Захер-Мазох Леопольд Фон
Крестьянский суд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Дѣло", No 11, 1876.

ЗАХЕРЪ-МАЗОХЪ.
Крестьянскій судъ.

I.

   Августъ этого года былъ чрезвычайно дождливъ; бури свирѣпствовали, какъ въ ноябрѣ. Вѣтеръ дулъ не переставая; въ его жалобномъ воѣ слышалось то рыданіе ребенка, то печальный визгъ щенка, потерявшаго свою мать, то торжественно-монотонное, раздирательное причитанье нашихъ крестьянокъ по умершемъ, послѣ погребенья, на поминаньи, когда бутылка съ водкой благочестиво передается изъ рукъ въ руки. Порою этотъ жалобный вой смѣнялся рѣзкимъ трубнымъ звукомъ: "видно настало свѣтопреставленіе! набожно крестились старухи, -- вотъ сейчасъ земля разверзнется и мертвые выйдутъ изъ своихъ гробовъ". Вѣтеръ срывалъ солому съ кровель, пригибалъ къ землѣ еще не сжатый хлѣбъ, при чемъ спѣлые колосья высыпались, гнулъ деревья; въ лѣсу стоялъ стонъ отъ него; онъ разметывалъ стога съ сѣномъ... Все живое и дышащее обратилось въ бѣгство. Усѣвшись на жерди въ хлѣву, прижимаясь другъ къ другу, куры уткнули головы подъ крылья; наша сторожевая собака забилась въ конуру, презрительно выставивъ свою спину подъ удары бури; воробьи воспользовались каждой впадиной, въ которой можно было хоть нѣсколько укрыться отъ вѣтра; они нахохлились и присмирѣли, не слышалось болѣе ихъ неугомоннаго чириканья. Уцѣпившись на краешкѣ своего гнѣзда, весело щебетала ласточка, точно она хотѣла ободрить своихъ птенцовъ и въ тоже время прикрыть ихъ своимъ тѣломъ. На ступеняхъ лѣстницы сидѣлъ, скорчившись, цыганъ, плотно закутанный въ плащъ съ капюшономъ изъ верблюжьей шерсти. Въ буфетной жужжала прялка старой Евки, а кучеръ -- съ давняго времени усердно занимающійся астрономіей по выходѣ изъ кабака, и поэтому самому слывущій знахаремъ въ деревнѣ, -- и два лакея играли сальными картами въ три листа. Подлѣ Евки сидѣлъ старый Гаэтанъ; прежде онъ былъ солдатомъ и, я полагаю, также разбойникомъ, но вотъ уже сорокъ лѣтъ живетъ въ домѣ и влюбленъ въ Евку; когда началась любовь, у Евки были черные волосы, а теперь она бѣлая, какъ и онъ. Гаэтанъ копитъ деньги, чтобы купить корчму и тогда обвѣнчаться съ предметомъ своей страсти, но до сей поры не скопилъ еще достаточной суммы. Въ большомъ креслѣ передъ каминомъ сидитъ прекрасная блондинка, она поворачиваетъ щипцами трещащія полѣнья, потомъ углубляется въ чтеніе, зѣваетъ, вздрагиваетъ. Черная кошка свернулась клубкомъ на порогѣ и щуритъ свои закрытые глаза. Но шквалъ не оставляетъ ихъ въ покоѣ; онъ врывается такъ свирѣпо въ трубу камина, что прелестная лѣнивица въ ужасѣ вскакиваетъ, а кошка широко раскрываетъ свои зеленые глаза; волнуемое вѣтромъ пламя вырывается изъ камина, и медвѣжья шкура, брошенная подъ кресло, начинаетъ тлѣть; дамѣ съ большими усиліями удается, наконецъ, затушить этотъ затлѣвшійся коверъ, лежащій подъ ея ногами; вѣтеръ, между тѣмъ, колеблетъ ея русые локоны, перелистываетъ книгу, топорщитъ черную шерсть кошки. Въ то-же время непрерывный дождь барабанитъ въ стекла оконъ; въ гостиной становится темно; на дворѣ настали сумерки.
   Весной забросили на крышу риги старое колесо. Аистъ, съ которымъ много лѣтъ къ ряду мы живемъ въ большой дружбѣ, возвратясь изъ своего путешествія въ Египетъ, осмотрѣлъ это колесо и выразилъ большое удовольствіе; благородная птица улетѣла и вскорѣ возвратилась съ своей невѣстой; вмѣстѣ они произвели осмотръ крыши и колеса; затѣмъ, долго стояли на одной ногѣ, размышляя и, наконецъ, стали вить свое гнѣздо, прикрѣпляя его къ ободу колеса; тутъ-же вокругъ нихъ, точно шумный и безполезный дворъ принца, присосѣдилась куча воробьевъ для высиживанія своихъ яицъ. Теперь оба аиста, промокшіе отъ дождя, распустили широкія крылья надъ своими малютками, прикрывая ихъ отъ дождя. Несмотря на вой бури, я слышалъ ихъ жалобные крики. Подлѣ меня подъ навѣсомъ стоялъ старый крестьянинъ; онъ разсматривалъ гнѣздо и печально улыбался. Старому Грицу было девяносто лѣтъ отъ роду; на своемъ вѣку онъ много видѣлъ и ничего не забылъ, что доказывало его землистое, мрачное, почти окаменѣлое лицо, на которомъ человѣкъ, умѣющій читать на лицахъ людей, прочелъ-бы много плачевныхъ тайнъ. Старикъ обратился ко мнѣ съ своей грустной улыбкой.
   -- Любопытныя птицы, сказалъ онъ, -- онѣ напоминаютъ мнѣ старинную исторію. Пара аистовъ свила свое гнѣздо подлѣ трубы нашей печи; самка снесла нѣсколько большихъ яицъ и сидѣла уже на нихъ, когда намъ, молодымъ повѣсамъ, пришла охота подурачиться надъ нею. Я взялъ гусиное яйцо и, въ отсутствіи самца, отправившагося на охоту за лягушками, положилъ его въ гнѣздо. Самка посмотрѣла на меня пристально; она подалась немного въ сторону, но не оставила своихъ яицъ въ ту минуту, какъ я подкладывалъ подъ нее гусиное яйцо. Представьте себѣ, панъ, она высидѣла гусенка, который, вѣроятно, очень удивился, видя себя между маленькими аистами. Самецъ-же, замѣтя чужестранца, свирѣпо щелкнулъ своимъ клювомъ, улетѣлъ и поселился отдѣльно отъ жены на крышѣ другого дома; онъ постоянно торчалъ на одной ногѣ, точно обдумывалъ какое-нибудь важное дѣло. Потомъ -- вы, пожалуй не повѣрите -- наканунѣ того самаго дня, какъ аисты улетали отъ насъ въ теплыя земли, всѣ они собрались вмѣстѣ на большомъ лугу подлѣ лѣса, для суда надъ невѣрной женой. Своими собственными глазами я видѣлъ, какъ они судили ее. Они составили изъ себя кругъ; самецъ защелкалъ своимъ клювомъ; всѣ прочіе отвѣчали ему такимъ-же щелканьемъ; самка жалобно закричала; бѣдняжка была невиновата; наша шалость причинила ей несчастье. Вѣроятно, она не могла убѣдить ихъ въ своей правотѣ, потому что вскорѣ всѣ присутствовавшіе на судѣ аисты набросились на нее, всадили свои клювы въ ея тѣло и несчастная издохла. Горько мнѣ было смотрѣть на дѣло рукъ моихъ.
   Нѣсколько минутъ мы молчали.
   -- Слышали вы, панъ, снова заговорилъ Грицъ, вытирая рукавомъ рубахи потъ на своемъ лбу,-- что нѣсколько дней тому назадъ, крестьяне въ Тулавѣ допросили и, своимъ судомъ, осудили и наказали воровъ. Тамъ теперь комиссары изъ Коломеи. но они ничего не откроютъ... Вся деревня, какъ одинъ человѣкъ, скажетъ: "знать не знаемъ, вѣдать не вѣдаемъ". Мы умѣемъ крѣпко стоять за свою старину; мы никого не трогаемъ, пусть и насъ не трогаютъ.
   -- Но вѣдь, это противозаконно! вскричалъ я.-- Кто намъ окажетъ покровительство противъ произвола, оскорбленій, убійства, если каждая деревня захватитъ себѣ право суда, не обращая вниманія на судъ законный?
   -- Кто? А наша совѣсть... Хорошему человѣку опасаться нечего, его никто не тронетъ; ну, а злодѣя щадить не слѣдуетъ... Вамъ-то что? Васъ судъ защититъ; поляки противъ васъ ничего: не имѣютъ... если-бъ еще кто-нибудь изъ нашихъ былъ судьей, а то тамъ сидятъ одни наши недруги...
   Въ эту минуту во дворъ въѣхала бричка, страшно загрязненная. Изъ нея вышли двое мужчинъ: одинъ -- маленькій, страдающій одышкой, съ огромной головой, точно ввинченной въ плечи, причесанный по-старинному, височками впередъ, въ форменномъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы; волосы его были мокры отъ пота; чтобы нѣсколько освѣжиться, онъ снялъ каску и держалъ ее въ рукахъ. Другой -- худой, согнувшійся, съ впалыми щеками, съ мигающими глазами, лысый, съ длинными ногтями, тщательно выровненными перочиннымъ ножикомъ.
   Это были комиссары (слѣдователи) коломейскаго суда, возращавшіеся изъ Тулавы. На мои первые вопросы они пожали таинственно плечами и отвѣчали уклончиво, какъ подобаетъ австрійскимъ чиновникамъ; но во время ужина, осушивъ бутылку стараго венгерскаго вина, они стали разговорчивѣе и пустились въ откровенности, каждый на свой образецъ.
   -- Такъ вы нашли виновныхъ? спросилъ я.
   -- Какъ вы можете задавать подобный вопросъ, отвѣчалъ маленькій, разгрызая своими крѣпкими зубами крыло цыпленка.-- Мы люди опытные, давно знакомы съ такими продѣлками; мы хорошо знаемъ здѣшнюю страну. Виноваты всѣ безъ исключенія жители Тулавы. Отрицать этого вы, конечно, не станете, а если это такъ, какимъ образомъ вы добьетесь признанія, кто согласится свидѣтельствовать противъ своего сосѣда, если-бъ даже самъ и не принималъ участія въ продѣлкѣ.
   -- Мы сдѣлали все, что отъ насъ требуется, сказалъ худой:-- допросили кого слѣдуетъ, внесли въ протоколъ ихъ показанія; мы увѣщевали, угрожали, но ничего не добились. Случай этотъ самый обыкновенный. Въ Тулавѣ давно уже завелись воры; главный изъ нихъ, наконецъ, попался въ руки правосудіи; его судили и засадили въ тюрьму. Высидѣвъ срокъ, онъ воротился въ Тулаву. Онъ снова сталъ воровать, но, наученный горькимъ опытомъ, принималъ мѣры предосторожности, чтобы не попасться съ поличнымъ. Тулавскіе крестьяне не разъ выговаривали ему и его сообщникамъ, требуя, чтобы они или перестали воровать или убирались куда-нибудь въ другое мѣсто, грозя, что, въ противномъ случаѣ, имъ будетъ худо, но тѣ не унимались. Тогда деревенскіе старики прибѣгли къ суду, который употреблялся въ тѣ времена, когда не было писанныхъ законовъ, не было организованныхъ государственныхъ судовъ, не было, наконецъ, самого государства. Собралась вся деревня и стала своимъ собственнымъ судомъ судить негодяевъ. На этомъ судѣ не требуется ни собственнаго признанія, ни свидѣтельскихъ показаній; обвиняемые заранѣе осуждены; подъ розгами они, конечно, сознаются въ своихъ преступленіяхъ, но это сознаніе нужно для проформы, потому что крестьяне невиннаго наказывать не станутъ. Подъ розгами-же грабители разсказываютъ, что сдѣлали съ уворованнымъ имуществомъ, куда его продали, называютъ своихъ сообщниковъ, главное, укрывателей и переводчиковъ заграницу лошадей и вообще скота. Дѣло оканчивается очень скоро. Вы скажете: это беззаконно, это варварство... Я согласенъ съ вами, что это такъ, но взгляните и на другую сторону медали. Крестьянинъ работаетъ неутомимо; своей энергіей, честностію и трудомъ черезъ нѣсколько лѣтъ онъ пріобрѣтаетъ пару воловъ или лошадей. Вдругъ, пользуясь темною ночью, негодяй уводитъ этихъ воловъ или эту лошадь; долголѣтнія усилія честнаго работника идутъ на пьянство и развратъ мерзавца. Вы скажете: предать его суду. Прекрасно, но гдѣ улики? Положимъ, наконецъ, мы осудили его, заперли въ тюрьму, онъ высидѣлъ срокъ и снова воруетъ... Тулавцы отпороли своихъ воровъ и тѣ долго будутъ помнить жестокое наказаніе и, по крайней мѣрѣ, нѣсколько мѣсяцевъ будутъ сидѣть смирно или перенесутъ свою преступную дѣятельность въ другое мѣсто, гдѣ, разумѣется, уже будутъ знать, что они за птицы и примутъ свои мѣры; тулавцы о томъ похлопочутъ... О тулавской расправѣ суду донесъ жидъ, въ корчмѣ котораго она происходила. Насъ послали произвести слѣдствіе, но мы, разумѣется, ничего не добились. Самъ жидъ перепугался и отпирается отъ своего показанія; наказанные воры тоже не хотѣли ничего открыть; каждому изъ нихъ отсыпали не менѣе ста ударовъ, но они не выдаютъ своихъ судей, зная, что если выдадутъ, то, попавшись во второй разъ, не отдѣлаются розгами, а могутъ поплатиться и головой.
   -- Такъ вы, значитъ, защищаете варварскую расправу? замѣтилъ я.
   -- Защищаю? вскричалъ худой, съ неистовствомъ принимаясь за чистку ногтей.-- Съ чего вы взяли? Напротивъ, я нахожу, что необходимо строго преслѣдовать самоуправство, но, говоря откровенно...
   -- Бываютъ случаи, перебилъ маленькій.-- когда поневолѣ извиняешь: негодяи до того насолятъ несчастнымъ, что тѣмъ не остается другого средства, какъ прибѣгнуть къ жестокой расправѣ, иначе они не избавятся отъ своихъ мучителей.
   

II.

   Далеко, какъ видитъ глазъ, разстилаются луга съ отличнѣйшей травой; на нихъ пасутся маленькія, сухопарыя, энергическія, неутомимыя галиційскія лошадки. Ихъ пасутъ, гоняя длиннымъ бичомъ, пастухи, одѣтые въ холщевую рубаху и панталоны; босоногіе, съ непокрытой головой; они разгоняютъ свою скуку частой игрой на дудкѣ. Голубое небо безоблачно, и хотя еще раннее утро, но жара уже начинаетъ печь. Молодые пастухи уводятъ своихъ лошадей въ конюшню; невыносимый жаръ, котораго надо ожидать въ этотъ день, уже и теперь дающій себя чувствовать, заставилъ ихъ увести лошадей съ пастбища ранѣе обыкновеннаго часа. Только одинъ изъ пастуховъ остался сидящимъ на большомъ камнѣ; онъ не смотрѣлъ ни на своихъ товарищей, ни на лошадей, при немъ не было ни бича, ни дудки. Онъ запустилъ худыя, загорѣлыя руки въ свои волосы льняного цвѣта и горько плакалъ. Я зналъ этого страннаго мальчика, Гриця. Длинный и худой, онъ имѣлъ такую нѣжную прозрачную кожу, что видна была каждая жилка; на его блѣдное лицо не оказывали никакого вліянія солнечные лучи, оно не подвергалось загару. Онъ былъ до крайности нервенъ, чувствителенъ и болѣзненъ, но какіе чудные глаза свѣтились на его страдальческомъ лицѣ!-- большіе, блестящіе голубые глаза; когда онъ пристально смотрѣлъ на васъ, вы чувствовали невольное безпокойство и опускали свои глаза, столько въ этомъ взглядѣ было страданія и безнадежности.
   -- Что съ тобой? спросилъ я, нѣжно гладя его по головѣ.
   -- Ахъ, панъ, панъ! отвѣчалъ онъ, рыдая,-- они украли у меня кобылу, жеребенка и рыжаго коня.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Хитрыя бестіи эти проклятые разбойники, конокрады, да разразитъ ихъ громъ небесный! отвѣчалъ онъ, вытирая слезы рукавомъ рубахи.-- Въ эту ночь, я, Григорій, Ивашка и другіе пасли нашихъ лошадей подлѣ Федосьиной мельницы. Ночь была свѣжая, холодкомъ вѣяло и наши лошади съ радости прыгали и катались въ травѣ. Мы разложили хорошій костеръ; мельничиха, пришла поболтать и посмѣяться съ нами, дала намъ кукурузы и мы начали печь ее въ золѣ. Скоро мельничиха простилась съ нами, а мы принялись за ѣду и стали сказывать сказки. Въ воздухѣ была такая тишина, что слышалось журчаніе воды на мельницѣ и плескъ, производимый играющими рыбами. Многіе изъ насъ вздремнули. Я не спалъ: лежа на спинѣ, я считалъ звѣзды. Вдругъ залаяли собаки; я вскочилъ и увидѣлъ волка подлѣ самой ивы; онъ выставилъ голову изъ-за листьевъ и разсматривалъ насъ. Я поднялъ тревогу; затѣмъ, схвативъ въ руку дымящуюся головню, я кинулся преслѣдовать волка; товарищи, тоже съ головнями въ рукахъ, послѣдовали за мною. Звѣрь изчезъ изъ нашихъ глазъ; пробѣгавъ напрасно въ поискахъ за нимъ, мы, наконецъ, увидали его сзади мельницы; но, панъ, онъ стоялъ не на четырехъ ногахъ, а на двухъ, какъ человѣкъ. Григорій и Ивашка стали креститься, но хитрецъ Михалка понялъ, въ чемъ дѣло. "Чтобы чортъ меня унесъ, если это не воръ подбиравшійся къ нашимъ лошадямъ", сказалъ онъ. Какъ только онъ выговорилъ эти слова, на меня напалъ страхъ, ноги подкосились. Товарищи пустились преслѣдовать вора, а я побѣжалъ къ лошадямъ. Онѣ ходили спокойно, чего не могло быть, если-бъ они чуяли настоящаго волка; лошади издалека чувствуютъ волка и въ такомъ случаѣ собираются въ кучу, головами во внутрь, задомъ наружу. Увѣрившись, что волкъ не настоящій, я сталъ считать лошадей, но одинъ я ничего не могъ сдѣлать. Когда товарищи вернулись, мы не досчитались четырехъ лошадей... Разбойникъ нарядился волкомъ, чтобы насъ испугать, а въ то время его пособники...
   Бѣдный мальчикъ зарыдалъ.
   -- Изъ четырехъ украденныхъ лошадей -- двѣ мои, продолжалъ онъ.-- Жеребенокъ-сосунокъ самъ побѣжалъ за своей матерью... Гдѣ-то онѣ теперь?.. Я знаю воровъ, знаю!..
   -- Вѣрно, Кириллъ?
   -- Онъ самый, утвердительнымъ тономъ сказалъ мальчикъ,-- съ нимъ Ставровскій и вся ихъ шайка. Это такіе ловкіе воры, что и не приведи Господи!
   -- Но если ты знаешь воровъ, почему ты ихъ не преслѣдуешь вмѣсто того, чтобы плакать, сидя здѣсь, въ полѣ?
   -- Поздно, не выйдетъ никакого толка. У нихъ много пособниковъ. Жидъ съ лошадьми, вѣрно, уже переѣхалъ границу и продастъ ихъ въ Россіи, и я никогда не увижу моего жеребенка! О, я не ворочусь домой, не пойду домой!
   -- Я пойду съ тобой, сказалъ я.
   -- Зачѣмъ?
   -- Я поговорю съ твоимъ отцомъ.
   -- Спасибо вамъ, но это безполезно.
   -- Но, вѣдь, ты боишься, что тебя побьютъ?
   -- Э! что для меня значатъ побои!
   Онъ залился слезами, царапалъ себѣ лицо ногтями и кричалъ:
   -- О, мой жеребенокъ! моя милая кобыла бѣлоножка! Не смотрѣть тебѣ болѣе на меня твоими большими черными глазами! Какъ весело ржала ты, бывало, когда я съ тобой разговаривалъ! Кто станетъ кормить тебя морковью и тыквой? Боже мой, у меня сердце разрывается!.. Я хочу умереть!..
   Онъ уткнулся лицомъ въ землю, рыданія его глухо раздавались, онъ лежалъ почти безъ движенія.
   Недѣли черезъ двѣ послѣ этого событія я возвращался съ охоты; англійскій сетеръ, бѣжавшій впереди меня, зашелъ въ корчму, стоявшую на полдорогѣ между нашей деревней и Тулавой. Было жарко, до дому мнѣ оставалось еще версты двѣ; мнѣ захотѣлось отдохнуть въ холодкѣ и я послѣдовалъ за своимъ путеводителемъ. Прямо противъ двери, источенной червями, находился прилавокъ, за которымъ стояла красивая еврейка въ шапочкѣ, унизанной бусами, на головѣ, и въ платьѣ изъ матеріи съ разводами; она разливала въ стеклянные стаканчики водку четыремъ крестьянамъ, стоявшимъ подлѣ прилавка. Всѣ, кто былъ въ корчмѣ, съ улыбкой привѣтствовали меня, но опустили головы, точно стыдились чего-нибудь. Еврейка первая оправилась отъ смущенія и подняла на меня свои блестящіе глаза, въ которыхъ ласкающая нѣжность смѣшивалась съ хитростью.
   -- Вашей милости не угодно-ли выпить стаканъ токайскаго? спросила она.
   -- Съ удовольствіемъ выпью, Шайка, если вы дадите, отвѣчалъ я.
   Еврейка вышла изъ комнаты, переваливаясь съ ноги на ногу. Крестьяне молчали. Ихъ было четверо, какъ я уже сказалъ: старый Грицъ, Аксенъ Провъ, зрѣлый холостякъ, на столько зрѣлый, что, по словамъ Шайки, влюблялся во всякую хорошенькую женщину. Средняго роста, полный, съ отвислыми щеками, бѣгающими синими глазами, тщательно причесанный съ цѣлью прикрыть свою лысину, онъ одѣтъ былъ щеголемъ въ свиту изъ тонкаго синяго сукна. Съ ними былъ Ларіонъ Родзянко, молодой трактирщикъ, красивый, богатый, носившій шляпу на-бекрень; онъ курилъ табакъ въ трубкѣ изъ морской пенки. Четвертый былъ мнѣ незнакомъ. Мы продолжали молчать, только Ларіонъ слегка свистѣлъ. Еврейка принесла мнѣ стаканъ венгерскаго; крестьяне стали пить отравленную жидкость, но никто не рѣшался начать разговоръ. Въ эту минуту вошелъ хозяинъ корчмы, одѣтый въ черный кафтанъ; сапоги его были въ пыли; онъ тихо усѣлся на скамью подлѣ очага и обвелъ глазами поселянъ; какъ во взглядѣ, такъ и въ тонѣ его голоса, когда онъ заговорилъ, выражалась наглая насмѣшка.
   -- Хотите знать новости? спросилъ онъ.
   -- Говоря, отвѣчалъ Аксонъ.
   -- Я знаю, гдѣ лошади.
   -- Какія лошади? спросилъ Грицъ равнодушнымъ тономъ.
   -- Четыре лошади и жеребенокъ, недавно уворованные съ пастбища.
   -- Гдѣ-же они? спросилъ Аксепъ торопливо.
   -- Гдѣ-жь они могутъ быть, замѣтилъ хитрый Грицъ,-- какъ не за-границей, проданные въ Россію, и между ними твой бѣлый? Еврей хочетъ тебя обойти.
   -- Съ чего ты взялъ, что я хочу обойти кого-нибудь? вскричалъ корчмарь.-- Я видѣлъ лошадей, я видѣлъ человѣка, который продалъ ихъ въ Россіи.
   -- Да, ты видѣлъ лошадей, сказалъ старый Грицъ, -- ты видѣлъ человѣка, ты его видишь каждый день, всякій разъ, какъ, по предписанію твоей религіи, ты полощешь въ водѣ твое проклятое лицо.
   -- Что это значитъ? спросилъ еврей, глаза котораго совершенно съузились.
   -- Это значитъ, отвѣчалъ Грицъ, подойдя къ нему,-- онъ обѣими своими руками оперся въ колѣни еврея и вперилъ въ него пристальный взглядъ;-- это значитъ, что я знаю пособника ворамъ. У одного только человѣка въ деревнѣ есть волчья шкура; у Ставровскаго, паши; Ставровскій кралъ лошадей вмѣстѣ съ Кирилломъ и...
   -- Ну, а кто-же этотъ пособникъ, продающій лошадей? спросилъ еврей съ вызывающимъ спокойствіемъ.
   -- Тотъ самый, который продалъ мою корову на ранкѣ въ Коломеѣ, а также лѣсъ, украденный у Ларіона, и хлѣбъ...
   -- Ну, кто-же онъ? спросилъ еврей, не моргнувъ.
   -- Ты сейчасъ его увидишь, сказалъ Грицъ, схватывая его за воротъ и подводя къ кусочку разбитаго зеркала, висящаго на стѣнѣ.-- Видишь его теперь? Нравится тебѣ эта воровская харя?
   -- Оставь меня, кричалъ еврей, отбиваясь.
   -- На сегодня будетъ; въ другой разъ я тебя, можетъ быть, не выпущу.
   Еврей такъ былъ потрясенъ, что почти упалъ на скамью.
   -- Когда вы откроете воровъ, сказалъ онъ, съ остервенѣніемъ плюя вокругъ себя, -- напишите прошеніе въ судъ, я заплачу все, что будетъ стоить процесъ.
   -- Не нуждаемся мы въ жидовской помощи, отвѣчалъ старый Грицъ.-- А ты берегись: мы расправимся съ тобой по своему; что ихъ, что тебя мало повѣсить.
   -- Что вы говорите? пробормоталъ еврей, побагровѣвъ; губы его побѣлѣли, а глаза тревожно забѣгали.-- Разбойники, убійцы, палачи, кровопійцы, да, вы кровопійцы!
   -- Можешь брехать и ругаться, сколько влѣзетъ, сказалъ старикъ, ни на минуту не теряя спокойствія;-- смотри, если дорожишь жизнью, предупреди другихъ, время еще не ушло; но если воровства и грабежи не прекратятся, тогда...
   Онъ сдѣлалъ угрожающій жестъ.
   Еврей, овладѣвъ собою, зашелъ сзади прилавка и сталъ перебирать стеклянную посуду.
   -- Надо какъ-нибудь покончить съ этой шайкой, сказалъ тихо Ларіонъ.
   -- Не дурно ихъ притянуть къ нашему суду, сказалъ Аксенъ,-- но никакими штрафами, ни даже розгами ихъ не проймешь: это смѣлые и наглые мошенники... Паша и Кириллъ чистые черти... Мы ихъ накажемъ, а они такъ намъ отомстятъ, что мы долго будемъ помнить... Нѣтъ, надо придумать такую расправу, чтобы долгое время никто не смѣлъ и думать забраться къ намъ для воровства и грабежа.
   Старый Грицъ посмотрѣлъ на нихъ такъ выразительно, что оба они вздрогнули. Потомъ они заплатили, что съ нихъ слѣдовало, мѣдною монетою, и вышли.
   Въ дверяхъ Грицъ обернулся и хмуро посмотрѣлъ на еврея. Еврейка поняла этотъ строгій, угрожающій взглядъ; она бросилась на шею къ своему мужу и, въ свою очередь, нѣмымъ жестомъ указала на луну; сегодня должно было наступить полнолуніе.
   -- У васъ теперь время почитанія луны? спросилъ я.
   -- Вы знаете это? сказала она, сдѣлавъ гримасу.
   -- Откуда произошелъ этотъ обычай?
   -- Моя покойная мать, отвѣчала она, опустивъ глаза въ землю,-- разсказывала мнѣ, что Богъ вначалѣ создалъ на небесной тверди оба небесныя свѣтила равными величиной и блескомъ; какъ вдругъ луна сказала: "Господи, неприлично двумъ служителямъ имѣть одинаковый рангъ; позволь мнѣ быть большимъ, чѣмъ солнце".-- Господь отвѣчалъ ей гнѣвно: "Такъ какъ ты захотѣла возвыситься надъ твоимъ товарищемъ, я тебя уважу; отнынѣ ты будешь меньше солнца, и станешь свѣтить меньшимъ свѣтомъ, чѣмъ оно".-- Лупа поблѣднѣла и такъ стала грустить, что Господь сжалился надъ нею и далъ ей въ товарищи звѣзды.
   -- Хорошій мифъ, сказалъ я,-- но онъ нисколько не объясняетъ, почему вы почитаете луну именно при наступленіи новолунія. Я слышалъ, что вы просите ея покровительства противъ грабежей, убійствъ и намѣреній вашихъ враговъ.
   -- У насъ есть разумная голова и рѣшительная воля, сказалъ еврей,-- съ ихъ только помощію мы разсѣсваемъ намѣренія нашихъ враговъ; вотъ почему ихъ ненависть къ намъ безсильна. Посмотрите на Кирилла: онъ спитъ съ открытой дверью, безъ замка, безъ собаки, безъ оружія, какъ спятъ всегда люди справедливые, которымъ нечего бояться. Онъ знаетъ, что никто не осмѣлится тронуть волоса съ головы его: никто, ни одинъ изъ нихъ.
   Наступила уже ночь, когда я вышелъ изъ корчмы. Луна ярко свѣтила, только легкія облачка, набѣгая, иногда ослабляли яркость ея свѣта. Не прошелъ я двухсотъ шаговъ, какъ мнѣ пришла идея вернуться. Еврей внимательно осматривался вокругъ себя, видимо онъ желалъ знать, не наблюдаетъ-ли кто-нибудь за нимъ. Я скрылся за ивой, а потомъ, идя кустарниками, подошелъ такъ, что онъ меня не замѣтилъ. Еврей стоялъ, оборотясь своимъ желтымъ, печальнымъ лицомъ къ лунѣ; три раза онъ произнесъ слѣдующую фразу: "Да славится тотъ, который возобновляетъ луну". Потомъ онъ скакнулъ три раза, произнеся такое мистическое воззваніе: "Такъ-же, какъ, скача къ тебѣ, я не могу достать тебя, пусть и мои враги не будутъ въ состояніи дойти до меня, коснуться меня!" Потомъ онъ схватилъ полу своего кафтана и сдѣлалъ ею жестъ, долженствующій изображать, что онъ изгоняетъ своихъ враговъ, Аксена Прова, Ларіона и въ особенности стараго молчаливаго и суроваго Грица, а вмѣстѣ съ ними злыхъ духовъ и демоновъ.
   

III.

   Верстахъ въ двухъ за нашей деревней начиналось болото, покрытое водорослями и водяными лиліями, бѣлыми и желтыми. Посрединѣ этого болотистаго пространства находился небольшой прудъ, по берегамъ обрамленный рѣдкимъ камышемъ; доступъ къ нему легокъ только съ одной стороны, съ той именно, гдѣ онъ соприкасается съ плодовымъ садомъ одного крестьянина. Придя сюда и спрятавшись за большимъ деревомъ, я наблюдаю, какъ изъ тростника выходитъ черпая головка, насаженная на длинной шеѣ, за ней другая, третья, десятки головъ. Это дикія утки; за ними я хожу сюда; пришелъ за ними и сегодня. Поохотившись. я расположился на отдыхъ въ оставленной избушкѣ сторожа; при мнѣ было ружье и сильно-уставшая собака. Едва успѣлъ я войти въ избу, какъ до моего слуха достигъ шелестъ женскаго платья. Между рѣдкими деревьями, здѣсь разбросанными, я увидѣлъ молодую крестьянку, прекрасно сложенную и высокаго роста; ея русыя косы, заплетенныя красной лентой, граціозно колыхались; она шла спокойной походкой и не видала меня; время отъ времени она нагибались и подбирала на ходу упавшія на землю дикія груши; иногда на ея миломъ лицѣ показывалась улыбка и при этомъ открывались ея прелестные бѣлые зубы. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ избы, служившей мнѣ убѣжищемъ, торчалъ пень орѣховаго дерева; на него усѣлась дѣвушка и стала бросать въ воду одну за другой собранныя ею груши, весело слѣдя за рикошетами, которые онѣ образовывали при своемъ паденіи. Видимо она кого-то поджидала, однакожь, ничѣмъ не обнаруживала своего нетерпѣнія; но когда длинная и темная тѣнь человѣка, остановившагося сзади нея, упала на нее, она быстро вскочила и на ея вспыхнувшемъ лицѣ показалась грустная улыбка. Мужчина былъ молодъ и красивъ, но не съ точки зрѣнія правильной греческой красоты; онъ очаровывалъ энергіей и ловкостью, лукавымъ выраженіемъ своего лица и веселой, увлекающей улыбкой. Онъ носилъ костюмъ краковскаго крестьянина: высокіе сапоги, доходящіе до колѣнъ, широкіе штаны изъ синяго сукна, полукафтанье изъ той-же матеріи и того-же цвѣта и кокетливо надѣтую низкую шляпу изъ бѣлыхъ мерлушекъ; эта шляпа очень шла къ его чернымъ курчавымъ волосамъ. Подойдя къ молодой дѣвушкѣ, онъ весело засмѣялся, пожалъ ей руку, сѣлъ подлѣ нея, потомъ обнялъ ее, притянулъ къ себѣ и покрылъ страстными поцѣлуями ея сильно покраснѣвшее лицо. Она не препятствовала ему и мнѣ показалось, что его ласки прогнали ея меланхолію. Долго онъ ласкалъ ее, наконецъ, она вздохнула.
   -- У тебя есть что-то на душѣ? спросилъ онъ.-- Тебя что-то тревожитъ? Скажи мнѣ, ноя голубка.
   Крупныя слезы закапали изъ глазъ бѣдной дѣвушки.
   -- Какъ, ты плачешь?
   И онъ съ нѣжностью привлекъ къ себѣ на грудь запечалившуюся красивую головку.
   -- Любишь-ли ты меня по-прежнему? прошептала она.
   -- Люблю-ли я тебя?.. Съ какой стати мнѣ разлюбить тебя!
   -- Но что станется со мною, когда...
   Она остановилась и закрыла руками свое лицо; я видѣлъ, какъ кровь густо окрасила ея маленькія уши.
   -- Ахъ, какой стыдъ, Ставровскій! почти шепотомъ проговорила она.
   Это былъ онъ, ловкостью и наглостью превосходящій всѣхъ воровъ въ окрестности. Его прозвали "пашею" потому, что онъ, по крайней мѣрѣ, у дюжины женщинъ укралъ сердце, какъ кралъ лошадей, коровъ и пр.
   -- Ты можешь спасти меня, если.захочешь, съ рыданіемъ говорила молодая женщина,-- да, если захочешь!
   Паша засмѣялся, но смѣхъ его не выражалъ, какъ я могъ ожидать, ни насмѣшки, ни легкомыслія; это былъ горькій смѣхъ, тронувшій меня до глубины души.
   -- Послушай, Кася, сказалъ онъ, и его обыкновенно веселое лицо затуманилось,-- развѣ я когда-нибудь обѣщалъ, что женюсь на тебѣ... обѣщалъ я?
   -- Нѣтъ, отвѣчала она нервно.
   -- Ну, такъ я скажу тебѣ теперь то, чего я никому не говорилъ, продолжалъ онъ нѣжнымъ и выразительнымъ голосомъ.-- Если-бъ я могъ жениться, никого я не взялъ-бы въ жены, кромѣ тебя. Слышишь, никого, хотя у тебя нѣтъ ни земли, ни хаты, ни даже коровы, и у меня тоже нѣтъ ничего. Ни на что не посмотрѣлъ-бы я и пошелъ съ тобою въ церковь.
   -- Ты говоришь правду? спросила дѣвушка, и ея восхищенный взглядъ съ нѣжностью остановился на Ставровскомъ.
   -- Правду отвѣчалъ онъ.-- Но... у меня уже есть жена; она жива...
   -- У тебя есть жена, тогда все пропало, сказала Кася, пораженная въ самое сердце;-- все... но я не буду много горевать, если ты не оставишь... своего ребенка.
   -- Я никогда не оставлю васъ обоихъ! вскричалъ онъ, и искренность звучала въ тонѣ его голоса.-- Если твои родители прогонятъ тебя, приходи ко мнѣ. Я буду работать для насъ троихъ.
   -- Ты, Ставровскій, будешь работать?
   -- Да, я стану больше воровать! вскричалъ молодой человѣкъ съ свирѣпой энергіею.-- Почему-же нѣтъ? Развѣ не украли у меня мою жену? Развѣ не выманили у меня столько долговыхъ обязательствъ, что я сталъ нищимъ? Станемъ жить и умремъ веселясь! Моя жена носитъ соболью куцавейку, а жиды по-своему распорядились моимъ имѣніемъ, ну и чортъ съ ними! Они отняли у меня мои средства и живутъ на нихъ, я стану отплачивать имъ тою-же монетою. Если умретъ моя негодяйка-красавица жена, я женюсь на тебѣ. Въ ожиданіи этого, малютка, я ворую и буду воровать и днемъ, и ночью: я отнимаю у нихъ хлѣбъ, фрукты, женъ и дочерей. Меня зовутъ "пашей". Но съ этого дня я буду знать только тебя одну; ты будешь жить, какъ султанша, а нашъ сынъ, какъ восточный принцъ. Покажу я имъ себя! Посмотримъ, кто кого осилитъ!
   -- И ты не будешь любить никакую другую женщину? спросила она тономъ сомнѣнія.
   -- Ты моя жена, отвѣчалъ онъ, -- а другія...
   Онъ сдѣлалъ рукою презрительный жестъ.
   -- Но будешь-ли ты въ состояніи противиться, сказала она съ радостнымъ смѣхомъ; -- при видѣ хорошенькой женщины ты становишься, точно безумный... ты настоящій паша...
   -- Что тебѣ до нихъ? сказалъ онъ, отбрасывая далеко подвернувшійся ему подъ ногу камень;-- къ чему станешь ты обращать на нихъ вниманіе, если я отдаю тебѣ свою кровь; да, мою кровь, потому что для тебя я, кажется, способенъ уворовать звѣзды съ неба. Слышишь, для тебя одной... Полно-же. малютка, не опускай свою милую головку. Смѣйся, скачи, пой! Ты моя возлюбленная; будемъ-же жить весело и умремъ весело!
   

IV.

   Въ такой-то обстановкѣ я въ первый разъ встрѣтился съ Ставровскимъ; черезъ короткое время мнѣ пришлось познакомиться съ Кирилломъ, его сообщникомъ. У насъ были гости; кухня была не заперта и впродолженіи нѣсколькихъ минуть въ ней никого не было. Этимъ временемъ воспользовались воры и утащили нѣсколько цѣнныхъ вещей изъ нашей семейной серебряной посуды. Никто не могъ указать, чтобы посторонніе люди входили къ намъ во дворъ; однакожь, подозрѣніе ни на секунду не остановилось на комъ-нибудь изъ нашихъ слугъ. Все это были старые, испытанные слуги; нѣкоторые изъ нихъ служили въ домѣ болѣе двадцати лѣтъ, и съ ними, по принятому нами обыкновенію, обращались скорѣе, какъ съ друзьями, чѣмъ со служителями.
   -- Кромѣ Кирилла украсть некому, рѣшила кухарка.
   -- Кто-жь возьметъ, кромѣ него, подтвердилъ кучеръ, -- самое лучшее -- перегоритъ съ нимъ.
   Я согласился съ этимъ мнѣніемъ и отправился въ корчму къ еврею, котораго всѣ знали, какъ сбытчика украденныхъ вещей.
   -- Скажите Кириллу, что я желаю съ нимъ говорить и буду здѣсь сегодня вечеромъ въ восемь часовъ, объявилъ я безъ всякихъ предисловій.
   -- Что вы хотите узнать отъ него? спросилъ корчмарь равнодушнымъ тономъ.
   -- Онъ укралъ у насъ серебро.
   -- Да разразитъ меня Господь!.. вскричалъ еврей.
   -- Имѣй терпѣніе, все совершится въ свое время и ты будешь наказанъ по заслугамъ... Повторяю, я желаю видѣть Кирилла сегодня вечеромъ здѣсь, у тебя. Я желалъ-бы возвратить это серебро: съ нимъ связаны драгоцѣнныя воспоминанія... Понимаешь?
   -- Я ничего не понимаю, что вы говорите, ясновельможный панъ, отвѣчалъ еврей съ невозмутимымъ спокойствіемъ,-- но обѣщаю, что вы найдете здѣсь Кирилла...
   Когда, въ назначенный часъ, я вошелъ въ корчму, плохо освѣщенную лампой, Шайка стояла за прилавкомъ, а еврей плачевнымъ голосомъ читалъ молитву въ углу. У одного изъ столовъ сидѣлъ мужчина, вставшій при моемъ входѣ и поклонившійся мнѣ почтительно, но безъ рабскаго униженія. Онъ стоялъ и смотрѣлъ мнѣ въ глаза.
   -- Вы, вѣрно, Кириллъ? спросилъ я, подходя къ нему.
   -- Да, папъ, я Кириллъ, что желаете вы отъ меня?
   -- У насъ еще много времени впереди для разговору, отвѣчалъ я.-- Шайка, подай намъ токайскаго.
   Шайка вышла; еврей закрылъ глаза и продолжалъ молиться въ тактъ раскачиваясь всѣмъ корпусомъ.
   Кириллъ былъ ниже средняго роста; лицо его не выражало ни дикости, ни наглости, ни хитрости. Онъ походилъ на смышленнаго крестьянина, служившаго въ арміи или побывавшаго въ школѣ. Его новые сапоги были тщательно вычищены; его сѣрякъ {Верхняя одежда.} изъ хорошаго сѣраго сукна ловко сидѣлъ на немъ; его короткая трубка была въ серебряной оправѣ; подлѣ него на скамьѣ лежала его палка съ свинцовымъ набалдашникомъ. Его нервное лицо имѣло пріятное выраженіе; лобъ у него былъ выпуплый, глаза сѣрые, блестящіе съ длинными рѣсницами и густыми черными бровями. Онъ носилъ коротко-обстриженные волосы; его длинные усы меланхолично упадали на выбритый подбородокъ. Таковъ былъ человѣкъ, который своей ловкостью, хитростью и наглостью, заставилъ бояться себя весь округъ; онъ обворовывалъ насъ безнаказанно и собиралъ съ насъ контрибуцію.
   Когда вино было подано, я сѣлъ и пригласилъ его сдѣлать тоже самое.
   -- Убирайся! сказалъ онъ, не поворачивая головы.
   Еврейка тотчасъ-же повиновалась.
   -- Не ждешь-ли ты, чтобы я тебѣ помогъ? закричалъ онъ, обращаясь къ еврею.
   Тотъ всталъ и съ полузакрытыми глазами послѣдовалъ за своей женой, продолжая читать молитву.
   -- Теперь я готовъ слушать васъ, милостивый панъ, сказалъ онъ.
   -- У меня украли серебро...
   -- Можетъ:ли это быть! вскричалъ воръ, -- у васъ на службѣ такіе преданные и вѣрные люди, какъ-же это они не сберегли.
   -- Однакожь, это случилось, я пришелъ сюда затѣмъ, чтобы спросить васъ, сколько вы возьмете за то, чтобы возвратить намъ украденное серебро.
   Кириллъ засмѣялся.
   -- Никогда еще ни одинъ панъ не говорилъ такъ вѣжливо со мною, воромъ... Вы догадываетесь, что я укралъ ваше серебро... Правда, я его взялъ и, призвалось, дѣло это было не изъ легкихъ... Все надо было спроворить въ самое короткое время и притомъ у васъ была толпа народа... Но вы дѣйствуете со мною ласкою и я не хочу оказываться передъ вами подлецомъ. Я возвращу вамъ ваше серебро за дешевую цѣну. Десять флориновъ, не дорого, какъ вы думаете?
   -- Вотъ вамъ десять флориновъ.
   -- Нѣтъ, я не возьму ихъ, пока не возвращу вамъ серебро. А теперь позвольте дать вамъ совѣтъ. У васъ честные и преданные слуги, однакожь, это не помѣшало намъ сдѣлать въ вашемъ домѣ хорошую кражу. Вы человѣкъ великодушный и добрый, обижать васъ не приходится, такъ ѣотъ-что: платите намъ въ годъ такую сумму, которая васъ не разоритъ, и я ручаюсь, ни одинъ изъ насъ не посмѣетъ тронуть у васъ даже какой-нибудь завалявшейся веревки, не то, что цѣнной вещи.
   -- Я посмотрю; но, скажите прежде, какой-бы суммой вы удовольствовались?
   -- Пятьдесятъ флориновъ, напримѣръ, отвѣчалъ Кириллъ, не задумавшись ни на секунду.
   -- Идетъ.
   -- Я-бы не спросилъ такъ много, сказалъ воръ, -- но мы теперь сильно нуждаемся въ деньгахъ. У паши есть любезная, она скоро родитъ; мы думаемъ, что будетъ непремѣнно сынъ...
   Онъ поднялъ свой стаканъ, выпилъ за здоровье мое и моей семьи и оставшіяся въ стаканѣ капли выплеснулъ на полъ, по старинному обычаю.
   -- Мнѣ давно хотѣлось познакомиться съ вами, Кириллъ.
   -- Ну, находите вы во мнѣ что-нибудь очень странное?
   -- Васъ называютъ въ нашемъ околодкѣ чудовищемъ.
   -- И. вы находите теперь, сказалъ онъ, покачивая головой,-- что я человѣкъ слабый, безразсудный, несчастный, какимъ только можетъ быть человѣкъ...
   -- Зачѣмъ ты воруешь? прервалъ я.
   -- Зачѣмъ?
   Онъ снялъ свою шапку, поправилъ волосы и продолжалъ:
   -- Вы, можетъ быть, не поймете меня... Я не такъ глупъ и не такъ трусливъ, какъ другіе. Меня выводитъ изъ себя, когда я подумаю, что однимъ всегда и во всемъ удача,-- другіе вѣчно страдаютъ, вѣчно теряютъ. Одинъ не вышелъ ни съ кожи, ни съ рожи, а счастливъ; что-бы ни задумалъ онъ, все является къ его услугамъ; другой и хорошъ, и пригожъ, работа спорится въ его рукахъ, цѣлыми днями не покладаетъ онъ рукъ своихъ, а все остается нищимъ, не доѣдаетъ, не досыпаетъ... Былъ я земледѣльцемъ, то градъ побьетъ мое поле, то червь сгложетъ зерно, то дойметъ болѣзнь картофеля. Пошелъ къ солдатамъ и завелъ у нихъ торговлю -- не вывезло; пошелъ въ кучера на службу къ графу, заѣлъ меня ясневельможный своими капризами; работалъ я въ свинцовыхъ рудникахъ, въ калишской солеварнѣ, -- никакой пользы не получилъ отъ этой тяжкой работы; былъ каменьщикомъ -- упалъ съ лѣстницы; былъ, наконецъ, столяромъ и да пѣвцомъ. Вездѣ терпѣлъ неудачу, голодъ, побои и руготню. Самому кроткому человѣку не вынести-бы той судьбы, какая выпала на мою долю. Злоба душила меня; тутъ-то я понялъ, что только деньги даютъ счастіе, покей, значеніе; что будь ты самый дрянной человѣкъ, а при деньгахъ тебя величаютъ, тебя считаютъ честнымъ; если-же ты бѣденъ, то будь ты честный, будь разумный, все останешься въ глазахъ людей дуракомъ и, пожалуй, мошенникомъ. Зачѣмъ-же я буду вѣчно глодать сухую корку хлѣба, раздумывалъ я, когда я могу пріобрѣсти хорошій домъ съ голубятней, когда я могу рядить мою милую въ шелки... Развѣ я не съумѣю, какъ другіе, вывести своихъ сыновей въ чиновники... Нѣтъ, надоѣло мнѣ жить по-свински и захотѣлъ я попробовать другой жизни...
   Кириллъ все болѣе и болѣе разгорячался; на его впалыхъ щекахъ показался густой румянецъ. Совершенно машинально, не замѣчая, въ волненіи онъ налилъ два стакана виномъ одинъ за другимъ и выпилъ ихъ залпомъ.
   -- Оли дѣлаютъ на меня облаву, они преслѣдуютъ меня, продолжалъ онъ.-- Они въ своемъ правѣ. По вашему, мнѣ слѣдуетъ отдаться въ ихъ руки. Нѣтъ, шалишь! на хитрость я отвѣчаю хитростью, беру, гдѣ можно взять... Вы насъ называете негодяями, преступниками, а мы несчастные, судьба насъ гнететъ... Люди, всѣ безъ исключенія, болѣе всего заботятся о самихъ себѣ; каждому своя рубашка ближе къ тѣлу...
   Онъ положилъ голову на руки и казалось задремалъ.
   -- Предположимъ, сказалъ я послѣ нѣкоторой паузы, -- что ты отчасти правъ, хотя многое ты понимаешь не такъ, какъ слѣдуетъ. Но ты и самъ себя осудилъ; твой образъ дѣйствія не дѣлаетъ тебя счастливымъ.
   -- Кто вамъ сказалъ объ этомъ? вскричалъ Кириллъ съ дрожью въ голосѣ.
   -- Ты самъ.
   -- Я, да, я самъ, сказалъ онъ съ грустью, -- но тѣмъ не менѣе, бываютъ минуты, когда я считаю себя счастливымъ... Насолить врагу, который смотритъ на тебя звѣремъ, оскорбляетъ тебя, развѣ это не благополучіе, продолжалъ Кириллъ и на его лицѣ появилось дикое, свирѣпое выраженіе.-- У меня есть зубы, какъ у волка, я могу огрызаться и огрызаюсь! Одного я заставляю ревновать ко мнѣ его жену, другой, по моей милости, трепещетъ за свои деньги; я сѣю тревогу между ними, въ этомъ моя радость; я говорю женщинамъ такія слова, что онѣ краснѣютъ отъ стыда; я научаю ребятишекъ разнымъ шалостямъ, что бѣситъ ихъ отцовъ; я задирало, пьяница, игрокъ, воръ; когда можно сдѣлать пакость, я дѣлаю, и что-же? никто не смѣетъ меня тронуть, я не боюсь никого.
   -- Но ты забываешь о Богѣ.
   Онъ посмотрѣлъ на меня такъ, что я пожалѣлъ, зачѣмъ произнесъ эти слова. Свирѣпое выраженіе на лицѣ Кирилла нисколько не смягчилось, онъ только отчаянно махнулъ рукой.
   -- Ну, скажи на милость, развѣ ты не негодяй, сказалъ я послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Пусть такъ, вы можете называть меня этимъ именемъ; другого, за такое слово, я схватилъ-бы за горло, сказалъ онъ упавшимъ голосомъ и закрывъ лицо руками.-- Но этотъ негодяй имѣетъ сердце и можетъ любить, какъ ни одинъ изъ добродѣтельныхъ молодыхъ людей, которые встрѣчаются сотнями... Это великое несчастіе... ты нищій, какъ-же смѣешь ты думать, что у тебя есть сердце? дуракъ ты, и больше ничего...
   -- Постой, Кириллъ, сказалъ я растроганный, -- я понимаю, что ты такое... Ты родился не подъ счастливой звѣздой и жизнь сдѣлала изъ тебя...
   -- Негодяя; не стѣсняйтесь, договаривайте.
   -- Но у тебя доброе сердце...
   -- Было время, сказалъ онъ нѣжнымъ, почти дѣтскимъ голосомъ,-- это сердце билось для людей; я готовъ былъ все сдѣлать для нихъ. Въ то время я былъ молодъ, недуренъ собой; меня полюбила хорошенькая дѣвушка, а я... когда я видѣлъ ее, я упивался ею, радость, которую я чувствовалъ при свиданіи съ нею, была такъ велика, что походила на муку. Мы честно любили другъ друга и на мысль мнѣ не приходило дурное помышленіе... Ола была богата, а я голышъ... "Если ты возьмешь этого нищаго, онъ спуститъ все твое состояніе, " сказалъ ей отецъ. Онъ былъ неправъ; въ то время я не былъ ни игрокомъ, ни пьяницей: я работалъ хорошо и неутомимо. Тутъ присватался къ ней Максимъ. Я и прежде ненавидѣлъ этого Максима; получивъ большое наслѣдство отъ отца, онъ сталъ такимъ гордецомъ и задирой, что къ нему и приступу по было... Что-же сталъ я чувствовать къ нему, когда онъ и она растоптали мое сердце, когда она сдѣлалась его женой?.. Съ горя я ушелъ работать въ рудники. Черезъ годъ послѣ ихъ свадьбы я вернулся домой, и случай привелъ меня къ ихъ дому, въ тотъ моментъ когда... Ахъ! какъ трудно мнѣ говорить объ этомъ...
   Кириллъ колебался; его глаза были полны слезъ, въ голосѣ слышалось рыданіе; руки его повисли безжизненно, голова опустилась на грудь; казалось, онъ чувствовалъ сильное утомленіе.
   -- Да, трудно вспонинить о такихъ вещахъ, продолжалъ онъ. придя въ себя.-- Подлѣ ихъ дома находится садъ, окруженный живой изгородью, а въ томъ саду бесѣдка изъ жимолости. Солнце свѣтило ярко, въ саду стоялъ сильный запахъ цвѣтовъ... Я посмотрѣлъ черезъ изгородь... она сидѣла въ бесѣдкѣ, съ ребенкомъ на рукахъ... Она пополнѣла и еще похорошѣла; грудь у нея была открыта, ребенокъ колотилъ по ней своими ручонками; она улыбалась, смотря на него и ничего не видѣла, что происходило вокругъ поя... Въ эту минуту бѣсъ сталъ смущать меня... Онъ указывалъ мнѣ на это молодое, смѣющееся, прекрасное созданіе и шепталъ мнѣ... о. что онъ шепталъ мнѣ!.. Съ этой пагубной минуты я сталъ бродить вокругъ деревни точно звѣрь лютый... какъ бродитъ волкъ вокругъ стада... Однажды, продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго размышленія, -- въ воскресенье -- никогда не забуду я этого дня -- въ корчмѣ играла музыка, люди танцовали, а я сидѣлъ въ углу, курилъ, пилъ и думалъ... о чемъ я только не думалъ. Вошелъ Максимъ, замѣтилъ меня, подошелъ ко мнѣ и сѣлъ за моимъ столомъ.
   -- Полно горевать сказалъ онъ мнѣ насмѣшливо.-- лучше, выпей со мной вина; выпьемъ за здоровье моей жены: она не разсердится на насъ за это.
   -- А я отвѣчу тебѣ, закричалъ я съ гнѣвомъ,-- что никогда не пью съ дураками, подобными тебѣ.
   -- Ты, вѣрно, уже напился, сказалъ Максимъ.
   -- Мнѣ не правится, закричалъ я, -- что ты разыгрываешь изъ себя пана; иди лучше къ женѣ, у ко горой ты находишься подъ башмакомъ.
   -- Я подъ башмакомъ? вскричалъ онъ, поднимая сжатый кулакъ; онъ былъ сердитъ подъ часъ и любилъ издѣваться надъ всѣми, но ему, какъ первому богачу у насъ, все сходило съ рукъ.
   -- Да, ты подъ башмакомъ, сказалъ я.
   -- Онъ ударилъ меня въ лицо, понимаете-ли вы! онъ, Максимъ, за котораго только ради его богатства отдали любимую мною женщину.
   -- И что-же? спросилъ л.
   -- Я его убилъ, сказалъ Кириллъ, смѣясь своимъ адскимъ смѣхомъ.
   На этотъ разъ между нами на-долго воцарилось молчаніе.
   -- Былъ ты наказанъ за это? спросилъ я наконецъ.
   -- Тогда мнѣ еще не было двадцати лѣтъ; убійство я совершилъ изъ ревности и въ пьяномъ видѣ, къ тому-же Максимъ самъ былъ зачинщикомъ; -- все это судъ принялъ въ соображеніе, и меня судили на десять лѣтъ тюрьмы... Высидѣвъ тамъ десять лѣтъ, я вышелъ совершеннымъ негодяемъ... но все-таки теперь она моя. Развѣ я не достигъ того, чего такъ пламенно желалъ?
   -- Онъ жена твоя?
   -- Нѣтъ, но будетъ ею, хотя-бы для того мнѣ пришлось поякшаться съ самимъ чортомъ.
   

V.

   Я сбился съ дороги, возвращаясь отъ туловскаго русскаго священника, у котораго былъ въ гостяхъ. Когда я вышелъ изъ дому стоялъ великолѣпный зимній день; небо было чистое, голубое, солнце свѣтило ярко, снѣгъ хрустѣлъ подъ моими ногами, заиндевѣвшія сосвы были очень красивы. Я засидѣлся у священника; въ то время, какъ величественная, гостепріимная попадья угощала насъ кофе, подавая его въ огромныхъ чашкахъ, а мы съ попомъ толковали о христіанствѣ, буддизмѣ, природѣ, броненосныхъ корабляхъ, новомъ ружьѣ, политикѣ и о другихъ матеріяхъ важныхъ,-- пошелъ сильный снѣгъ, а затѣмъ совершенно стемнѣло. Я потерялъ тропинку, по которой маѣ слѣдовало идти, и сталъ блуждать, не зная на какомъ направленіи остановиться, какъ вдругъ увидалъ вдали свѣтъ и пошелъ на него. Онъ привелъ меня прямо къ Федосьиной мельницѣ. Шумливый ручей замерзъ, колеса остановились и кругомъ обмерзли. Я стукнулъ въ дверь нѣсколько разъ, наконецъ, съ смолянымъ факеломъ въ рукахъ, показалась хозяйка мельницы, вдова Федосья. Предварительно опросивъ, кто такой пришелъ, она отперла дверь, съ улыбкой меня привѣтствовала и впустила въ комнату.
   Федосья принадлежала къ числу тѣхъ счастливыхъ по природѣ женщинъ, на которыхъ время почти не дѣйствуетъ; въ тридцать лѣтъ онѣ какъ будто возрождаются къ новой юности и до пятидесяти лѣтъ все остаются красавицами. Въ манерѣ держаться, во всей фигурѣ Федосьи было что-то величественное; всякое ея движеніе, звукъ ея чистаго, очаровательнаго голоса показывали, что она привыкла повелѣвать. Ее нельзя было назвать безукоризненной красавицей; при внимательноо наблюденіи оказывалось, что черты ея лица рѣзки, подбородокъ нѣсколько выдавшійся, скулы тоже выдавшіяся, носъ небольшой и курносый, ротъ чувственный и высокомѣрный, зеленые глаза слишкомъ быстры; длинные и густые русые волосы нѣсколько грубы; однимъ словомъ, у нея была энергическая, упорная, безжалостная физіономія, которая съ перваго взгляда давала понять, почему наши великіе князья, наши польскіе короли, наши магнаты, наши бояре такъ сильно подчинялись капризамъ своихъ любовницъ изъ крестьянокъ. Красота таліи Федосьи производила такое впечатлѣніе, что красавица-вдова казалась выше ростомъ, чѣмъ она была въ дѣйствительности; въ ея походкѣ, въ поворачиваніи головы, въ поднятіи руки была такая смѣсь силы и граціи, что нельзя было не очароваться. И теперь я любовался ею, одѣтою въ красныя туфли, въ короткую холщевую юбку и въ коротенькую кофту зеленаго сукна, открытую на-столько, чтобы была видна пышная грудь, прикрытая только вышитой рубахой, и мысленно переносился къ другимъ, подобнымъ ей женщинамъ, силою воли и красотою достигшимъ самого трона...
   Федосья оторвала меня отъ моихъ думъ, поставивъ передо мной, на столѣ, холодную говядину, сыръ и бутылку вина. Она сѣла рядомъ со мною на скамьѣ и обратилась ко мнѣ съ вопросами, показывавшими, что она женщина умная и осторожная. Напримѣръ, она спросила меня, хорошо-ли она сдѣлала, продавъ пшеницу и муку прусскимъ купцамъ, а когда я выяснилъ ей всѣ выгоды такой сдѣлки, она отвѣчала съ улыбкою:
   -- Я нашла ихъ цѣну хорошею и уже покончила съ ними; я хотѣла только знать, одобряете-ли вы эту сдѣлку. Очень рада, что вы находите ее разумной.
   Какая самостоятельность звучала въ этихъ словахъ! Потомъ заговорила она о политикѣ, о послѣдней войнѣ, о сеймѣ, о новыхъ либеральныхъ законахъ.
   -- Теперь, сказала она, пристально смотря мнѣ прямо въ глаза,-- намъ надо выбрать депутата. Я имѣю право голоса, т. е. могу передать его по довѣренности. Хотите, я передамъ его вамъ.
   -- Принимаю ваше предложеніе отъ чистаго сердца; но почему вы остановились на мнѣ?
   -- Я знаю, вы не станете поддерживать поляковъ, отвѣчала она.-- Какъ вы думаете, кого преимущественно должны выбирать русскіе округа: крестьянъ или священниковъ?
   -- Скажите прежде ваше мнѣніе, Федосья, потомъ я сообщу вамъ свое.
   Она скрестила руки на груди и искоса посмотрѣла на меня.
   -- Я думаю, недурно выбрать нѣсколькихъ крестьянъ, сказала она,-- чтобы въ собраніи были люди, хорошо знающіе нужды деревенскихъ жителей; однакожь все-таки я предпочитаю имъ поповъ; они знаютъ больше, чѣмъ крестьяне. Вообще-же я отдалабы преимущество тѣмъ, которые много учились, которые хорошо знаютъ, что именно нужно всѣмъ безъ исключенія, и дворянамъ, и крестьянамъ, и купцамъ; -- тѣмъ, которые смѣло идутъ впередъ, а не оглядываются безпрестанно назадъ,-- которые въ состояніи, въ случаѣ надобности, повести за собой, какъ теленка на веревкѣ, тѣхъ, кто не хочетъ слѣдовать за ними.
   -- Могу сказать вамъ, Федосья, что вы столько-же разумны, сколько красивы.
   -- Очень вамъ благодарна, отвѣчала она, играя рукавомъ своей вышитой рубашки и кокетливо улыбаясь, при чемъ выставлялись ея превосходные зубы,-- но къ чему говорите вы мнѣ такія слова, вы панъ, а я...
   Она встала, красивая, кокетливая и засмѣялась самымъ веселымъ смѣхомъ.
   -- Однакожь, вамъ пора и на покой. Извините меня за мою докучливость. Пожалуй, уже полночь?
   -- Нѣтъ, всего десять часовъ, отвѣчалъ я.
   -- Тѣмъ лучше!
   Въ той комнатѣ, гдѣ мы сидѣли теперь, она приготовила мнѣ великолѣпную постель изъ сѣна, а вмѣсто одѣяла предложила свой широкій плащъ.
   -- А гдѣ-же будете спать вы, Федосья?
   -- Рядомъ.
   Въ ея домѣ было двѣ комнаты, какъ и въ большей части домовъ богатыхъ русскихъ крестьянъ.
   -- Покойной ночи, сказала она;-- запомните хорошенько сонъ, который увидите сегодня ночью: онъ непремѣнно сбудется, такъ-какъ вы ночуете въ первый разъ подъ этой кровлей. Покойной ночи!
   Она вышла и затворила дверь, но не на ключъ. Я слышалъ, какъ она раздѣвалась и укладывалась на свою постель. Она засыпала тихо, беззаботно, не думая о томъ, что я нахожусь въ двухъ шагахъ отъ нея. Эта женщина не нуждалась въ покровительствѣ ни противъ другихъ, ни противъ самой себя'. Вскорѣ она вздохнула, но сильнѣе, чѣмъ обыкновенно вздыхаютъ во снѣ. Въ домѣ была мертвая тишина, нарушаемая только чириканье сверчка.
   Въ полночь я былъ внезапно разбуженъ инымъ шумомъ. Кто-то сильнымъ кулакомъ колотилъ въ дверь мельницы и кричалъ. Пока я не проснулся совершенно, я не различалъ словъ; вдругъ мнѣ показалось, что я узнаю голосъ Кирилла. Нѣтъ сомнѣнія, это онъ требуетъ, чтобы его впустили... Стало быть, Федосья его... Въ новомъ свѣтѣ представилась мнѣ теперь эта осторожная, высокомѣрная женщина. Какъ остро насмѣхалась она, жестокая, какъ демонъ! Федосья отказывалась отворить дверь.
   -- Я сломаю замокъ или высажу дверь, выбирай! кричалъ Кириллъ.
   -- Какъ хочешь, но не забывай, что у меня собаки спущены съ цѣпи.
   -- Пусти, Федосья; ты меня знаешь, если я захочу войти, ничто меня не остановитъ, ничто не испугаетъ.
   -- Пьяница, воръ! Убирайся! не то я позову собакъ.
   -- Я не пьянъ, я безумно люблю тебя, сказалъ Кириллъ, налегая на дверь.
   Красавица-мельничиха расхохоталась неудержимымъ смѣхомъ.
   -- Гэй, Ветьяръ! Гола! Султанъ! кликнула она собакъ.
   -- Не кличь собакъ, я ихъ задушу!
   -- Ты? Скажи, что ты забылъ тутъ? спросила съ ироніей Федосья.
   -- Я пришелъ къ тебѣ съ новостями, мы поговоримъ: безъ кривляній, Федосья! Ты знаешь хорошо, что воръ не можетъ приходить при дневномъ свѣтѣ къ тебѣ, богатой гордой вдовѣ. Вотъ почему я прихожу ночью... всякому свое.
   -- Тоже разсуждаетъ, бездѣльникъ...
   -- Не болтай, а отвори, на дворѣ холодно.
   -- Мерзни, если хочешь, мнѣ-то что до этого, сказала Федосья, смѣясь.-- Не шуми; у меня панъ, не разбуди его.
   -- У тебя панъ! вскричалъ Кириллъ.-- Ты не имѣешь жалости ко мнѣ.
   -- Конечно, не имѣю.
   -- Федосья!
   -- Чего еще?
   -- Я на колѣняхъ, въ снѣгу. Умоляю тебя, пусти, сказалъ Кириллъ нѣжнымъ, просительнымъ тономъ.
   -- А! ты перемѣнилъ тонъ, отвѣчала она; -- волкъ сталъ ручнымъ.
   -- Отвори.
   -- Изволь, если это сдѣлаетъ тебѣ удовольствіе.
   Она встала, я слышалъ, какъ она одѣвалась, лучь свѣта блеснулъ въ щели перегородки. Она отодвинула задвижку, ключъ щелкнулъ и грабитель вошелъ къ богатой и прекрасной вдовѣ.
   -- Теперь ты доволенъ? спросила она насмѣшливымъ тономъ.
   -- А ты развѣ не довольна? въ свою очередь спросилъ Кириллъ.
   -- Тише, я уже говорила тебѣ, что здѣсь ночуетъ панъ, въ сосѣдней комнатѣ.
   Она назвала меня; нѣкоторое время они говорили очень тихо; потомъ голоса стали возвышаться; свѣтлый лучъ скользилъ по потолку моей комнаты. Я не могъ удержаться, чтобы не посмотрѣть въ щель. Федосья совсѣмъ одѣтая, сидѣла на кровати; Кириллъ сидѣлъ рядомъ съ нею и цѣловалъ ее.
   -- Оставимъ это, сказала рѣзко странная женщина, -- я не хочу, чтобы ты повторялъ эти глупости.
   -- Почему-же? Развѣ ты меня не любишь? Развѣ ты не моя?
   -- Я тебя люблю и никогда не любила никого другого.
   -- Даже твоего мужа?
   -- Не любила и его; я вышла за него замужъ потому, что у него была хорошая земля, много лошадей и скота.
   -- А я убилъ его за это, сказалъ Кириллъ мрачнымъ тономъ.
   -- Что-жь, развѣ я много плакала объ немъ? спросила Федосья пренебрежительно.-- Съ тѣхъ поръ я стала свободна и пользовалась своей свободой, какъ могла. Пока ты былъ въ тюрьмѣ, я забавлялась.
   -- Молчи! закричалъ Кириллъ, хмуря лобъ.
   Она посмотрѣла на него и въ первый разъ улыбнулась нѣжной, выражающей симпатію къ нему улыбкой; потомъ поцѣловала его и положила свою голову къ нему на плечо.
   -- Трудно повѣрить, какъ я тебя любила, сказала она,-- для тебя, я разсталась съ богатымъ паномъ, когда ты возвратился; я разошлась съ нимъ, единственно для тебя...
   -- Почему-же ты не хочешь быть моей женою?
   -- Твоей женой?
   Она залилась самымъ искреннимъ хохотомъ.
   -- Смѣйся, Кириллъ, продолжала она, -- что-же ты не смѣешься?
   Онъ, однакожь, не смѣялся.
   -- Почему, говори, почему? твердилъ онъ.-- Не лги. Почему?
   Федосья не отвѣчала; она быстро вскочила и зашагала по комнатѣ; грудь ея сильно колыхалась, глаза метали молніи.
   -- Что-жь, когда попъ объявитъ о нашей свадьбѣ? приставалъ онъ.
   -- Прежде онъ объявитъ, что ты сумасшедшій, помѣшавшійся на тщеславіи.
   -- Желалъ-бы я знать, у кого изъ насъ двоихъ болѣе гордости, сказалъ Кириллъ.-- Представляйся дамой съ другими, но не со мной, иначе...
   Онъ поднялъ свой сжатый кулакъ.
   -- Что иначе? спросила Федосья презрительно; она не моргнула бровью.
   -- Иначе ты узнаешь крѣпость моего кулака, чортова дочка.
   -- Ты кончилъ, проговорила холодно красавица-мельничиха.-- Выслушай-же, что я тебѣ скажу. Ты коришь меня гордостью, но развѣ отворила-бы я тебѣ дверь сегодня, если-бъ была горда съ тобою?
   -- Пойдемъ со мною къ священнику, если у тебя есть сердце, настаивалъ Кириллъ.
   -- Я тебя люблю, отвѣчала она,-- развѣ этого не довольно? Всѣ станутъ осуждать меня, если я выйду замужъ за вора.
   -- Изъ-за чего-же станутъ осуждать тебя? Не изъ-за того-ли, что я носилъ кандалы? Но вѣдь я надѣлъ ихъ изъ-за любви къ тебѣ, неблагодарная.
   -- Нѣтъ, вовсе не это, отвѣчала Федосья невозмутимо; -- ты былъ честнымъ малымъ -- я не хотѣла идти за тебя, ты сталъ негодяемъ -- и я снова не могу взять тебя въ мужья, потому что какъ тогда, такъ и теперь у тебя нѣтъ ничего, а я не бѣдна.
   -- Старая исторія, вѣчно одно и то же! сказалъ Кириллъ и бѣшено захохоталъ.
   -- Эта мельница, эти поля, эти луга, этотъ лѣсъ принадлежатъ мнѣ, доказывала Федосья съ жестокой логикой; -- у меня семнадцать коровъ, восемь воловъ, четыре лошади, не считая птицы, и три тысячи флориновъ, лежащихъ въ этомъ ящикѣ. А что есть у тебя? Только то, что ты украдешь у другихъ. Нѣтъ у тебя ничего, нищій, воръ!
   Кириллъ вскочилъ, страшно вращая глазами.
   -- А, для любовника я еще гожусь; я не слишкомъ подлъ, говори?
   -- Я не знаю сама, почему я чувствую къ тебѣ влеченіе, сказала она, пожимая плечами съ такимъ презрѣніемъ, что у меня кровь похолодѣла въ жилахъ, -- но я не возьму тебя въ мужья. Я скорѣе приму ядъ, слышишь ты?..
   Кириллъ упалъ на кровать и рыдалъ.
   -- У тебя нѣтъ никакого чувства, бормоталъ онъ слабымъ голосомъ.-- Можно-ли говорить такъ съ человѣкомъ, который...
   -- Десять лѣтъ сидѣлъ въ колодкахъ, окончила Федосья.-- По мнѣ этого мало... Плачь, сколько хочешь... я буду смѣяться.
   -- Придетъ день, когда я заставлю тебя плакать, шепталъ Кириллъ, глотая свои слезы; -- будешь помнить ты меня!
   Федосья продолжала смѣяться, потомъ вдругъ лобъ ея омрачился и она машинально стала поправлять свою рубаху.
   -- Угрозы! Не хочешь-ли ты обокрасть меня?
   -- Федосья!
   -- Пришелъ ты въ разумъ?
   -- Дай мнѣ твою руку, Федосья.
   -- На, цѣлуй ее, проси у меня прощенья.
   Онъ поцѣловалъ ея руку съ покорностью и преданностью собаки.
   -- Дай слово, по крайней мѣрѣ, что ни за кого не выйдешь замужъ.
   -- Отчего-жь мнѣ не выйти?
   -- Потому что я этого не хочу, сказалъ Кириллъ, крѣпко стукнувъ ногой.
   -- Такъ я тебя и послушала! Аксенъ Провъ добивается моей руки. Какъ ты думаешь, приличная онъ партія для меня? У него восемьдесятъ акровъ земли.
   -- И лысая голова.
   -- Что-жь изъ этого, у него много наличныхъ денегъ.
   -- Этотъ пузанъ напивается каждый день.
   -- У него есть чѣмъ платить за выпитое вино.
   -- Возьми его, сказалъ Кириллъ дрожащимъ голосомъ, -- и мы увидимъ...
   -- Ты ревнивъ, бѣдняга.
   Она наклонила его голову, показывая видъ, что желаетъ его поцѣловать, но дала ему тукманку.
   Кириллъ нахлобучилъ шляпу на голову и направился къ двери.
   -- Когда придешь? спросила она.
   -- Никогда!
   -- То-есть завтра.
   Онъ сердито хлопнулъ дверію.
   -- Погоди, я обрѣжу тебѣ крылья, кричала вслѣдъ ему Федосья.
   И ея смѣхъ пронесся въ тиши ночи точно хохотъ русалки, которая, по народному повѣрью, прикрываясь своими золотыми косами, при свѣтѣ луны, качается на вѣтвяхъ деревьевъ и убиваетъ своими страстными поцѣлуями, чередующимися съ безумнымъ хохотомъ, того, кто неосторожно за нею послѣдуетъ.
   

VI.

   За недѣлю передъ выборами я зашелъ къ Федосьѣ, желая получить отъ нея дгвѣренность на подачу ея голоса въ пользу нашего кандидата. Она сидѣла на скамьѣ подлѣ очага; она скрестила руки на груди и улыбалась злою улыбкою. На низенькомъ табуретѣ, подлѣ нея сидѣлъ, скорчившись, старый холостякъ, Аксенъ Провъ, имѣвшій теперь видъ кающагося ребенка, пойманнаго на какой-нибудь шалости. Онъ дрожалъ и плакалъ; двѣ пряди волосъ въ безпорядкѣ свѣсились у него на уши и открыли во всемъ блескѣ его лысину. Федосья встала, когда я пришелъ и поздоровалась со мною; Аксенъ закрылъ руками свое изсѣра-блѣдное лицо.
   -- Могу я получить вашу довѣренность, Федосья? спросилъ я.
   -- Разумѣется, можете; напишите ее, пожалуйста.
   -- Вы, можетъ быть, измѣнили свое мнѣніе.
   -- Никогда не измѣняю я то, что разъ сказала.
   -- Я заранѣе заготовилъ довѣренность, сказалъ я, кладя ее на столъ.
   -- Кого предполагаете вы выбирать? спросила она, вынимая изъ ящика комода бутылочку съ заплѣсневѣлыми чернилами; потомъ стала отыскивать перо.
   -- Нашъ кандидатъ выставленъ львовскимъ комитетомъ; это очень способный учитель и человѣкъ вполнѣ честный.
   -- Такого-то намъ и нужно, сказала вдова.
   Подойдя къ столу, она подписала довѣренность крупными буквами. Этотъ процессъ она совершила съ нахмуренными бровями, съ открытымъ ртомъ, съ прерывистымъ дыханіемъ и съ такой строгой важностью и волненіемъ, точно она была судьей, подписывавшимъ смертный приговоръ.
   Отчаянные вздохи Аксена Прова заставили ее обернуться.
   -- Посмотрите, панъ, вскричала она,-- на эту кислятину! И онъ еще желаетъ быть моимъ мужемъ. Перестань реветъ, Аксенъ, или я вытолкаю тебя за дверь.
   -- Горе мнѣ! со слезами въ голосѣ сказалъ старый холостякъ,-- горе, что я узналъ тебя. Я раззоренъ, совершенно раззоренъ, и по твоей винѣ. Да будетъ проклятъ день, когда я родился; да будетъ проклятъ день, когда я узналъ тебя; я сталъ скотомъ съ того времени, какъ сказалъ тебѣ: "Федосья, если хочешь, я женюсь на тебѣ".
   -- Гдѣ научился ты этимъ ругательствамъ? Навѣрное, въ корчмѣ жида, спросила спокойно Федосья.
   -- Отчего ты не отказала мнѣ тогда-же! пробормалъ Аксенъ.
   -- Убирайся, старый плакса: тебѣ въ пору наниматься плакальщикомъ при погребеніяхъ; тамъ будутъ хорошо платить тебѣ за твои крики и слезы; я-же не дамъ ничего.
   -- Такъ ты не пойдешь за меня замужъ?
   -- Нѣтъ.
   -- А изъ-за кого потерялъ я лошадей, скотъ, посѣвы?..
   -- Это не мое дѣло.
   -- Нѣтъ, я хочу сказать все, проговорилъ онъ, рѣшительно выходя изъ себя.-- Послушайте, панъ, изъ-за этой женщины я потерялъ все... Я былъ богатъ; дѣвушки смотрѣли на меня благосклонно, а теперь я дошелъ до нищенства и все изъ-за нея, а она еще смѣется надо мной!
   -- Вы дошли до нищенства! какъ я долженъ понимать ваши слова? спросилъ я.
   -- О, вы сейчасъ поймете... Я былъ осломъ, какихъ мало. Я думалъ только о томъ, чтобы жениться на ней, но, дуракъ, не подумалъ о Кириллѣ, который убилъ ея мужа и сталъ ея любовникомъ. Не правда-ли, что я...
   -- Послѣдній изъ ословъ, закричалъ кто-то въ открытое окно.
   Это былъ Кириллъ. Аксенъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ; на лицѣ Федосьи показалась торжествующая улыбка.
   -- Развѣ я смотрѣлъ на тебя иначе, какъ на осла, котораго слѣдуетъ бить, пока онъ не станетъ слушаться, продолжалъ Кириллъ.-- Я отнялъ у тебя коровъ и лошадей; я взялъ у тебя твое новое платье, сапоги, банковые билеты, часы; я открылъ шлюзы запруды и затопилъ твои посѣвы; я это сдѣлалъ и поступлю также со всякимъ, кто станетъ ухаживать за этой женщиной. Мнѣ кажется, что ты, дуракъ, еще не отказался отъ своего глупаго желанія жениться на ней. Не хочешь-ли ты, чтобы я покончилъ съ тобой, какъ съ Максимомъ. Хочешь?
   Съ этими словами Кириллъ вскочилъ въ комнату черезъ окно и схватилъ за волосы бѣднаго Аксена. Я пытался остановить его; Федосья смѣялась. Аксенъ не дѣлалъ никакой попытки освободиться отъ своего мучителя, который, собравъ въ пригоршню всѣ волосы несчастнаго, тянулъ ихъ къ себѣ.
   -- Боже мой! бормоталъ Аксенъ,-- ты меня убьешь! Отпусти меня и я откажусь отъ Федосьи, только отпусти меня, ради Бога.
   -- Трусъ! вскричала вдова съ отвращеніемъ.
   -- А, ты хотѣлъ взять ее въ жены, сказалъ Кириллъ, давая ему полновѣснаго тумака въ спину; -- ты хотѣлъ цѣловать ее, вотъ тебѣ въ рыло -- (онъ далъ ему пощечину); ты хотѣлъ разувать ее, вотъ тебѣ мой сапогъ, и другой.
   Онъ два раза ударилъ несчастнаго ногой. Федосья хохотала каждый разъ, какъ Кириллъ наносилъ ударъ Аксепу. Избивъ его до полу-смерти, Кириллъ выбросилъ несчастнаго черезъ окно въ протекавшій подлѣ дома ручей. Вымокшій, какъ щенокъ, несчастный Аксенъ съ трудомъ перебрался на другой берегъ, отряхнулся и пошелъ домой такъ быстро, какъ позволяли ему его ослабѣвшія силы.
   -- Ты мнѣ нравишься такимъ, сказала Федосья своему любовнику;-- онъ возвратилъ мнѣ мое слово изъ страха къ тебѣ. Я пойду въ погребъ и сама принесу тебѣ вина.
   Она захохотала, какъ сумасшедшая. Кириллъ ничего не отвѣтилъ; онъ стоялъ въ углу, зубы его были сжаты.
   -- Если дѣла пойдутъ такимъ порядкомъ, сказалъ я ему,-- эта женщина приведетъ тебя прямо на висѣлицу. Прими честную работу... я дамъ тебѣ ее охотно.
   -- Я желаю работать, отвѣчалъ Кириллъ,-- только...
   -- Не раздумывай долго, рѣшайся.
   -- Я уже рѣшился.
   Федосья вернулась съ бутылкой и раскупорила ее. Воръ поднялъ глаза на свою мучительницу; въ нихъ выражалась нѣжная мольба.
   -- Я сдѣлаю все, что вы говорите, сказалъ Кириллъ, -- лишь-бы она согласилась выйти за меня замужъ. Безъ нея, я не могу...
   -- Слышите, Федосья, сказалъ я.-- Хотите спасти его?
   -- Не стоитъ труда, отвѣчала она.-- Перемѣнимъ разговоръ.
   -- Но развѣ вы не боитесь отяготить свою совѣсть ужасной отвѣтственностью, если онъ кончитъ худо? спросилъ я тономъ упрека.
   -- Я принимаю на себя отвѣтственность, отвѣчала она спокойно;-- я пойду смотрѣть, когда его будутъ вѣшать.
   Я пожалъ плечами и вышелъ; она послѣдовала за мной.
   -- Значитъ, вы его не любите? спросилъ я, когда мы были уже за дверью.
   -- Я люблю только его одного.
   -- И не хотите спасти.
   -- На него нужна розга. И зачѣмъ я выйду за него замужъ? Я увѣрена, что онъ не посмотритъ ни на какую другую женщину. Наружность его только свирѣпая, но этотъ медвѣдь ѣстъ у меня изъ рукъ, какъ самый ручной цыпленокъ.
   Черезъ нѣсколько времени послѣ этого разговора, въ свѣжее майское утро, я встрѣтилъ Федосью, одѣтую въ праздничный костюмъ галиційской крестьянки: высокіе мужскіе сапоги, яркую юбку, красный корсетъ и длинный плащъ, называющійся "сукмана". Голова ея была повязана ярко-красною косынкою; на шеѣ и на груди блестѣли коралы. Она вела на веревкѣ теленка, который упирался, не желая слѣдовать за нею.
   -- Куда вы идете, прелестная вдова? спросилъ я.
   -- Веду теленка къ мяснику, отвѣчала она насмѣшливымъ тономъ,-- и въ замѣнъ приведу себѣ мужа.
   -- Вы шутите?
   -- Нисколько.
   -- Вы хотите снова выйти замужъ?
   -- Да, и на этотъ разъ серьезно. Долго я раздумывала наконецъ, какъ мнѣ кажется, сдѣлала хорошій выборъ. Я выйду за Ларіопа Годзянко; онъ богатъ, у него порядокъ въ домѣ, это сторона серьезная; онъ молодъ и красивъ, это сторона пріятная.
   -- А Кириллъ... Подумайте...
   -- Я все обдумала, прервала она меня совершенно спокойно;-- онъ можетъ видѣться со мной, когда захочетъ.
   -- Я боюсь, онъ скорѣе совершитъ какое-нибудь преступленіе.
   -- Ну что-жь, его заберутъ, и я, какъ обѣщала ему, пойду смотрѣть, когда его будутъ вѣшать.
   -- Нѣтъ, возразилъ я,-- невозможно, чтобъ вы вышли замужъ за Ларіона.
   -- Пойдемте вмѣстѣ, и вы повѣрите.
   Я отправился съ нею сперва къ мяснику, которому она съ большимъ хладнокровіемъ помогла убить теленка, а потомъ къ Ларіону. Онъ былъ въ полѣ, но, замѣтивъ насъ, тотчасъ-же подбѣжалъ къ намъ и привѣтствовалъ насъ, низко кланяясь. По обычаю, онъ спросилъ у Федосьи, чего ей пожелать.
   -- Пожелайте мнѣ выйти замужъ, отвѣчала она.-- И знаете, кого я желала-бы выбрать? Васъ, Ларіонъ.
   Въ то-же время она бросила на него такой взглядъ, что привела его въ смущеніе.
   -- Меня! Вашимъ мужемъ? пробормоталъ онъ.-- Вы смѣетесь надо мной. Могу-ли я повѣрить, что наша красавица Федосья, болѣе десяти лѣтъ остававшаяся вдовою, захочетъ...
   -- Можете вѣрить, прервала она его;-- я желаю снова выйти замужъ и именно за васъ, Ларіонъ, конечно, если вы не найдете къ тому препятствій.
   -- Возможно-ли? сказалъ молодой человѣкъ, совсѣмъ сконфуженный.-- Вы не только красавица, вы умная женщина и отличная хозяйка. Я сочту за честь быть вашимъ мужемъ, вашимъ слугою, но...
   -- Ты не имѣлъ мужества объясниться со мною, прервала его Федосья;-- я это знала и сама пришла къ тебѣ, и ты не уйдешь отъ меня, будь покоенъ. Я обмотаю этой веревкой твою шею и приведу тебя въ свой домъ, какъ вола.
   -- Такъ оно и будетъ, прошепталъ Ларіонъ съ покорностію вола, котораго ведутъ на бойню.-- Но развѣ вы забыли Кирилла?
   -- Не говори мнѣ объ этомъ негодяѣ.
   -- Но этотъ негодяй убилъ вашего мужа, исколотилъ одного изъ влюбленныхъ въ васъ; я какъ-бы чувствую веревку, которую онъ затягиваетъ на моей шеѣ... Я не осмѣлюсь...
   -- Неужели ты изъ той-же породы, что и Аксенъ, вскричала Федосья съ презрѣніемъ: -- пустая башка въ родѣ выдолбленной тыквы?
   Ларіонъ почесался за ухомъ.
   -- Ну полно-же, не вздыхай, мой милый, продолжала мельничиха,-- а то ты, пожалуй, растаешь, какъ снѣговикъ на солнцѣ. Желаешь-ли ты получить мою руку?
   -- Ахъ, Федосья! вскричалъ Ларіонъ, въ которомъ боролись страхъ и удовольствіе, -- съ трудомъ могу я повѣрить, что вы меня выбираете; но если вы дѣйствительно желаете быть моей женою, надобно окончить все дѣло какъ можно скорѣе и тайно. Какъ только стану я вашимъ мужемъ, я съумѣю отдѣлаться отъ того, дьяволъ его побери!
   -- Ты говоришь теперь, какъ слѣдуетъ, сказала весело Федосья.-- Я твоя!
   Она подала ему руку; затѣмъ они стали строить планы насчетъ будущаго и на прощанье выпили водки.
   Ларіонъ проводилъ насъ до перекрестка, гдѣ раздѣляются дороги.
   -- Чѣмъ кончится все это? сказалъ я, идя рядомъ съ Федосьей, когда мы разстались съ Ларіономъ.
   -- Какъ? Я сдѣлаю то, что сказала.
   -- Кириллъ способенъ на все, онъ доказалъ это.
   -- Самому ему слѣдуетъ поберечься! вскричала она, хмуря брови и съ злымъ выраженіемъ на лицѣ.-- Онъ желаетъ жениться на мнѣ, но онъ упрямъ, какъ оселъ и я не соглашаюсь выйти за него именно за его упрямство. На зло ему, я избираю другого мужа и нисколько не буду печалиться, если они вцѣпятся другъ другу въ волосы. Когда мой мужъ поселится въ моемъ домѣ вы увидите, какъ я заставлю ихъ идти рядышкомъ, ровнымъ шагомъ; о, я съумѣю ихъ вести въ поводу.
   

VII.

   Въ воскресенье, послѣ обѣдни, Федосья и Ларіонъ, одѣтые по праздничному, въ сопровожденіи своей свадебной свиты, зашли ко мнѣ, пригласить меня на ихъ свадьбу; по обычаю, они три раза поклонились мнѣ въ ноги.
   -- Значитъ, все благополучно? спросилъ я.
   -- Священникъ разомъ сдѣлалъ всѣ три оклички, отвѣчала Федосья,-- и сегодня обѣщалъ насъ обвѣнчать.
   -- Славу Богу, все идетъ хорошо, сказалъ въ свою очередь Ларіонъ, сильно взволнованный, отирая платкомъ крупныя капли нота на лицѣ.
   -- А Кириллъ?
   -- Мы его приглашали, сказала Федосья, -- онъ нисколько не удивился, поподчивалъ насъ водкой и обѣщалъ придти на свадьбу.
   -- Въ такомъ случаѣ, и я доволенъ.
   По дорогѣ къ дому Федосьи я встрѣтилъ Кирилла; шляпа его была украшена лентами различныхъ цвѣтовъ; одинъ букетъ онъ несъ въ рукѣ; другой, меньшій, былъ заткпутъ у него за поясомъ; его глаза блестѣли страннымъ блескомъ. Онъ остановился, о чемъ-то размышляя, потомъ запѣлъ про себя припѣвъ какой-то веселой пѣсни. Я пошелъ рядомъ съ нимъ.
   -- Ты идешь на свадьбу? спросилъ я.
   -- Нельзя не идти; она сама меня пригласила и какъ была рада, когда я согласился.
   -- Совѣтую тебѣ не ходить, Кириллъ, иначе можетъ случиться большое несчастіе.
   -- Случится только то, чему суждено случиться, возразилъ онъ, вздохнувъ нѣсколько разъ.
   До самой мельницы мы шли вмѣстѣ; толпа приглашенныхъ на свадьбу, собравшаяся передъ домомъ, посмотрѣла на насъ съ любопытствомъ. Кириллъ подошелъ къ молодымъ дѣвушкамъ и сталъ отпускать имъ такія шутки, которыя заставляли ихъ краснѣть, но вмѣстѣ съ тѣмъ вызывали хохотъ, -- точно онъ обязался играть роль шута на этомъ свадебномъ пиру. Заиграла музыка: скрипки скрежетали, труба издавала нестройные звуки, цимбалы хныкали, басъ ворчалъ, какъ сильно соскучившійся медвѣдь. За музыкантами шелъ женихъ, свидѣтели, пѣвицы, вся свадебная свита, разукрашенная цвѣтами и лентами, и веселящаяся отъ души. Однакожь, Ларіонъ опустилъ глаза, замѣтивъ Кирилла.
   По-старинному обычаю, передъ дверьми дома невѣсты запѣли пѣсню, прося позволенія войти. Пѣніе продолжалось недолго. Вышла Федосья, великолѣпно одѣтая, съ вѣнкомъ живыхъ цвѣтовъ на головѣ, и сказала:
   -- Будетъ пѣть; зачѣмъ долго просить права войти; охотно, отъ чистаго сердца приглашаю васъ всѣхъ къ себѣ. Пожалуйте!
   Кириллъ закусилъ губы, смотря на нее изъ подлобья. Такая красавица и во второй разъ для него потеряна, -- потеряна навсегда! Однакожь, онъ спокойно вошелъ въ домъ вмѣстѣ съ остальными гостями. Федосья взяла за руку Ларіона и три раза поклонилась въ землю каждому изъ гостей, прося его благословенія. Дошла очередь до Кирилла.
   -- Какое счастье для меня, что вы пришли, сказала она, улыбаясь.-- Надѣюсь, нашъ праздникъ будетъ веселъ.
   -- Да, очень веселъ, если Богу будетъ угодно, отвѣчалъ Кириллъ также съ улыбкой.
   Она простерлась передъ нимъ вмѣстѣ съ Ларіономъ; онъ положилъ руки на ея голову и сказалъ:
   -- Да сбудется все, что я вамъ желаю.
   -- Аминь, отвѣчала Федосья громкимъ и твердымъ голосомъ. "Аминь" остановился въ горлѣ ЛарІъіона, который совершенно побагровѣлъ.
   -- Давай Богъ! вскричала толпа.
   Въ то время какъ свадебное шествіе направилось къ церкви, я подошелъ къ Федосьѣ.
   -- Не дразните его, онъ раздраженъ, сказалъ я ей.
   Она пожала плечами и ничего мнѣ не отвѣтила.
   Когда священникъ соединилъ руки жениха и невѣсты. Карилъ сдѣлалъ одобрительный знакъ своей головою. Федосья, ставъ женой Ларіона, съ торжествующимъ видомъ посмотрѣла на своего любовника. По возвращеніи изъ церкви на мельницу, она отвела Кирилла въ сторону и сказала ему:
   -- Какъ ты себя чувствуешь, Кириллъ?
   -- Хорошо, очень хорошо.
   -- Очень рада, отвѣтила она торопливо.-- Ничто не измѣнится въ вашихъ отношеніяхъ; ты можешь приходитъ ко мнѣ, когда тебѣ заблагоразсудится; если хочешь, приходи завтра, даже... можетъ быть, ты желаешь сегодня?
   И она, точно стрѣла, быстро скользнула въ двери дома.
   Мы вошли въ первую комнату; нѣсколько столовъ были сдвинуты вмѣстѣ, покрыты чистой скатертью и уставлены огромными блюдами съ ветчиной, колбасами, разнаго рода жаркими и пирогами всевозможныхъ видовъ. По всему столу были разставлены бутылки съ водкой, запеканкой и венгерскимъ виномъ. Вторая комната была совершенно пуста. Музыканты расположились въ сѣняхъ. Почетные гости, старики и старухи усѣлись за столъ, молодежь стала танцовать. По самой срединѣ стола сидѣли новобрачные; начался обычный церемоніалъ представленія подарковъ, съ которыми подходилъ къ новобрачнымъ каждый изъ гостей. Кириллъ послѣднимъ поднялся со скамьи подлѣ очага, гдѣ онъ сидѣлъ одинъ, и, при громкомъ смѣхѣ всего общества, поднесъ новобрачной вышитыя туфли. Она бросила на него быстрый взглядъ, въ которомъ, однакожь, не замѣчалось неудовольствія; Ларіонъ съ гнѣвомъ сталъ крутить усы.
   Когда окончилась церемонія поднесенія подарковъ, гости, поочередно, подымались одинъ за другимъ съ стаканомъ въ рукахъ; провозгласивъ тостъ и выпивъ залпомъ вино или водку, выплескивали остатокъ на полъ. Наступила ночь; Ларіонъ, держа въ объятіяхъ свою жену и цѣлуя ее, совершенно пьяный, бросилъ свой стаканъ, наполненный виномъ, за окно, и закричалъ:
   -- Уже время, молодыя дѣвушки, уже время!
   Музыка тотчасъ-же прекратилась; подруги невѣсты выгнали всѣхъ танцующихъ и стали приготовлять брачную постель; всѣ женщины запѣли старинную торжественную свадебную пѣсню.
   Кирилъ выпилъ два стакана водки одинъ за другимъ, потомъ вскочилъ на столъ между блюдами, бутылками и стаканами, которыя затанцовали точно на кораблѣ въ открытомъ морѣ. Раздался общій крикъ, хохотъ, ругательства, но его звучный голосъ докрылъ весь этотъ шумъ.
   -- Я хочу спѣть пѣсню новобрачнымъ! вскричалъ онъ; -- смирно!
   Онъ ударилъ ногой по столу съ такой силой, что золотая водка расплескалась и залила новобрачныхъ и ихъ ближайшихъ сосѣдей. Наступила минутная тишина. Федосья встала; въ глазахъ ея свѣтился гнѣвъ. Кириллъ съ скрещенными на груди руками, со взоромъ, обращеннымъ на нее, запѣлъ пѣсню, въ которой разсказывалось, какъ гордая пава вышла замужъ за хохлача. Веселый припѣвъ этой пѣсни съ хохотомъ подхватили всѣ присутствующіе.
   -- Хохлачъ? пробормоталъ Ларіонъ, не въ состояніи двинуться съ мѣста; глаза его смотрѣли неподвижно и остеклянѣли. какъ у мертвеца.
   -- Да, хохлачъ, сказалъ Кириллъ со смѣхомъ.
   -- Кто хохлачъ? вскричалъ Ларіонъ, подымаясь.
   -- Кто-же, какъ не ты! отвѣчалъ Кириллъ; -- гордая пава взяла тебя потому, что ты богатъ, а я нищій; но брачная постель приготовлена для меня, а не для тебя: ея любезный я, а не ты.
   За этими словами послѣдовалъ страшный шумъ. Ларіонъ бросился на Кирилла и повалилъ его; но тотъ съ страшными усиліями, высвободился изъ-подъ него и, въ свою очередь, смялъ подъ себя своего противника. Толпа ринулась на несчастнаго вора, обезумѣвшаго отъ ревности, и вытолкала его за двери, награждая по пути тумаками въ спину.
   -- Всѣмъ вамъ отплачу, и на моей улицѣ будетъ праздникъ! ревѣлъ Кириллъ.
   Подняли Ларіона, у котораго носъ былъ разбитъ до крови.
   -- Я покажу ему, кто здѣсь хозяинъ! кричалъ онъ.-- Подойди ко мнѣ, Федосья, моя голубка, моя возлюбленная, моя пава, подойди, не бойся... работники будутъ зорко стеречь... Спустите собакъ!
   -- Мнѣ бояться! съ чего ты взялъ, сказала Федосья.-- У меня хватитъ храбрости за насъ двоихъ!
   Дружки (свидѣтели) и подруги невѣсты окружили новобрачныхъ, чтобы вести ихъ на брачную постель.
   -- Кириллъ! Кириллъ! кричали въ сосѣдней комнатѣ и эти крики сопровождались громкимъ хохотомъ. Я бросился туда. Надъ постелью новобрачныхъ были намалеваны огромные оленьи рога.
   -- Это сдѣлалъ Кириллъ, сказала Федосья съ негодованіемъ.-- Негодяй, воръ; хоть-бы забралъ чортъ отъ насъ этого мерзавца!
   Между тѣмъ прибѣжалъ Ларіонъ съ топоромъ; желая соскоблить оскорбительную эмблему, онъ, разгоряченный водкой, сильно попортилъ стѣну.
   Въ тяжеломъ настроеніи духа я простился съ новобрачными и отправился отыскивать Кирилла, но не нашелъ его ни въ его домѣ, ни въ корчмѣ, нигдѣ. Машинально я вернулся къ Федосьиной мельницѣ; ея бѣлыя стѣны выдѣлялись въ темнотѣ; одно изъ оконъ было освѣщено. Вдругъ, подлѣ риги, только на одну секунду блеснулъ другой свѣтъ,-- свѣтъ искры, получаемой отъ удара отива о кремень. Загорѣвшійся кусокъ трута освѣтилъ обезображенное злостью лицо Кирилла; въ зубахъ у него была трубка.
   -- Кириллъ! позвалъ я, охваченный какой-то неопредѣленной тоской;-- Кириллъ!
   Никто не отвѣтилъ на мой зовъ; только ручей неумолчно журчалъ да на тропинкѣ ворчала большая бѣлая собака. Въ домѣ новобрачныхъ потухъ послѣдній огонь.
   Я возвратился домой медленнымъ шагомъ. На крыльцѣ своего дома я остановился и еще разъ посмотрѣлъ по направленію къ мельницѣ, точно ожидалъ увидѣть что-нибудь необыкновенное. Ночь была тепла, тиха и темна; нельзя сказать, чтобы царствовала совершенная темнота, но всѣ предметы представлялись какой-то однообразной туманной массой; небо было облачное, не виднѣлось ни луны, ни звѣздъ, никакого свѣта. Вдругъ показалось пламя; оно поднималось къ верху, увеличиваясь съ каждою минутою; вскорѣ весь горизонтъ покрылся ужаснымъ красноватымъ заревомъ. Предчувстіе не обмануло меня.
   Я разбудилъ конюха и приказалъ ему осѣдлать мою лошадь. Въ ту-же самую минуту на колокольнѣ церкви нашей деревни ударили въ набатъ.
   -- Пожаръ! Гдѣ пожаръ? спросилъ я подбѣжавшаго ко мнѣ и сильно перепуганнаго кучера.
   -- Должно быть, горитъ Федосьина мельница, отвѣчалъ онъ, пристально всматриваясь по тому направленію, гдѣ виднѣлось зарево.
   Вскочивъ на лошадь, я поскакалъ въ сопровожденіи нашихъ слугъ, везущихъ пожарные насосы, багры, ведра и лѣстницы. По дорогѣ я встрѣчалъ крестьянъ, въ одиночку и группами, спѣшившихъ къ мѣсту бѣдствія; большая часть изъ нихъ не имѣла времени одѣться какъ слѣдуетъ: накинулъ на плечи, что попалось подъ руку и побѣжалъ. Уже три огненные столба поднялись къ небу, точно желая поддержать собою сводъ изъ чернаго и густого дыма. Слышался звонъ набата; въ сосѣдствѣ лаяли собаки; издали доносились человѣческіе голоса и лошадиный топотъ.
   Я прибылъ однимъ изъ первыхъ на мельницу. Пожаръ вспыхнулъ въ одно время въ домѣ, въ ригѣ и на конюшнѣ. Пламя пожирало все, съ чѣмъ соприкасалось; оно перебѣгало вдоль стѣнъ, лизало балки, вырывалось черезъ окна, двери и крышу Изъ объятой пламенемъ соломы вылетали во всѣ стороны искры и разсыпались по лугу, представляясь огромными свѣтящимися червяками или-же падали въ ручей, мгновенно ихъ поглощавшій; мельничныя колеса еще вращались, издавая свой монотонный звукъ; огонь не смѣлъ еще коснуться ихъ, сдерживаемый стремительно-рвущейся черезъ нихъ водой.
   Тщетна была наша помощь, тщетны были наши энергическія усилія въ борьбѣ съ огнемъ. Къ берегу ручья протянулась цѣпь людей; ведра передавались изъ рукъ въ руки, наполнялись и снова возвращались къ тѣмъ, кто стоялъ на лѣстницѣ и поливалъ крышу. Нѣсколько человѣкъ накачивали пожарные насосы; нѣсколько мужественныхъ молодыхъ людей забрались на крышу и тамъ, безпрестанно окачиваемые водой, крюками сбрасывали на землю комья горѣвшей соломы. Скотъ неистово мычалъ; лошади съ бѣшенствомъ рвали свои недоуздки; куры бѣжали къ лѣсу на столько быстро, сколько позволяли имъ ихъ обожженныя крылья. Вся окрестность была освѣщена пламенемъ пожара; въ красноватомъ туманѣ ярко вырисовывались кустарники и фруктовые сады; въ ручьѣ, казалось, текла не вода, а расплавленное золото.
   Въ эту минуту, въ сѣромъ дымѣ, наполнявшемъ дворъ Федосьи, показалась она, полуодѣтая, растрепанная, подобная божеству Олимпа, сходящему на облакѣ, или высокомѣрному демону, изрыгнутому адомъ. Свирѣпымъ, помутившимся взглядомъ она посмотрѣла вокругъ себя.
   -- Это дѣло рукъ Кирилла, сказала она.-- Помогите намъ спасите насъ! Гдѣ Ларіонъ? Спасите сундукъ... красный сундукъ. Сто флориновъ тому, кто принесетъ мнѣ его.
   Прибѣжалъ Ларіонъ; лицо его было закопчено дымомъ, брови, волоса на головѣ и усы обгорѣли.
   -- Гдѣ ты, Федосья? крикнулъ онъ.
   -- Спаси сундукъ! закричала она ему.-- Тамъ три тысячи флориновъ, твои и мои бумаги.
   Ларіонъ скрылся за дымомъ.
   -- Ко мнѣ! распоряжалась Федосья.
   Схвативъ толстую жердь, она пыталась выбить ею дверь; я прибѣжалъ къ ней на помощь. Вдругъ раздался пронзительный крикъ:
   -- Назадъ! крыша сейчасъ обрушится.
   Я оттащилъ Федосью; храбрые молодые люди, бывшіе на крышѣ, стремительно соскочили на землю; послышался страшный трескъ; мельница пошатнулась на своемъ основаніи... повалилась объятая пламенемъ крыша.
   -- Гдѣ Ларіонъ? кричала Федосья.-- Неужели онъ погибъ?
   Тщетно искали его между обугленными развалинами; не было его ни на дворѣ, ни между тѣми, кто стоялъ въ цѣпи. Наконецъ его нашли сзади дома; онъ лежалъ на скипѣ, кровь струилась изъ его лба, мѣстами запеклась на его рубашкѣ и шла по ней двумя струями. Подлѣ него лежалъ разбитый сундукъ; ни денегъ, ни бумагъ нигдѣ не оказалось.
   -- Онъ умеръ! послышался крикъ.
   -- Кто?
   -- Ларіонъ.
   Федосья подбѣжала къ трупу своего мужа.
   -- Его убило балкой въ ту минуту, какъ онъ пытался спасти деньги и бумаги, сказалъ Грицъ.-- Здѣсь, подлѣ него и сундукъ.
   -- Кириллъ его убійца! вскричала Федосья.-- Посмотрите на рану... и сундукъ пустъ. Кириллъ укралъ бумаги; онъ-же и убилъ.
   Мы увидѣли невозможность потушить огонь. Мало-по-малу всѣ разошлись по домамъ. Вскорѣ мельница Федосьи представляла груду развалинъ, изъ которой валилъ дымъ и вырывалось пламя. Сама хозяйка сидѣла на камнѣ; она опустила на руки свое блѣдное, окаменѣлое лицо; она ничего не видѣла, ничего не слышала, не произносила ни одного слова... но она не плакала.
   

VIII.

   На другой день, рано утромъ я былъ уже на пожарищѣ. Какое свижее, прекрасное утро подымалось надъ этими печальными развалинами, откуда все еще выходилъ адскій дымъ и выползало пламя! Ручей безпечно катилъ свои волны и, какъ-бы въ насмѣшку, ворочалъ остатки мельничныхъ колесъ: жаворонокъ вспорхнулъ въ голубое безоблачное небо, видъ котораго въ первый разъ вызвалъ во мнѣ горечь. Природа не знаетъ ничего, не хочетъ ничего знать о человѣкѣ, о его страданіяхъ, объ его отчаяніи; она точно насмѣхается надъ нимъ своей свѣтлой улыб-кой, своимъ торжественнымъ, невозмутимымъ спокойствіемъ.
   Я шелъ, перебираясь черезъ груды развалинъ, и встрѣтилъ только одно живое существо -- бѣлую собаку Федосьи; опустивъ внизъ голову и смотря на меня свирѣпо, животное оскалило зубы и зарычало, потомъ показало мнѣ пятки. Слѣдуя по тропинкѣ, густо-засоренной пластомъ сгорѣвшаго и обгорѣвшаго зерна, я подошелъ къ большому камню. Федосья сидѣла на немъ въ томъ-же положеніи, въ какомъ я оставилъ ее вчера. Я заговорилъ съ нею, она не отвѣчала; я назвалъ ее по имени, она съ изумленіемъ посмотрѣла на меня, и, казалось, не узнавала меня; она снова опустила свою голову и подперла ее руками.
   Вдругъ въ сосѣднихъ кустахъ обрисовалось блѣдное безстрастное лицо, на которомъ выдѣлялись горѣвшіе лихорадочно глаза. Это былъ Кириллъ.
   -- Федосья! позвалъ онъ.
   При звукѣ его голоса она задрожала.
   -- Женщина, не помѣшалась-ли ты? сказалъ воръ, притрогиваясь къ ея плечу.
   Федосья обернулась, яростная, скрежеща зубами, сжимая кулаки; глаза ея палились кровью.
   -- Ну, что ты дѣлаешь? спросилъ холодно Кириллъ.-- Жива еще?
   Федосья молчала.
   -- Еще разъ ты осталась вдовою; можетъ быть, скоро мы сыграемъ нашу свадьбу!.. Мы оба теперь бѣдны... Возьмешь теперь меня?.. Я буду ожидать тебя съ товарищами въ корчмѣ... слышишь ты, нищая, ощипанная пава! Ты можешь теперь придти къ Кириллу просить, чтобы онъ взялъ тебя послѣ хохлача. Ха, ха, ха!.
   Онъ повернулся къ ней спиною и нагло запѣлъ пѣсню о павѣ и хохлачѣ, которую пѣлъ наканунѣ.
   -- Уходи! сказалъ я ему.
   -- Итакъ, въ корчмѣ, мое сокровище, сказалъ онъ небрежно и пошелъ по тропинкѣ.
   Она упорно молчала. Уже онъ скрылся, но до нашего слуха долго доносилась его пѣсня.
   На пожарище стали сходиться крестьяне изъ нашей деревни. Они окружили вдову: одинъ принесъ ей миску съ супомъ, другой -- хлѣбъ, третій -- цыпленка; принесли ей башмаки, платье.
   Женщины старались ее утѣшить. Вся наша деревня была здѣсь въ сборѣ: мужчины, женщины, дѣти; всѣ съ ужасомъ смотрѣли на опустошеніе, произведенное пожаромъ; никто не говорилъ громко; слышались только вздохи и стоны. Вдругъ Федосья поднялась и, посмотрѣвъ вокругъ себя, взяла узелъ съ платьемъ, откуда, съ грустной улыбкой, вынула холщевую юбку, надѣла старую, засаленную кофту, откинула назадъ волосы, закрывавшіе ея лицо, свернула ихъ въ толстый узелъ и пошла къ ручью вымыть лицо и руки. Сдѣлавъ это, она пошла по тропинкѣ, держась за изгородью, какъ-бы для того, чтобы избѣгнуть любопытства толпы.
   На дорогѣ стоялъ крестъ. Федосья опустилась передъ нимъ на колѣни и долго молилась. Я наблюдалъ за каждымъ ея движеніемъ; обернувшись, по выраженію моего лица она замѣтила, что мнѣ очень жаль ее.
   -- Вы можете подавать мнѣ милостыню, сказала она, протягивая руку, -- теперь я нищая...
   -- Все можно еще поправить, прервалъ ее старый Грицъ.
   -- Какими средствами? спросила она усталымъ, равнодушнымъ голосомъ.
   -- Сосѣди вамъ помогутъ; мы всѣ, вся наша деревня. Развѣ вы не помогали намъ, когда мы были въ нуждѣ? Мы всѣ это помнимъ.
   -- Помогала, это правда.
   -- Ну, такъ не теряйте мужества!
   Она покачала головой съ мрачной рѣшимостью.
   -- И это все, что вы могли мнѣ сказать? заговорила она болѣе твердымъ голосомъ.-- Злодѣй останется ненаказаннымъ? Представить его въ судъ? Но развѣ есть у насъ достаточныя улики? Мы знаемъ, что все это дѣло рукъ его, но суду этого недостаточно.
   -- Нѣтъ, онъ не долженъ оставаться безнаказаннымъ! внезапно вскричалъ Грицъ въ сильномъ волненіи, но тотчасъ-же замолчалъ, испуганный своими собственными словами.
   -- Чего-же вы хотите, Федосья? спросилъ старый Грицъ, бросая на землю уголь, которымъ онъ закуривалъ свою трубку.
   -- Чего я хочу? сказала рѣзко вдова.-- Я желаю, чтобы мы сами наказали этого поджигателя, убійцу и вора, наказали сегодня-же, на этомъ самомъ мѣстѣ.
   -- Что? Что она говоритъ такое? послышалось въ толпѣ.
   -- Она требуетъ, чтобъ мы наказали Кирилла.
   -- Если Кирилла, такъ и другихъ, произнесъ кто-то въ толпѣ: -- Ставровскаго, Лапковича, Костку...
   -- Наказаніе для всей этой шайки подлецовъ, конокрадовъ! вскричалъ Грицъ, воздѣвая руки къ небу и вращая глазами, точно онъ находился въ галюцинаціи.
   -- Да, я требую, чтобъ ихъ наказали, сказала Федосья.
   -- Я также, подтвердилъ Аксенъ Провъ;-- они сдѣлали меня нищимъ.
   -- Я также! я также! кричали сотни голосовъ въ толпѣ.
   -- Пусть будетъ такъ! сказалъ старый Грицъ, снимая шляпу.-- Вся деревня требуетъ ихъ наказанія. Да сохранитъ насъ Богъ отъ несправедливости, жестокости и грѣха.
   Чувствуя, что это можетъ кончиться чѣмъ-нибудь ужаснымъ, я вмѣшался.
   -- Что вы хотите дѣлать? сказалъ я, обращаясь къ толпѣ.-- Вы нарушаете законъ, колеблете порядокъ, дѣлаете зло за зло. Кто далъ вамъ право наказывать? Осудивъ этихъ разбойниковъ, вы дѣлаете то-же, что дѣлали они съ вами, воруя вашихъ лошадей, поджигая ваши дома. Подумайте хорошенько! Если вы имѣете основательныя подозрѣнія, свидѣтелей, доказательства., арестуйте негодяевъ и предайте ихъ на сужденіе законнаго суда
   -- Ихъ нѣтъ, но если-бы они и были, для насъ вышло-бы мало путнаго, сказалъ Аксенъ Провъ.
   -- Отсидѣвъ срокъ, если только судъ ихъ осудитъ, что сомнительно, сказалъ Грицъ, -- черезъ нѣсколько лѣтъ они воротятся къ вамъ для новыхъ злодѣйствъ и жестоко нг.мъ отплатятъ.
   -- Боже милостивый! неужели вы хотите убить ихъ? вскричалъ я съ ужасомъ.
   -- Кто говоритъ объ убійствѣ? Зачѣмъ убивать? сказалъ сурово Грицъ.
   -- Можемъ-ли мы судить другихъ, когда мы сами не безъ грѣха, сказалъ я.
   -- Никто изъ насъ и не осмѣлится судить, возразилъ Грицъ;-- приговоръ произнесетъ вся деревня.
   Я пытался успокоить раздраженную толпу напоминаніемъ чувствъ милосердія къ несчастнымъ, которыхъ къ воровству побудила нищета; я старался увѣрить ее, что и не прибѣгая къ крайнимъ мѣрамъ, можно воспрепятствовать злодѣямъ причинять вредъ.
   -- Все, что вы говорите, истинная правда, отвѣчалъ мнѣ Грицъ; -- но что-же намъ дѣлать? Мы бѣдны, не просвѣщены наукой, намъ приходится терпѣть отъ погоды, отъ хищныхъ звѣрей; сколько вреда намъ дѣлаютъ эпидеміи, война, неурожаи. Много тяготы мы несемъ; можемъ-ли мы послѣ того жалѣть тѣхъ, кто насъ не жалѣетъ? Жизнь и безъ того тяжела, чтобы можно было безнаказанно вредить другому, чтобы можно было позволить разбойнику издѣваться надъ честнымъ трудящимся человѣкомъ...
   -- Мы въ своемъ правѣ! вскричала Федосья съ энергіей.
   Я схватилъ за руку эту бѣшеную женщину.
   -- Подумай, сказалъ я ей,-- ты предаешь своего любовника ярости толпы, когда ты должна-бы спасать его.
   -- Его спасать! отвѣчала она съ рѣзкимъ смѣхомъ.-- Я готова задушить его собственными руками... Если мы не накажемъ ихъ, обратилась она къ толпѣ,-- эти негодяи составятъ организованную шайку, будутъ грабить, убивать, выжгутъ всю нашу деревню и наведутъ ужасъ на весь околодокъ.
   -- Наказать ихъ! Наказать! вскричалъ Гриць тономъ фанатика.
   -- Наказать! повторила толпа.
   -- Въ корчму! вскричала Федосья, поднимая руку съ величественнымъ жестомъ; потомъ подняла съ земли полу-обгорѣвшій колъ.
   Вся толпа, подражая ей, бросилась къ еще дымящимся развалинамъ мельницы и каждый вооружился кто жердью, кто стропиломъ, а кто и камнемъ.
   Меня проняла дрожь; съ возможной скоростью я побѣжалъ къ корчмѣ черезъ поле; въ то-же время вся деревня, старики, мужчины, женщины, дѣвушки и дѣти, движимые одинаковой мыслью, одинаковымъ чувствомъ, одинаковой волей, направились туда-же по большой дорогѣ.
   

IX.

   Когда я подходилъ къ корчмѣ, до меня донеслись звуки веселой пѣсни. Семь воровъ, сидя вокругъ большого костра, пили, пѣли и шутили между собой. На шеѣ у Кирилла, на розовой лентѣ висѣла гитара съ разбитыми струнами; Ставровскій, обнявъ станъ красивой еврейки, предлагалъ ей танцовать съ нимъ краковякъ; еврей считалъ деньги.
   -- Скорѣе спасайтесь, вскричалъ я, входя въ корчму; -- не медля ни минуты старайтесь перебраться за венгерскую границу. Вся деревня рѣшила васъ судить и наказать; они уже идутъ сюда.
   -- Пусть приходятъ! Мы ихъ встрѣтимъ такъ, что другой разъ они не сунутся, сказалъ Кириллъ.
   -- Не придутъ, сказалъ, смѣясь, Ставровскій: -- не хватитъ храбрости; пари держу, они вернутся, не дойдя до корчмы.
   -- Бѣгите! умоляла еврейка.-- Возьмите лошадей!
   -- Да, Кириллъ, намъ надо спасаться, сказалъ потерявшійся еврей.
   Воры покатились со смѣху. Смотря на ихъ спокойствіе, молодость и здоровье, приходилось согласиться, что они самые красивые и самые смѣлые въ деревнѣ, даже во всѣхъ окрестныхъ деревняхъ.
   -- Если вы не хотите бѣжать, совѣтовалъ я, -- по крайней мѣрѣ, подчинитесь приговору, заплатите штрафъ, который на васъ наложатъ, снесите наказаніе, поклянитесь, что сдѣлаетесь честными людьми, станете работать.
   -- Работать? Мы? сказали съ удивленіемъ воры.
   -- Работать? Ну, ужь извините, сказалъ Ставровскій со смѣхомъ.
   -- Если я перестану воровать, сказалъ Лапковичъ, безбородый двадцати-лѣтній юноша, -- я не буду знать, что съ собой дѣлать, мнѣ останется только умереть. Мнѣ кажется, что еще въ младенчествѣ я отнималъ у брата -- мы были близнецы -- сосокъ изъ его рта. Позже, яблоко или груша только тогда мнѣ казались вкусными, если я ихъ укралъ. И не то, чтобы мнѣ нужно было воровать -- отецъ и мать всего давали мнѣ вдоволь. Но, видно, я родился воромъ... Мой духъ, вѣрно, изъ тѣхъ духовъ, которые по ночамъ шныряютъ на пастбищахъ между лошадьми, путаютъ ихъ гривы и загоняютъ въ болото.
   -- Да и что худого въ воровствѣ? спросилъ Костка, здоровякъ съ стальными мускулами, съ звѣрской физіономіей и съ бронзовымъ цвѣтомъ лица;-- хлѣбъ ростетъ для всѣхъ.
   -- Ты не обрабатывалъ земли, какъ-же ты можешь брать то, что вырощено трудомъ другого, сказалъ я.-- Брать чужое запрещаетъ намъ религія. Ты знаешь десять заповѣдей?
   -- Откуда мнѣ знать ихъ, отвѣчалъ онъ: -- я никогда не былъ ни въ школѣ, ни въ церкви. Я знаю только, что наказываютъ воровъ, а почему,-- мнѣ неизвѣстно.
   Его товарищи, смѣясь, наполнили водкою стаканы и выпили за его здоровье; Ставровскій взглянулъ въ окно.
   -- Чортъ возьми! Кася... нелегкая ее принесла! прошепталъ онъ.
   Въ эту минуту въ корчму вбѣжала бѣдная дѣвушка, блѣдная, растрепанная.
   -- Они идутъ, они станутъ тебя бить, спасайся! вскричала она; голосъ ея заглушался рыданіями.
   -- Боже милостивый! шепталъ еврей, -- случится несчастіе, великое несчастіе!
   Жена его рыдала и кричала.
   -- Мы можемъ въ самомъ дѣлѣ... началъ Ставровскій, лаская Касю, прижавшуюся къ его груди.
   -- Не пришла-ли тебѣ охота спасаться, паша, лакей женщинъ? пробурчалъ Кириллъ,-- бѣги или позволь твоей любовницѣ запрятать тебя подъ юбку. Прячься!
   -- Кто осмѣлится назвать меня трусомъ?
   -- Не хотимъ уходить! закричали разбойники.-- Водки! музыку!
   Кириллъ натянулъ струны своей гитары, и хоръ запѣлъ застольную пѣсню; лопнула одна изъ струнъ и издала жалобный раздирающій ухо звукъ, но никто изъ поющихъ этого не замѣтилъ. Еврей молился въ слухъ; еврейка плакала; Кася, точно безумная, смѣялась нервнымъ смѣхомъ.
   -- Смѣйся, малютка, сказалъ Ставровскій, давая ей пить изъ своего стакана.
   -- Ты видишь, я смѣюсь, отвѣчала она, съ отвращеніемъ проглатывая водку; она поперхнулась и закашлялась; лицо ея побагровѣло.
   -- Ты, кажется, плачешь? сказалъ наша.
   -- Нѣтъ, я смѣюсь, пробормотала она; ея слезы капали въ стаканъ.
   -- Можетъ быть, вы хотите спасаться, сказалъ Кириллъ насмѣшливымъ тономъ,-- такъ уже поздно. Они идутъ.
   Разбойники снова запѣли свою пѣсню; между тѣмъ къ корчмѣ подошли тѣ, отъ рѣшенія которыхъ зависѣла теперь ихъ участь. Крестьяне окружили корчму, ставъ полукругомъ передъ ея входомъ. Наступило молчаніе; прошло не мало времени прежде, чѣмъ было нарушено это молчаніе, предвѣщавшее что-то недоброе. Съ вызывающимъ взглядомъ, съ высоко-поднятой головой, имѣя одну руку въ карманѣ, а въ другой держа гитару, вышелъ Кириллъ на порогъ корчмы.
   -- Что желаете вы, добрые сосѣди и друзья? Не хотите-ли выпить и спѣть съ нами?
   Онъ ударилъ по струнамъ гитары; разбойники запѣли новый куплетъ. Въ это время камень, разбивъ окно, влетѣлъ въ корчму.
   -- Кто бросилъ этотъ камень? закричалъ Ставровскій, высовываясь черезъ окно.
   -- Мы пришли сюда не затѣмъ, чтобы бросать камни, сказалъ сурово Грицъ;-- мы пришли судить.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ Лавковичъ, присоединяясь къ Кириллу.-- Шайка болвановъ! кого это вы предполагаете судить?
   -- Васъ! васъ! отвѣчала толпа.
   -- Тебя, Кириллъ, тебя, преимущественно передъ другими, сказала Федосья, выходя изъ круга;-- судить тебя, поджигатель, убійца, Каинъ!..
   -- Я убійца? вскричалъ Кириллъ запальчиво.
   -- Ты воръ, сказалъ Аксенъ Провъ,-- это мы знаемъ всѣ.
   -- Конокрадъ! закричалъ Гриць, угрожая ему своимъ слабымъ кулаченкомъ.
   Въ это время вышли и другіе разбойники въ сопровожденіи Каси и еврейки. Еврей, сѣвъ на корточки за прилавкомъ, продолжалъ молиться.
   -- И такъ, я воръ! сказалъ Кириллъ, со смѣхомъ поворачиваясь къ своимъ товарищамъ.
   -- Укралъ ты у меня корову? спросилъ Грипъ.
   -- Иначе, кто-бы ее укралъ?
   -- А моего жеребенка-сосунка и кобылу? вскричалъ Гриць, теребя его за рукавъ.
   -- Безъ сомнѣнія, и твоего жеребенка., и твою кобылу, отвѣчалъ Кириллъ, схватывая мальчика за зашеекъ и, какъ щепку, бросая въ толпу.
   -- Кто укралъ мой скотъ, мой новый сюртукъ, кто затопилъ мои посѣвы? визжалъ Аксенъ Провъ.
   -- Это мы! это мы! кричали воры.
   -- Кто поджегъ мою мельницу, сказала Федосья.-- кто укралъ мои деньги, кто убилъ моего мужа?..
   -- Ты лжешь, прервалъ ее Кириллъ, пытаясь ударить ее гитарой. Онъ силился смѣяться, но былъ очень блѣденъ.
   -- Моихъ воловъ... мой хлѣбъ... мои фрукты... мое бѣлье, кто ихъ укралъ? раздавались со всѣхъ сторонъ вопросы.
   -- Мы! мы! отвѣчали нагло воры.
   Толпа, посовѣщавшись нѣкоторое время, уполномочила Грица объявить разбойникамъ свой приговоръ.
   -- Мы рѣшили, сказалъ онъ, -- наказать каждаго изъ васъ пятьюдесятью ударами; вы обязаны возвратить каждому все у него уворованное или заплатить деньгами. Кириллъ сейчасъ-же долженъ отдать Федосьѣ ея бумаги и деньги.
   Кругъ съуживался все болѣе и болѣе.
   -- Попробуйте только наложить руку на меня и вы увидите, что будетъ! сказалъ угрожающимъ голосомъ Ставровскій.
   -- Не подходите ко мнѣ! говорилъ Кириллъ глухо.
   -- Вы хотите противиться! вскричалъ Грицъ;-- берегитесь!
   Ставровскій бросился на нѣсколькихъ крестьянъ, смялъ ихъ. вошелъ въ корчму и воротился оттуда съ ножкой отъ сломаннаго стула.
   -- Они хотятъ защищаться! вскричала Федосья.
   -- Убирайся отсюда! заревѣлъ Кириллъ и разбилъ свою гитару объ голову Аксена, нагнувшагося, чтобы поднять камень.
   -- Меня бьютъ! закричалъ старый холостякъ.
   -- Ну вотъ, вы наложили на негодяевъ наказаніе; вы присудили ихъ къ розгамъ и къ возврату украденнаго; они не только не подчиняются вашему приговору, но еще сами нападаютъ, сказала Федосья.-- Между ними находится убійца моего мужа. Я обвиняю Кирилла въ томъ, что онъ пролилъ кровь Ларіона. Кровь его требуетъ отмщенія.
   -- Убилъ ты, Кириллъ? спросилъ Грицъ, раздвигая толпу и выходя впередъ.
   -- Отопрись, если можешь, сказала Федосья, становясь передъ Кирилломъ.-- Отопрись, солги!
   Кириллъ отвернулся.
   -- Онъ не можетъ отпереться! Онъ убійца! Пусть кровь Ларіона падетъ на него! кричала Федосья и схватила за горло своего бывшаго любовника.
   -- Оставьте его, иначе вы дорого заплатите за свою дерзость, сказалъ Ставровскій.
   -- Эта женщина сумасшедшая! бормоталъ Кириллъ, стараясь какъ-нибудь высвободиться.
   -- Слушайте! вскричала Федосья, задыхаясь отъ ярости, -- онъ еще угрожаетъ, онъ хочетъ мстить намъ. Убейте его сейчасъ! Кровь за кровь!
   -- Убейте его! повторилъ Гриць въ какомъ-то экстазѣ.
   -- Бейте его! раздалась сотня голосовъ.
   Федосья нанесла первый ударъ. Жажда убійства блестѣла въ ея глазахъ; она ударила Кирилла обуглившимся коломъ, принесеннымъ ею съ пожарища. Толпа бросилась на разбойника съ палками и камнями.
   -- Подлецы! Сто на одного! раздался голосъ Кирилла посреди сумятицы.
   Разбойники, желая отбить своего товарища, ринулись въ толпу, кромѣ сломанныхъ стульевъ, у нихъ не было никакого оружія. Началась ужасная свалка. Въ перемѣшавшейся толпѣ я увидѣлъ Касю и услышалъ ея умоляющій голосъ.
   -- Пощадите его! Имѣйте жалость къ нему изъ состраданія къ моему бѣдному ребенку! молила она.
   Въ общей суматохѣ ее смяли, она упала, поднялась, снова упала, борясь, какъ львица, прикрывая своимъ тѣломъ своего возлюбленнаго, отца ея будущаго ребенка.
   -- Вы бѣшеныя собаки! Вы дикіе звѣри! кричала она.
   Еврея вытащили изъ корчмы; на него со всѣхъ сторонъ посыпались удары. Я кинулся въ средину толпы, желая освободить несчастныхъ, по Грицъ и нѣсколько другихъ крестьянъ силою удержали меня и втолкнули въ корчму.
   -- Вы рискуете лишсться жизни; неужели вы согласитесь пожертвовать ею для нѣсколькихъ мерзавцевъ.
   Наконецъ шумъ стихъ.
   -- Все кончено! сказалъ Грицъ, выпуская меня изъ корчмы.
   Передъ дверью лежало нѣсколько труповъ, въ числѣ которыхъ были еврей, Ставровскій, Кириллъ и Кася. Ужасное зрѣлище! Глаза Кирилла, казалось, еще угрожали, кулаки его были сжаты. Гриць, стоя на колѣняхъ подлѣ него, приложилъ свое ухо къ его груди.
   -- Похолодѣлъ! сказалъ онъ, обращаясь къ Федосьѣ,-- сердце его уже не бьется.
   Федосья посмотрѣла на убитаго Кирилла съ жестокостью удовлетворенной мести.
   -- Что вы надѣлали? сказалъ я, потрясенный всѣмъ, чему мнѣ привелось быть свидѣтелемъ.
   -- Мы судили ихъ по старинѣ, по старинной правдѣ; не наша вина, что они убиты; они сами захотѣли своей смерти; они не подчинились нашему легкому приговору и напали на насъ.
   -- Смотрите, вы погубили невинную, сказалъ я и указалъ имъ на Касю, лежавшую на трупѣ Ставровскаго.
   -- Развѣ она умерла? спросилъ Грицъ.
   Одна изъ женщинъ, тщетно пытавшаяся привести Касю въ чувство, такъ какъ она еще не похолодѣла, теперь сдѣлала утвердительный знакъ головою.
   -- Несчастная! она скоро должна была сдѣлаться матерью, сказала она.

"Дѣло", No 11, 1876

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru