Забытый О.
Широкая душа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

О. Забытый

(Григорий Иванович Недетовский)

Широкая душа

   Стояла невыносимая июльская жара. Воздух не колыхался. Вороны и галки, распустивши крылья и широко раскрывши клювы, изнывали от духоты.
   В такое-то время тащился я с сестрой на немощной клячонке "из гостей", из прежалкого-жалкого городишка Т. Тридцать верст расстояния от этого городишка до моего родимого села казались мне нескончаемо длинным путем. Никакой защиты от жгучего солнца -- ни естественной, ни искусственной: кругом чистое поле, а сверху -- одна фуражка. Пот ручьями лился по лицу. Чувствовались крайнее расслабление и непреодолимая дремота. Говорить не хотелось. Только изредка, как бы в бреду, обменивались мы с сестрой объяснениями вроде следующих:
   -- Яков-то Лаврентич Зазнаев как постарел! Давно уже я не видал его.
   -- Постарел, а все такая же дубина. Вчера прихожу я в его лавку патоки купить, а он с попом в шашки играет. Посмотрел на меня и -- хоть бы на смех кивнул! А ведь очень хорошо знает меня... Я слышала, его в газете пропечатали: поделом!
   Молчание.
   -- А у Ольги Павловны муж-то ничего себе...
   -- О, славный! Вот муж-то, так уж именно муж! Ты заметил, как он бережет жену? Сам слазил в печку, достал щи и на стол нам подал... А ведь чиновник!
   -- Да-
   Молчание.
   -- Скоро ты увидишь наконец свою фотографическую карточку.
   -- Да. Конечно, приятно в первый раз... Но неужели и в других городах такие же фотографии, как у уездного учителя в Т.?
   -- В других городах гораздо лучше.
   -- То-то... А то что это за фотограф? Завел на двор, посадил бог знает где, да и говорит: смотрите, сударыня, вот сюда и не извольте ничем шевелиться. Если, говорит, шевельнете ручкой, то она на карточке выйдет как бревно-с. А уж тут не до того: мухи и вонь страшная! Насилу отмучилась.
   И снова молчание, и снова усыпление.
   Но вот позади послышался крик, свист и стук колес. Я оглянулся и сразу оживился. Меня настигая мой давний приятель, печник Сидор Иванович со своим неразлучным подмастерьем Максимом. Поравнявшись со мною, он крикнул Максиму "стой!". Спрыгнул с телеги, подошел ко мне и, снявши картуз, возгласил:
   -- А! Мой великий, священный, высокоторжественный Федор Иванович! Мое почтение! Давно душа горела повидаться с вами. Ко мне, ко мне пожалуйте; сядем вместе и побеседуем.
   -- Да где ж там? У вас тесно: тележка маленькая, а нас двое.
   -- Да, господи, пожалуйте! На колесе сяду, а уж вам предоставлю.
   Я согласился. Но Сидор Иванович на колесе не сел, а устроил мне помещение в своем "экипаже" за счет удобств и спокойствия Максима, который принужден был прилепиться действительно чуть не на колесе. Я уселся, насколько возможно было, удобно, но Сидор Иванович не скоро успокоился и несколько минут сряду утеснял Максима: "Максим, двинься еще! Максим, не толкай плечом! Максим, ноги! Максим, прими руку! Максим, отклонись маленько" и т. п. Максим сжался, скорчился в уголке и выпучил на меня глаза, как на "диво дивное" и "чудо чудное".
   Мы поехали шагом и забеседовали.
   -- Отдыхать теперь изволите у своих родителей? -- начал Сидор Иванович.
   -- Да.
   -- Да как вам не отдохнуть? Ведь она, наука-то, пуще всякой работы, я так понимаю... Да, тяжела она, матушка, но зато и сладка опосля бывает,-- ух, как сладка -- посмотришь! Так ли?
   -- Ну, это кому как...
   -- Позвольте,-- вмешался Максим,-- вы не обессудьте, если я, примерно, что-нибудь нескладно...
   -- Ничего, ничего...
   -- Вот вы теперь уже на возрасте, а все еще в науке состоите. Чему же вас до сей поры учат?
   -- Экой ты, брат, непонятный! -- перебил Сидор Иванович.-- Чему учат? Известно, уж не читать да писать, коли люди на возрасте. Их теперь учат до всего доходить. Вот, примерно, хоть кобыла... Тебе что? Кобыла да кобыла! А у них сейчас: как кобыла? Почему кобыла? От чего кобыла? И все это они тебе представят. То-то и другое-то что-нибудь... У них все сейчас в дело производится. Оттого-то ведь умные люди- то бывают. Ведь вот Федор Иванович теперь с тобой, дураком, едет, а опосля, посмотри, архиереем будет. Потому их к этому и при- обучают, к этому и ведут в этой самой ихней академии.
   -- Владыка-то наш, стало быть, оттуда же произошел? -- уточнил Максим.
   -- Владыка-то? Как же, все оттуда же. Теперь-то ведь он "ваше преосвященство"... "исполняется деспота"... на шестерне со звоном едет, а прежде-то был тоже вот, как Федор Иванович: в фуражечке этак, в сюртучке и все прочее... Так-то вот подумаешь: великая премудрость божия! Мальчишка бегает по улице, в бабки играет, об святой с родителями грошики сбирает, и вдруг -- владыка! Господи боже мой, отец милосердный! А все наука доводит.
   -- Дай бог всякому! Кому что дано, -- заметил Максим и глубоко вздохнул.
   -- Кто про то говорит! Дай бог всякому -- прямое дело! Я собственно про премудрость... Ты пойми: владыка и -- так-то вот в фуражечке... Ах ты, господи! Федор Иванович! Вас-то скоро ли господь удостоит?
   -- Не знаю,-- ответил я.-- Я, может быть, не буду архиереем: без меня найдутся.
   -- О, нет,-- взмолился Сидор Иванович,-- вы уж, пожалуйста, непременно во владыки! Я жду не дождусь, когда вы к нам владыкой припожалуете. То-то радость-то будет -- и сказать нельзя! Свой, доморощенный владыка приедет: ведь это чего стоит? Да я тогда все колокола разобью, ей-богу, разобью!
   -- Вот бы, вправду, господь привел... Пресвятая богородица! -- проговорил Максим и со- строил преумилительную физиономию.
   -- Приведет,-- уверял Сидор Иванович,-- уж это ты будь покоен, что приведет! Ведь это Федор Иванович только так... чтобы не вдруг себя обозначить... Эх, Федор Иванович, завидую я вам. Сызмальства вас пустили по науке, и вот вы все идете, идете и дойдете до своего. Всякое понятие получите -- это само собой, да еще в какую благодать попадете! И вы к людям, и люди к вам -- все это будет вокруг вас высоко и благородно. И душа-то, я думаю, ровно бы другая сделается. Сладость -- одно слово! Это не то что наше дело. Вот я хоть про себя скажу. Что моя жизнь такая? Положим, благодарение господу, насчет продовольствия у меня всего вволю, да для души-то моей у меня оченно мало! Душа у меня, надо сказать, широкая и самая настоящая -- даром что я печник. Чувствую, что у меня и тут есть (при этом Сидор Иванович ткнул пальцем себя под козырек). Может, я теперь не хуже другого все бы вызнал, все бы понял -- так бы все и схватил. А ничего не поделаешь: науки не проходил, у много человека вокруг тебя нет, который бы тебе мог вложить и все прояснить. Вот у меня теперь в голову-то всякое приходит, и то, и другое, и третье: что, отчего и как? Вам теперь на все это плевать, потому -- вы все понимать можете, а мне тоска. Сам не совладаешь, а сунуться некуда. Отчего же я теперь так рад-то? Я соображаю свое: вот, мол, умный человек подвернулся, он мне что-нибудь покажет. Ему, мол, ничего не стоит, а мне годится. Вот дайте мне, Федор Иванович, ответ на одно дело. Неделю целую оно у меня из головы нейдет.
   -- Что такое?
   Сидор Иванович кашлянул, протер губы свернутым в яичко ситцевым платком и начал дело.
   -- Первое: благоухание святыни, по всей Руси распространяющее. Второе: благодать священства, нас освещающая. Третье: благолепие храмов, всех умиляющее... Что вы на это скажете?
   Озадаченный такими мудрыми тезисами, я, молча, во все глаза взглянул на Сидора Ивановича. Яичко снова скользнуло по губам Сидора Ивановича, и он пояснил:
   -- Я собственно насчет того, что теперь вот стали приписывать церкви одну к другой.
   -- Так что же?
   -- Как что? Не благочестно и клонит ко вреду и греху великому! Я так понимаю, что быть везде расколу.
   -- Как же это так?
   -- А вот как. К примеру, я человек зажиточный. Пришло на меня благоговение, и я созиждил храм. Все ходят в мою церковь; у меня свое благолепие, свой священник. На душе отрада и память в роды родов. Вдруг начальство говорит: мы твою церковь запрем, а ты ступай молиться вон куда! Приятно это мне аль нет? Моя же церковь, и меня же "вон куда!". Пом- рут родители, и прах их и я должон туда же!.. Какая же тут вера? Как тут удержать православие? Иной потерпит, потерпит да и не удержит...
   Я разъясни л колеблющемуся Сидору Ивановичу, что церковь зажиточного человека не при- пишут к другой, если он обеспечит и церковь, и причт.
   -- Коли так, так это еще ничего. Я полагал, что все это без внимания... Ну, а другим-то разве тоже не обидно? Возьмем хоть никольских. Их, говорят, принишут к Каменской церкви. То у них церковь-то под боком, а то -- ступай теперь за десять верст. Каково это им покажется? Пожалуй, им и невмоготу придет, и разбредутся детки от матки. А ведь это страсть! пагуба!
   Я заметил, что приписка церквей и приходов вызвана у нас крайнею необходимостью, что всякий умный и благочестивый христианин не из- менит вере из-за того, что ему придется пройти или проехать к обедне лишних версты две-три, что, мол, истинные христиане не отступали от своей веры и тогда, когда их гнали и мучили, а о дурных не стоит и жалеть; пускай их идут в раскол.
   Выслушав все это, Сидор Иванович минуты с две молчал и водил по губам ситцевым яичком. Затем он проговорил:
   -- А пожалуй, оно и резон. И вправду: ступай в раскол, хоть за раскол, коли тебе вера так дешево пришлась! Свиньей ты родился, свиньей ты и издыхай! Который ежели чувствует по закону, тот этого не сделает. А ты иди, коли тобой богомерзость овладела... Ты, Максим, как полагаешь?
   -- Да уж, стало быть, пущай идет, коли...-- отозвался Максим.
   Из приближающейся тучи послышался гром.
   Сидор Иванович перекрестился и говорит:
   -- Я вот какой человек, доложу вам, Федор Иванович: от меня ничто даром не уходит. Вот слышу я гром и творю молитву, а разума уж со мной нет: он вон куда взлетел (Сидор Иванович показал на небо). Ведь иной осенит себя крестом и -- только, ему и дела больше нет. А у меня со- всем другое. У меня сейчас уж пошло: отчего это гремит? Что на небе делается, когда гром бывает? Понять хочу, а не могу. У вас это все в науке показано: скажите уж кстати, как об этом понимать нужно?
   Чтобы удовлетворить научным вопросам "широкой души", я изложил целую лекцию об электричестве. Сидор Иванович сделал вид, что все до капельки понимает из этой лекции, и все беспокоился только насчет восприимчивости Максима. То и дело он прерывал мою речь вопросами: "Максим, понял?" -- "Максим, ты-то понимаешь ли?" -- "Максим, ну что?.." Максиму, по-видимому, ужасно понравилось электричество. Притаив дыхание, вытаращив глаза и широко раскрывши рот, .он, казалось, хотел не проронить ни одного моего слова. В ответ на вопросы Сидора Ивановича он сильно морщился и только молча, как-то неторопливо отмахивался рукой: дескать, ради бога, не мешай, иначе все пропало!..
   Лекция кончилась, и Сидор Иванович как-то особенно оживленно заговорил:
   -- Так вон оно что там разделывается-то! Максим, а? Ведь ты век бы свой скончал, а сам бы этого не понял. Ты думал, это все Илья там действует? Хе-хе-хе! Нет, брат, не туда! Ступай к бабам, коли Илья!..
   -- Понять... чудное дело -- понять! Поди-ка пойми по пальцам-то! Тут и толковать нечего. Нам не под силу забрать высоту этакую... Сам же ты говори л,-- несколько обидчиво замети л Максим.
   Захотелось мне польстить Сидору Ивановичу, я и говорю:
   -- Какой вы, Сидор Иванович, любознательный! Я и не видывал таких людей, как вы.
   Сидор Иванович встрепенулся и весь про- сиял.
   -- Эх, милый мой Федор Иванович! -- воскликнул он.-- По моим мыслям-то разве не в таком положении-то быть? Я ведь это чувствую. Я век не забуду, что мне раз сосновский отец дьякон сказал. Слушал, слушал это он меня да и говорит: "Сидор Иванович!" Я говорю: "Чево-с?" -- "Жаль мне тебя",-- говорит. Я говорю: "А что?" -- "Кабы на твой ум,-- говорит,-- да науку, так ты,-- говорит,-- теперь митрополитом бы был". А? Каково мне это было слышать-то? А я глину толку!.. Ведь вот вы теперь уж меня поняли. Как у вас тут-то есть у самих-то, так вы и в других можете видеть и ценить. А у нас в селе какой народ-то? Никто ничего не смыслит, а всякий норовит тебя обесчестить, не то чтобы пользу какую доставить... Вот у нас теперича поп -- ведь лицо священное и науки кое-какие проходил: должен бы, кажется, понимать и судить, а мне сделал самую неблагодарную вещь и совсем по-пустому.
   -- Что же он вам сделал?
   -- Да вот что. Я к нему, видите ли, хаживал -- иной раз по делу, а иной раз так, потолковать о чем-нибудь по писанию или по наукам. Сперва он принимал меня радушно, а потом отчего-то начал коситься на меня: ровно бы ему и не по сердцу, что я хожу к нему. Вот однажды сижу это я у него... Слово за слово... Мне и вздумалось спросить: зачем, мол, это, батюшка, достойну благовестят? -- "Известно,-- говорит,-- зачем: хвала богу..." Я говорю: ведь и все в службе-то хвала богу. А он мне говорит на это: "То,-- говорит,-- хвала, а то другая; хвала хвале,-- говорит,-- рознь". Сказал он это да как крикнет на меня: "Что тебе,-- говорит,-- все нужно? Что ты все пристаешь ко мне каждый раз? Твое дело,-- говорит,-- ходи в церковь да молись! Ты,-- говорит,-- плинфодел и знай свое..." Я говорю: "Что это обозначает -- плинфодел?" -- "Тебя и обозначает,-- говорит.-- Еще,-- говорит,-- хвалишься, что писание читал, а этого не знаешь..." -- "Нет,-- говорю,-- знаю: плинфодел -- это тот, кто кирпичи делает, а я кирпичей не делаю, а только печки кладу. Значит, вы ошибаетесь",-- говорю. Батюшки мои, как он меня после этого!.. "Ах ты,-- говорит,-- кирпичное рыло! Ах ты,-- говорит,-- скудельная свинья! Туда же лезет! Мудрец какой нашелся. Помни же это ты,-- говорит.-- Вот у тебя жена скоро родит -- так я тебе такое имя нареку, что не выговоришь",-- говорит. Что ж вы думаете? И нарек. Сраму-то что было по всему селу. Жена голосом кричала. Вот вам и священник! Да что священник! Это, по крайности, хоть отец духовный; не так обидно от него и перенесть что-нибудь этакое. А вот пономарь: ведь уж, прямо сказать, неуч и обращения никакого не знает -- и тот себя выше понимает и тебя ни во что ставит. Об святой у нас вот какое дело было. Отслужили у меня молебен. Я, по обыкновению своему, говорю: пожалуйте хлеба-соли откушать, -- это причту-то. Ну, значит, сели. Только это пономарь, по невежеству своему, и сядь выше священника. А уж мне смерть, коли что не но закону! Эх, думаю, села ворона не не свой кол: как бы это ее спугнуть? Взямши это я полштоф в одну руку, а рюмку в другую, подхожу к столу да и говорю -- благородно таково: Платоныч,-- говорю,-- (это пономарю-то),-- как в писании-то сказано? Ты еси иерей в кончину?.. А он: "Ничего, ничего,-- говорит,-- наливай по чину". Все: ха-ха-ха! А всех пуще пономарь. Ты, говорит, свысока-то не хватай, а чтоб было попроще да посытней. Я же и дурак, а пономарь умен... А спросите у него, к чему какое писание клонит? Вовеки не скажет! Вот тут и живи! Разуму твоему никто не поможет; всяк еще тебя хает за разум-то. Обидно, горько, а ничего не по- делаешь. Придет вечер: сидишь, сидишь -- думаешь, думаешь, обо всем передумаешь. Голова кругом пойдет, в глазах потемнеет. Плюнешь... Эх! Пойду выпью... Что вы так на меня смотрите? Насчет запою или там блуда, как теперь вот прочие, я -- ни боже мой! Я человек твердый и строгий; со мною если что бывает иной раз, то собственно от сильного воображения. Раз пришел я домой, на порядках-таки выпивши. Жена так и ахнула. Сидор! -- говорит: ты задурил, ах ты, говорит, такой-сякой! А еще, говорит, других коришь... Взяло меня тут горе великое: ну, думаю, все на -меня, и жена туда же! Так я уж тут ей прямо: отстань, говорю, Аксинья! Ты пойми одно: почему я на тебе женился? Потому, что я теперь не митрополит... И она хоть бы слово на это! Потому, хоть она меня и обидела, а ведь, стало быть, понимает тоже, что мне совсем не тот предел положен...
   Мы доехали наконец до перекрестка. Мне оставалось проехать полверсты направо, а Сидору Ивановичу нужно было ехать по прямому направлению еще верст пять. Туча совсем почти надвинулась на нас. Поднялся сильный ветер. Крупные, но еще редкие капли дождя застучали но плечам и по козырькам наших фуражек. Я слез с гостеприимной тележки, со мной спрыгнули и печники, и началось прощанье. Сидор Иванович обнял меня -- и ну целовать.
   -- Прощайте, мой... (поцелуй) милый! -- Прощайте, мой... (поцелуй) умственный! -- Прощайте, мой (поцелуй) владыка!
   -- Вы то есть нас вот как ублаготворили: век не забыть! -- изъяснял между тем Максим.
   -- Ну, Максим, арш-марш! -- засуетился Сидор Иванович.-- Ты теперь пугни кобыленку-то, а то это самое алестричество нас теперь до смерти захлещет!
  

Примечания
"Широкая душа"

   Впервые: Вестник Европы.-- 1875.-- No 6.-- С. 751--758.
   М. М. Стасюлевич, отмечая нецензурный характер первых произведений Г. И. Недетовского, писал ему по поводу этого рассказа, что он "служит, однако, доказательством, что в жизни есть другие стороны, не менее доступные таланту автора и возможные для печати".-- ГАВО, ф. 189, on. 1, ед. хр. 3, л. 14.
  
   Тексты печатаются по изданию: Забытый О. Рассказы. Очерки. Отрывок из повести.-- Воронеж: Центрально-Черноземное кн. изд-во, 1982.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru