такъ вы сознаетесь, что работаете черезъ силу, Марксъ? спросилъ сквайръ.

-- Я знаю это, но тутъ нечѣмъ помочь.

-- Жаль!

-- Я не знаю, почему эта работа стала такъ рано отзываться на мнѣ; есть много другихъ конторщиковъ, которые работаютъ столько же и еще дольше, нежели я, и, повидимому, это нисколько не дѣйствуетъ на нихъ.

-- Я думаю придетъ время, когда это отзовется и на нихъ.

-- Это такъ же вѣрно, какъ то, что солнце свѣтитъ на небѣ, сказалъ Марксъ, съ печальной улыбкой смотря на отблескъ золотыхъ лучей на свѣжей молодой зелени.

-- Можетъ быть, вы болѣе совѣстливы, больше тревожитесь, чѣмъ они, сэръ.

-- Можетъ быть. Совѣсть моя не позволяетъ мнѣ ѣсть чужой хлѣбъ даромъ... Еще я боюсь, что натура моя слишкомъ нервна, раздражительна... другимъ все равно, какимъ трудомъ ни заработывать кусокъ хлѣба... Вотъ почему эта работа тяжелѣе отзывается на мнѣ, чѣмъ на другихъ.

Сквайръ взялъ Маркса подъ руку.-- Вамъ должно быть не легко перебиваться на вашемъ маленькомъ жалованьи?

-- Правда. И это тоже помогаетъ доканать меня. Работать и перебиваться изъ пенни на пенни не особенно благопріятствуетъ здоровью. Еслибы жалованья Броуна хватало, я бы не взялъ вечерней работы.

-- Какъ долго работаете вы по вечерамъ?

-- Обыкновенно два часа.

-- И вы не можете бросить эту работу?

-- Нѣтъ. Она даетъ мнѣ пятьдесятъ фунтовъ, и я изъ нихъ не могу удѣлить ни одного, даже на книги. Тотъ не пойметъ, какихъ расходовъ стоятъ дѣти, кто не принужденъ разсчитывать каждый шиллингъ.

Наступило молчаніе. Мистеръ Марксъ наклонился, сорвалъ полевой колокольчикъ и съ любовью началъ разсматривать его.

-- Не думаете ли вы, Марксъ, сказалъ сквайръ, тономъ, вызывавшимъ на откровенность: -- что вы немного неблагоразумно поступили женившись?

-- Нѣтъ, я не думаю, отвѣчалъ Марксъ медленно, будто обдумывая вопросъ: -- я женился не очень рано: мнѣ было уже двадцать восемь лѣтъ, у меня было прикоплено немного, чтобы завестись хозяйствомъ. На дняхъ конторщики Броуна обсуждали вопросъ, умнѣе ли для конторщиковъ жениться или нѣтъ? Послѣ преній пошли на голоса. Очень много говорилось и за и противъ женитьбы и холостой жизни.

-- Что же можно было сказать противъ холостой жизни?

-- Очень многое. Я увѣренъ, мистеръ Тодгэтли, что вы не имѣете понятія о томъ, что за жалкое прозябаніе жизнь бѣднаго конторщика въ Лондонѣ, и какія искушенія окружаютъ его на каждомъ шагу. Половина лондонскихъ конторщиковъ, а можетъ быть, и болѣе, люди одинокіе; я хочу сказать, что у нихъ нѣтъ роднаго дома, куда бы они могли придти отдохнуть послѣ каторжной работы. Пустая комната, гдѣ не съ кѣмъ перемолвиться словомъ, а иногда, для разнообразія, крикливая хозяйка -- вотъ все, что ждетъ ихъ дома. Развѣ можно осудить ихъ, если они рады бѣжать изъ своего жалкаго угла? Они въ томъ возрастѣ, когда кровь кипитъ, когда жажда наслажденій такъ сильна, можно сказать, непобѣдима...

-- И они идутъ въ разные непристойные концерты, въ разные притоны! разразился сквайръ, не давая Марксу докончите.

-- Да, въ такіе концерты, въ игорныя залы и другія мѣста. Искушеніе сильно, оно стережетъ ихъ на каждомъ шагу. Много молодежи не глупой, съ честными стремленіями, погубила и будущность, и здоровье въ этихъ притонахъ, куда ее завели дурные товарищи.

-- Но не всѣ же гибнутъ?

-- Да, не всѣ гибнутъ такъ. Другіе не потратятъ тамъ жизнь, а все-таки засушатъ ее надъ конторкой. Такихъ меньше. Иные рано женятся и обзаводятся домомъ, чтобы мыкать горе. Что лучше -- рѣшайте. Сдѣлать безразсудство -- жениться и взвалить на плечи себѣ и женѣ невыносимое бремя заботъ, или потратить жизнь въ шумномъ разгулѣ?

-- Пусть меня пристыдятъ, если я знаю! вскричалъ сквайръ, снимая шляпу, чтобы потереть свою, поставленную въ тупикъ, голову.-- Грустно видѣть, какъ маленькія дѣти терпятъ нужду, а съ другой стороны такіе люди, какъ вы, должны работать до изнуренія, чтобы содержать ихъ. Джонни, Джонни Лёдлау!

-- Что угодно, сэръ?

-- Ты долженъ благодарить Бога, что ты не живешь въ Лондонѣ.

Я думалъ въ это время, что долженъ благодарить судьбу за то, что я не конторщикъ банкира и мнѣ не грозитъ одно изъ трехъ: или сгорѣть въ разгулѣ, или засушить себя надъ конторкой, или, спасая себя отъ того и другого, зачахнуть, воспитывая семью.

Марксъ продолжалъ:

-- Моя женитьба не была неблагоразумной, потому что моя жена была наслѣдницей небольшаго состоянія. Она единственная дочь мистера Стокли, который скопилъ на биржѣ небольшое состояніе, сотпи три или четырэ фунтовъ годоваго дохода. И онъ, и дочь его разсчитывали навѣрно, что это состояніе перейдетъ къ ней.

-- Почему же оно не перейдетъ?

Марксъ покачалъ головой.

-- Боюсь, что нѣтъ. Интригантка кухарка, которую онъ взялъ, когда дочь его вышла замужъ за меня, воспользовалась его болѣзнью и слабоуміемъ и женила его на себѣ. Естественно, что жена моя выказала негодованіе, вышла ссора и дверь мистера Стокли закрыта для насъ. Вы видите, намъ нечего ждать впереди и мнѣ ничего не остается болѣе, какъ работать, работать, работать, заключилъ онъ съ рѣзкимъ смѣхомъ.

-- Но для этого вамъ нужно укрѣпить здоровье, войти въ силу, Марксъ. Вы это знаете. Что будетъ, если вы надорветесь надъ работой.

-- Молчите! невольно вырвалось тономъ ужаса у Маркса.-- Не напоминайте мнѣ объ этомъ, сэръ. Иногда я вижу это во снѣ и, проснувшись, готовъ сойти съ ума!

Мы всѣ очень полюбили Маркса. Онъ былъ очень пріятный и образованный человѣкъ. Какъ и гдѣ онъ могъ нахвататься образованія, поступивъ съ семнадцати лѣтъ въ "счетныя машины",-- его тайна. Да, не то бы могло выйти изъ него, еслибы онъ не провелъ всю жизнь складывая столбцы цифръ и не былъ пригнетенъ бѣдностью.

Разговоръ этотъ происходилъ въ понедѣльникъ; во вторникъ по утру пришло письмо на имя Маркса. Это было первое и единственное полученное имъ письмо. Онъ сказалъ женѣ, чтобъ она не писала ему, ему было противно взять перо въ руки, онъ не хотѣлъ отнимать ни минуты отъ своего отдыха, отъ наслажденія природой, деревней.

-- Мнѣ напоминаютъ, что меня завтра ждутъ въ домѣ.

-- Въ какомъ домѣ? азартно крикнулъ сквайръ.

-- Въ нашемъ домѣ, сэръ, Броунъ и К^о.

Сквайръ положилъ на столъ любимую горячую булку и уставился глазами на Маркса.

-- Объ чемъ это вы говорите? Неужели вы хотите ѣхать? крикнулъ онъ.

-- Да, къ несчастью, я долженъ уѣхать.

-- Господи помилуй! Въ своемъ ли вы умѣ? Вы не пробыли здѣсь и недѣли!

-- Я могъ получить отпускъ всего на недѣлю. Я думалъ, что вы это знали.

-- Вы не должны уѣзжать, пока не вылечитесь, заревѣлъ сквайръ.-- Ужь лучше бы вы уѣхали въ самый день пріѣзда.

-- Я бы самъ хотѣлъ остаться долѣе, сказалъ печально Марксъ:-- но развѣ вы не понимаете, мистеръ Тодгэтли, что это не въ моей власти.

-- И вы смѣете сказать мнѣ въ глаза, что эта недѣля отдыха вылечила васъ. Полноте, вы просто дурите.

-- Эта недѣля принесла мнѣ много пользы. Я теперь бодрѣе примусь за работу. Я едва могъ получить и эту недѣлю отпуска. Я, дѣйствительно, нуженъ въ конторѣ, безъ меня тамъ, я знаю, больше хлопотъ.

-- Слушайте, сказалъ сквайръ:-- если они такіе жидоморы, то берите "французскій отпускъ" {Самовольная отлучка или просрочка отпуска.}.

-- Въ такомъ случаѣ, мнѣ немедля вышлютъ отставку.

-- Слушайте опять: если черезъ мѣсяцъ, другой вы сляжете и вамъ придется оставить должность? Что тогда?

-- Броунъ и К^о назначатъ новаго конторщика на мое мѣсто.

-- Зачѣмъ же Броунъ и К^о не держатъ лишняго конторщика, чтобы не морить другихъ работой?

Марксъ улыбнулся при этой мысли.

-- Это увеличитъ расходы ихъ, мистрисъ Тодгэтли. Они никогда этого не сдѣлаютъ. Главная часть жизни Броуна и К^о тратится на то, чтобы сокращать расходы.

Марксъ собрался уѣхать. Сквайръ стоялъ на томъ, что Марксу нуженъ болѣе продолжительный отдыхъ. Какую пользу могла ему принести одна жалкая недѣля? Сквайръ сѣлъ и написалъ Броуну и К^о письмо, высказывая свое мнѣніе объ этомъ дѣлѣ и прося сдѣлать милость -- отпустить Маркса еще разъ въ болѣе продолжительный отпускъ. Онъ послалъ письмо по почтѣ, и оно должно было прибыть поутру въ одно время съ Марксомъ.

-- Нѣтъ, я не отдамъ вамъ письма, Марксъ, говорилъ сквайръ:-- вы не доставите его. Стараго ворона на мякинѣ не обманешь.

На это письмо не пришло никакого отвѣта. Сквайръ облегчилъ свое сердце, обзывая Броуна и К^о ворами и мошенниками -- тѣмъ дѣло и кончилось. Я пишу о прошломъ, но сколько я знаю, и теперь конторщики банкировъ не пользуются отпусками для поправленія здоровья.

Я не былъ очевидцемъ слѣдующей сцены этой драмы, но слышалъ о ней. Мѣстомъ дѣйствія былъ Лондонъ.

-----

Былъ скучный, туманный, дождливый день въ февралѣ. Мистрисъ Марксъ сидѣла въ гостиной, въ Пимлико. Домъ былъ однимъ изъ самыхъ маленькихъ въ длинномъ ряду домовъ, и гостиная была такая крошечная, что въ ней едва можно было повернуться. Она сидѣла у огня, качая на рукахъ двухлѣтнюю дѣвочку; трое старшихъ дѣтей играли у стола, строили на красной суконной салфеткѣ маленькіе домики изъ деревянныхъ кирпичиковъ. Мистрисъ Марксъ была умная женщина и хорошо вела дѣтей. На видъ ей можно было дать лѣтъ тридцать; она была хороша когда-то, но теперь лицо ея увяло, глаза погасли, и въ нихъ замѣчалось выраженіе кроткой печали. Она сидѣла задумавшись и не слыша ни веселаго щебетанья дѣтей, ни щелканья деревянныхъ кирпичиковъ.

-- Мама, скоро ли мы будемъ пить чай?

Отвѣта не было.

-- Развѣ вы не слышите, мама. Корри проситъ чаю. Объ чемъ вы думаете, мама?

Она вздрогнула и очнулась отъ тяжелыхъ думъ.

-- Скоро, милые. Объ чемъ я думаю? Я думаю о вашемъ папа.

Она знала, что здоровье и умственныя способности мужа ея гибли; она знала это такъ же вѣрно, что почти могла предвидѣть день, когда все сломится. Было чудомъ, какъ онъ могъ еще работать; но онъ не отказывался отъ работы, потому что дома не было ни куска хлѣба.

Недѣльный отдыхъ въ деревнѣ подкрѣпилъ Маркса на нѣсколько мѣсяцевъ. Онъ работалъ до осени такъ легко и хорошо, какъ давно уже не работалъ. Осенью силы стали ему измѣнять снова. Не было никакихъ внѣшнихъ признаковъ болѣзни; онъ только сознавалъ, что его измученный мозгъ не могъ справляться съ работой. Онъ боролся, онъ бился изъ послѣднихъ силъ. Онъ скрывалъ это и отъ жены, и отъ Броуна и К^о. Онъ видѣлъ, что ему неизбѣжно придется отказаться отъ вечерней работы, чтобы удержать за собой главную. "Только бы справиться съ рождественской работой, говорилъ онъ себѣ: -- а въ новый годъ я откажусь вести книги лавочника".

Онъ справился съ рождественской работой. Она была очень тяжела въ обоихъ мѣстахъ и почти покончила его. Вы знаете по пословицѣ: послѣднее перо клади переломитъ спинной хребетъ верблюда; эта работа сломила Джемса Маркса. Къ концу января, онъ слегъ отъ сильной простуды въ груди. Броунъ и К^о должны были обходиться безъ него цѣлыхъ одиннадцать дней. Неслыханное бѣдствіе, которое, по крайней мѣрѣ, въ отношеніи Маркса, еще ни разу не обрушивалось на Броуна и К^о. Еле оправившись, Марксъ снова побрелъ въ сити, трясясь всѣми членами и только въ половину сознавая, что дѣлаетъ и куда идетъ. Отъ вечерней работы пришлось отказаться навсегда.

Никто не зналъ, какъ онъ былъ боленъ, или, говоря точнѣе, какъ съ каждымъ днемъ онъ становился все менѣе и менѣе способнымъ къ работѣ. Жена его догадывалась обо всемъ. Она знала его безсонныя ночи -- слѣдствіе утомленія мозга, пытку всѣхъ нравственныхъ силъ, когда онъ ворочался и метался на постелѣ одну половину ночи, другую шагалъ въ мучительныхъ думахъ по комнатѣ, а къ утру одѣвался, не знавъ ни минуты сна.

-- Бываютъ минуты, говорилъ онъ ей въ ужасѣ:-- когда я не могу собрать свои мысли. Я сижу за работой такъ же долго, какъ и прежде, и долженъ теперь передѣлывать ее по нѣскольку разъ. Я сдѣлалъ двѣ-три ошибки, и старый Броунъ спросилъ, что сдѣлалось со мной. Я не виноватъ. Цифры вихремъ кружатся передо мной и я теряю способность считать.

-- Еслибы только ты могъ спать, говорила жена.

-- Да, еслибы я могъ. Мозгъ работаетъ ночью такъ же, какъ и днемъ. У меня въ умѣ постоянно цифры и я все складываю ихъ.

-- Сходи къ хорошему доктору, Джемсъ. Не скупись на гинею. Сходи. Ты этимъ сбережешь не одну гинею.

Марксъ послушался совѣта. Онъ пошелъ къ хорошему доктору, объяснилъ свое положеніе, родъ занятій и описалъ признаки своего разстройства.

-- Могу ли я поправиться? спросилъ онъ.

-- О, да, я думаю, отвѣчалъ весело докторъ, скрывъ отъ него, что разстройство это зашло далеко и выздоровленіе сомнительно.-- Леченіе очень просто. Перемѣна обстановки, воздуха и полнѣйшій отдыхъ.

-- На сколько времени?

-- На годъ, по крайней мѣрѣ.

-- На годъ? повторилъ Марксъ страннымъ тономъ.

-- По крайней мѣрѣ. Это непремѣнное условіе. Я пропишу вамъ укрѣпляющее средство. Вамъ нужна хорошая пища. Вы не подкрѣпляли себя, сколько слѣдовало, для такой работы.

Когда Джемсъ Марксъ вышелъ на улицу, онъ едва не расхохотался во все горло смѣхомъ злобы и отчаянія. Годъ отдыха для него! Докторъ сказалъ ему еще, что еслибы онъ отдохнулъ во время, то несравненно болѣе короткій срокъ былъ бы достаточенъ теперь. "Я думаю, сколько есть теперь въ Лондонѣ такихъ же бѣдняковъ, какъ и я, говорилъ онъ себѣ: -- которымъ, нуженъ такой же отдыхъ и которымъ онъ такъ же невозможенъ, какъ и мнѣ; бѣдняковъ, которые должны бы были имѣть хорошую здоровую пищу и которымъ она не по карману".

Дѣло выходило безнадежное, и онъ изъ совѣтовъ доктора исполнилъ одинъ -- принималъ укрѣпляющее лекарство. Онъ продолжалъ ходить въ сити попрежнему. Прошло двѣ-три недѣли. Марксу становилось все хуже, хотя никакіе внѣшніе признаки не выдавали его состоянія. Наступилъ февральскій вечеръ, въ который мистрисъ Марксъ думала тяжелую думу, угадывая то, что скрывалъ отъ нея Марксъ, а дѣти строили домики изъ кирпичиковъ.

Раздался звонокъ и Марксъ вошелъ, опираясь на руку товарища конторщика.

-- Вотъ, мистрисъ Марксъ, я привелъ вамъ больного, сказалъ товарищъ, принимая безпечный тонъ, чтобы не испугать.-- Ему теперь лучше. Я не думаю, чтобы съ нимъ случилось что-нибудь серьёзное.

Да, бѣда пришла. То, чего она такъ страшилась, обрушилось на нихъ. Но мистрисъ Марксъ была славной женой. Она не подала вида, что испугалась, но, спокойная и твердая, утѣшала мужа и ходила за нимъ.

Марксъ цѣлый день, какъ сказалъ конторщикъ, былъ очень страннымъ. Онъ не могъ работать, безпрестанно спрашивалъ другихъ конторщиковъ, какъ и что дѣлать, и, наконецъ, упалъ со стула на полъ въ "припадкѣ страннаго столбняка", какъ онъ выразился потомъ. Мистеръ Броунъ сказалъ, что онъ сегодня негодится ни на что, и что его лучше уьести домой.

Этотъ день покончилъ работу Джемса Маркса. Онъ сломился. Ночью онъ сказалъ женѣ объ отзывѣ доктора, и она не въ силахъ была скрыть свой ужасъ и скорбь.

Годъ отдыха для нихъ! Что будетъ съ дѣтьми? Безъ его жалованья они умрутъ съ голода!

"О, еслибы отецъ мой поступилъ какъ должно", повторяла она себѣ: "Джемсъ могъ бы отдохнуть во время, и все было бы хорошо. Поможетъ ли онъ намъ теперь? Позволитъ ли она ему"?

Мистеръ Стокли, отецъ, жилъ въ Сидэнгемѣ. Новая жена увезла его тотчасъ послѣ свадьбы изъ Пимлико. Онъ никогда не приглашалъ дочь къ себѣ. Не сказавъ ни слова мужу, она поѣхала въ Сидэнгемъ на другой же день. Новая мистрисъ Стокли, бывшая кухарка, была высокой, смуглой, краснощекой и красноносой мегерой, съ бойкимъ языкомъ. Увидѣвъ мистрисъ Марксъ, она остолбенѣла, и оттого, по старой привычкѣ, машинально сдѣлала книксенъ.

-- Я пріѣхала видѣть папа, мистрисъ Стокли.

-- Его нѣтъ дома.

-- Я дождусь его.

Мистрисъ Стокли не знала, что дѣлать. Ей очень хотѣлась выгнать дочь мужа изъ дома; но она не могла рѣшиться, потому что находилась въ непріятномъ состояніи упадка силъ послѣ похмѣлья. Это внушило ей мысль оказать гостепріимство, и она приказала подать вино и пирожное. Къ величайшему удивленію мистрисъ Марксъ, она выпила четыре рюмки одну за другой.

Садовая калитка отворилась и вошелъ мистеръ Стокли. Онъ такъ согнулся и смотрѣлъ такимъ дряхлымъ старикомъ, что дочь едва узнала его. Она поспѣшила къ нему на встрѣчу.

-- Каролина! вскричалъ онъ въ изумленіи.-- Ты ли это? Какъ ты измѣнилась!

Онъ казался радъ, что увидѣлъ ее, и сѣлъ съ нею на скамейку въ саду. Она разсказала ему спокойнымъ голосомъ обо всемъ и просила помочь мужу. Мистрисъ Стокли вышла въ садъ, стояла, нѣсколько покачиваясь, и слушала.

-- Я... я бы съ радостью помогъ тебѣ, еслибы могъ, Каролина, сказалъ онъ въ нерѣшимости, глядя на жену.

-- Да, но вы не можете помочь, мистеръ Стокли, перебила жена:-- вы это знаете. Мы едва можемъ покрывать и наши собственные расходы, мистрисъ Марксъ. Хозяйство и двѣ служанки стоятъ страшно дорого. Онѣ кругомъ обворовываютъ насъ. Я уже перемѣнила цѣлый десятокъ, а все толку нѣтъ, и послѣдняя всегда хуже первой. Просто житья нѣтъ отъ нихъ.

-- Папа, вы видите наше положеніе! сказала мистрисъ Марксъ, терпѣливо выслушавъ іереміаду пьяной жены его.-- Что намъ дѣлать? Джэкъ долго не будетъ въ состояніи работать. Неужели намъ идти въ рабочій домъ, папа? У меня четверо маленькихъ дѣтей.

-- Вы знаете, мистеръ Стокли, что вы не можете помочь, говорила жена его, покачиваясь и багровѣя отъ злости.-- У васъ нѣтъ денегъ, объ этомъ нечего и говорить.

-- Это правда, Каролина, я боюсь, у меня не будетъ денегъ, сказалъ онъ, и дочь его съ болью въ сердцѣ увидѣла въ какомъ онъ загонѣ у жены.-- У меня теперь никогда нѣтъ денегъ. Какъ ты пріѣхала?

-- Съ поѣздомъ, папа. Въ третьемъ классѣ.

-- О! милая Каролина! вскричалъ мистеръ Стокли, котораго это поразило болѣе, чѣмъ все, что говорила дочь о своемъ ужасномъ положеніи.-- Мое здоровье испорчено, Каролина. Силы и бодрость пропали. Я очень жалѣю тебя, повѣрь мнѣ. Пойдемъ въ комнату, отобѣдай съ нами.

-- У насъ только рубленая холодная говядина сегодня. Мы очень мало ѣдимъ, прокричала мистрисъ Стокли, чтобы отклонить приглашеніе.

Мистрисъ Марксъ отказалась отъ обѣда и стала прощаться. Она знала, что всѣ просьбы были бы напрасны, пока эта женщина держала отца въ рукахъ.

Отецъ поцаловалъ ее дрожащими губами.

-- Я провожу тебя до калитки, моя милая, прошепталъ онъ, и когда она уходила, сунулъ ей въ руку соверенъ.

-- Это тебѣ хоть на дорогу, милая Каролина. Мнѣ обидно слышать, что ты пріѣхала въ третьемъ классѣ. Ахъ, времена перемѣнились. Не думай, чтобъ я не хотѣлъ помочь тебѣ, дитя мое, но я не могу. Она ходитъ всегда получать всѣ дивиденды, и не даетъ мнѣ ни пенни. У меня не было бы и этого совёрена, да она послала меня расплатиться по счету въ погребокъ, сдача и осталась у меня. Можетъ быть, она не спроситъ. Не бойся, мнѣ за это не достанется. III-шь. Всѣ деньги уходятъ на вино и водку. Она пьетъ, какъ... рыба. Ахъ, Каролина! я былъ дуракъ, дуракъ, дуракъ! Будь счастлива, моя милая.

-- Будьте вы счастливы, бѣдный папа. Благодарю васъ! И она ушла съ глазами, полными слезъ, и разрывавшимся сердцемъ.

Отдохнувъ нѣсколько дней и неоправившись нисколько, Марксъ увидѣлъ, что нужно отказаться отъ мѣста. Онъ пошелъ въ контору и переговорилъ съ мистеромъ Броуномъ.

-- Силы истощены?! вскричалъ, старый Броунъ, отодвигая парикъ назадъ, что онъ всегда дѣлалъ, когда что-нибудь разстроивало его.-- Я никогда не слыхалъ подобнаго вздора. Въ ваши лѣта! Это вещь непонятная!

-- Работа эта изнурила мой мозгъ, сэръ, и я работалъ черезъ силу. Во всѣ двадцать три года, что я работалъ у васъ, я получилъ отпускъ только разъ, и то на недѣлю, прошлую весну.

-- Вы сказали мнѣ уже тогда, что чувствуете себя разбитымъ человѣкомъ! говорилъ злопамятно старый Броунъ.

-- Да, сэръ, я сказалъ вамъ тогда, что непремѣнно свалюсь съ ногъ, если не отдохну, отвѣчалъ Марксъ.-- Такъ и вышло.

-- Но вы отдыхали же. Вамъ былъ данъ отпускъ.

-- Только на недѣлю, сэръ. Я тогда говорилъ, что такой отдыхъ принесетъ немного пользы. Но... вамъ не угодно было дать мнѣ отдыхъ на болѣе долгій срокъ.

-- Разумѣется, мнѣ это не могло быть угодно; вы знаете, какія неудобства вашъ отпускъ повелъ за собой, возразилъ старый Броунъ.-- Неужели вы воображаете, что дѣло можетъ дѣлаться само собой?

-- Я самъ хорошо зналъ, сэръ, что мое отсутствіе принесетъ разстройствовъ дѣлахъ, и потому не настаивалъ на отдыхѣ. Эта недѣля отдыха удивительно помогла мнѣ. Благодаря ей, я могъ дотянуть до сихъ поръ.

Старый Броунъ посмотрѣлъ на него.

-- Слушайте, Марксъ, мнѣ жаль потерять васъ; вы человѣкъ нужный. Если я дамъ вамъ еще недѣлю отдыха, съѣздите на берегъ моря, попробуйте, можетъ быть, поможетъ. Я даю двѣ недѣли!

Марксъ покачалъ головой.

-- Слишкомъ поздно, сэръ. Доктора сказали, что мнѣ нуженъ годъ отдыха, чтобы быть снова въ состояніи работать надъ счетами.

-- О, слуга покорный, вскричалъ мистеръ Броунъ.-- Но что-жь вы будете дѣлать, если не можете работать?

-- Я и самъ не знаю, сэръ. Мысль объ этомъ столько же высушила мой мозгъ, какъ и работа. Она ни днемъ, ни ночью не покидаетъ меня.

Одинъ разъ, въ продолженіи цѣлой жизни прижимокъ и скаредности, старый Броунъ оказался великодушнымъ. Онъ сказалъ Марксу, что уплатитъ ему жалованье до сегодня, а не до того дня, когда онъ пересталъ ходить въ контору, и разщедрился до того, что прибавилъ ему еще цѣлыхъ десять фунтовъ.

-----

Мы были съ Тодомъ въ Лондонѣ, гостили у леди Уитней, которая представляла дочь ко двору и давала балы. Мистрисъ Тодгэтли поручила мнѣ сходить навѣстить Маркса. Мы давно ничего не слыхали о Марксѣ, и думали, что онъ еще на мѣстѣ.

Когда я постучалъ у двери, мнѣ отперъ ее мальчикъ лѣтъ десяти.

-- Папа очень боленъ, сказалъ онъ: -- мама внизу готовить ему аррарутъ.

Меня самого можно было, какъ и Маркса, сшибить щелчкомъ съ ногъ, когда я увидѣлъ его: до того я былъ пораженъ видомъ его. Сначала я не узналъ его. Онъ сидѣлъ въ креслѣ у камина одѣтый и укутанный одѣялами. То былъ не Джемсъ Марксъ, котораго мы знали, а былъ живой скелетъ. Острыя скулы выдались, глаза ввалились. Онъ былъ радъ видѣть меня и съ улыбкой протянулъ руку.

Положеніе молодого человѣка, при неожиданности подобной встрѣчи, очень неловко. Что-то хватаетъ за горло, что-то горячее выступаетъ на глаза, не знаешь, что сказать. Я видѣлъ, что Марксъ умираетъ, и боялся огорчить его, показавъ, что вижу это. Наконецъ, я совладалъ съ собой и сказалъ слова два обычныхъ привѣтствій и сожалѣнія.

-- Что? спросилъ Марксъ:-- я не тотъ человѣкъ, который гостилъ у васъ въ деревнѣ, Джонни. Бѣда, которую я предчувствовалъ тогда, пришла.

-- Да, вы говорили, что вамъ не долго вынести! вырвалось у меня невольно.

Онъ кивнулъ головой. "Да, я чувствовалъ, что силы мои уходятъ, я чувствовалъ, что непремѣнно свалюсь, если не дамъ себѣ продолжительнаго отдыха. Я дотянулъ до февраля, Джонни, и тогда пришла бѣда. Пришлось отказаться отъ мѣста, а потомъ я заболѣлъ, легкія разстроены".

-- Я не зналъ, что ваши легкія такъ слабы, мистеръ Марксъ.

-- И я самъ не зналъ. Прежде грудь моя была крѣпка, отвѣчалъ онъ, тяжело переводя духъ послѣ сильнаго припадка кашля.-- Я простудился въ январѣ и измучился кашлемъ: теперь я снова схватилъ простуду. Докторъ едва могъ спасти меня. Я прежде никогда не былъ подверженъ ни простудѣ, ни кашлю. Я думаю, когда силы человѣка истощены, то весь организмъ его слабѣетъ и легко подвергается другимъ болѣзнямъ.

-- Скоро весна, вы поправитесь, утѣшалъ я.

-- Можетъ быть, отъ этого кашля; но я никогда не поправлюсь отъ моей главной болѣзни, разстройства нервъ и мозга. О, еслибы мнѣ дали тогда отдохнуть!

-- Мистеръ Тодгэтли все говоритъ, что вы должны бы были пробыть у насъ два-три мѣсяца.

-- Да, я знаю, сказалъ онъ, торжественно поднимая руку: -- что еслибы я отдохнулъ тогда, я жилъ бы теперь! Не дали! Вымотали всѣ силы!

Я и теперь слышу этотъ вопль отчаянія. Изъ-за недостатка отдыха на два-три мѣсяца, гибнулъ человѣкъ и семья его.

-- Какъ ни тяжела моя участь, продолжалъ онъ послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, и голосъ его звучалъ кроткой, безграничной печалью: -- я не жалуюсь. Я не имѣю права жаловаться. Чѣмъ я лучше другихъ, Джонни? Каждый день въ Лондонѣ истощаютъ силы людей получше меня. Счастливы они, если сердца ихъ не разбиваются, какъ мое! Я умираю, и даромъ... даромъ, Джонни!

По тону его голоса, видно было, что сердце его разбито. Это была послѣдняя вспышка жизни; скоро должна была наступить апатія -- предвѣстница смерти.

-- Теперь я начинаю менѣе думать объ этомъ, Джонни. Прежде меня до сумасшествія мучила мысль: для чего истощаются силы тысячъ, десятковъ тысячъ, милліоновъ людей. И я изъ числа ихъ... Но что же я могъ дѣлать, Джонни? У меня не было другого пути.

Мистрисъ Марксъ пришла съ дымящейся чашкой аррарута. Онъ поѣлъ и задремалъ. Мы говорили шопотомъ.

-- Онъ, должно быть, страшно простудился, сказалъ я.

-- Онъ простудился въ тотъ день, когда ходилъ въ сити сказать мистеру Броуну, что отказывается отъ мѣста, отвѣчала она:-- есть пословица: люди умны на пенни, а глупы на фунты. Такъ вышло и съ бѣднымъ Джемсомъ въ этотъ день. Утро было прекрасное, когда онъ вышелъ изъ дома, а тутъ пошелъ сильный дождь. Когда онъ вышелъ отъ мистера Броуна, дождь лилъ, какъ изъ ведра; Джемсъ долженъ бы былъ нанять кэбъ, но онъ пожалѣлъ денегъ и ждалъ омнибуса. Первый былъ полонъ, онъ ждалъ втораго, промокши до костей и промочивши ноги. Легочный катарръ вернулся.

Я собрался уходить, когда раздался сильный звонокъ.

-- Глупыя дѣти! перепугали отца! вскричала мистрисъ Марксъ.

Я пошелъ отпереть дверь. Порывъ вѣтра внесъ въ прихожую стараго джентльмена. Онъ не сказалъ мнѣ ни слова, но вошелъ, хлопая дверьми, въ гостиную и, задыхаясь, упалъ на стулъ.

-- Папа! вскричала мистрисъ Марксъ.-- Папа!

-- Погоди, дай перевести духъ, моя милая! говорилъ чуть слышно старый джентльменъ.-- Она умерла.

-- Кто умеръ? спросила мистрисъ Марксъ.

-- Она. Я не хочу много говорить противъ нея, потому что она умерла, Каролина, но она умерла! Она, пьяная, свалилась съ лѣстницы, ударилась головой объ уголъ ступеньки, и доктора ничего не могли сдѣлать. Она умерла сегодня поутру, а я пришелъ жить съ тобою и съ Джемсомъ, если вы возьмете меня. Мы будемъ хорошо жить вмѣстѣ, мои милые, безъ горя и нужды.

Нѣтъ болѣе нищеты, жизнь мужа спасена, будущность дѣтей обезпечена!-- все это мгновенно, какъ лучъ солнца, освѣтило мистрисъ Марксъ. Она безмолвно склонила голову и закрыла руками лицо. Прошло двѣ-три минуты молчанія.

-- Твой мужъ теперь можетъ отдохнуть, Каролина: онъ будетъ имѣть все. что нужно. И ты тоже, Каролина, и дѣти.

Но было уже поздно: Джемсъ Марксъ умеръ въ маѣ.

Года три или четыре спустя, мы прочли въ Таймсѣ объявленіе о смерти мистера Броуна. Газеты очень усердно расписывали его богатство. Онъ умеръ съ состояніемъ въ двѣсти тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

-- Должно быть, свѣтъ устроенъ неладно, Джонни, сказалъ мнѣ сквайръ, потирая голову съ недоумѣвающимъ видомъ;-- я бы не хотѣлъ умереть съ такимъ состояніемъ, зная, что вогналъ въ гробъ своихъ конторщиковъ. Бѣдный Джемсъ Марксъ!

<Цебрикова М. К.>

"Отечественныя Записки", NoNo 11--12, 1874

Оставить комментарий Вуд Эллен (перевод: Мария Цебрикова) (yes@lib.ru) Год: 1874 Обновлено: 18/10/2022. 427k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Johnny Ludlow. Перевод Марии Цебриковой. Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 11-12, 1874.

Вуд Эллен Записки Джонни Лёдлау

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛЁДЛАУ.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦЫ.

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛЁДЛАУ.

Маіоръ Парриферъ.

Стрѣлочникъ Лизъ.

Дикъ Мичель.

Дэніель Ферраръ.

Газета Джерри.

Наша стачка.

Гриззэль съ рынка.

Вымотали силу.

Вуд Эллен
Записки Джонни Лёдлау