Зайцев Борис Константинович
Молодые

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Зайцев Б. К. Собрание сочинений: В 5 т.
   Т. 1. Тихие зори: Рассказы. Повести. Роман.
   М., "Русская книга", 1999.
   

МОЛОДЫЕ

   Глашка подхватила Горбатого за ногу, вправила за постромку и тронула борону сильным, ровным ходом. Борона зашуршала, из-под нее задымилась сентябрьская свежая земля и полетели комья. Сзади пошла бархатная полоса, атласистая, влажная. Но Глашке интереснее вперед, чем назад. Вон там, у дубовой рощи, где кончается господское поле, двинулся навстречу с бороной Гаврила. С самого раннего утра нынче, еще как алела заря за барской усадьбой и чернели в ней поредевшие березы, вышли они с Гаврилой на это поле и не покладают рук. Идти по чернозему тяжко, Глашуха запыхалась, но все же весело,-- молодое, могучее, что залегло в ее пышущем теле, гонит вперед, к этой середине,, где они встретятся: верно, у Гаврилы что-нибудь развяжется в упряжке, а, может, и у ней самой, а то просто взглянуть друг на друга -- тут и разговора не надо, само понятно.
   -- Но, любезные, не плошай!
   У Гаврилы кони здоровей -- Старый Молодой и Рыжка; вон он как прет, за ним не ускородишься, из-под зубьев дым коромыслом.
   -- Эй, ты, тетеха, заснешь еще!
   Но карий его глаз ласков, сразу Глашка узнает в нем свое, милое, неотразимое, отчего замлевает по ночам ее девичье сердце.
   -- Пры-ыткий, леший!
   Но уже его и нет; волна мужественности, жути и радости проплыла, снова они расходятся в разные стороны,-- она к дубам, он к дороге, взрывая за собой бархатные пелены. Так они ходят взад-вперед часами, кружат, тянут один за другим, вздирая непокорную землю, чтобы легче и теплей было расти в ней семенам. И когда Гаврилина борозда заворачивает, Глашкины лошади сами знают -- им тоже заворачивать, и самое Глашку несет вперед, все вперед к нему та же сладкая волна: как легок, пахуч чернозем под упругой ногой! Теплый день выдался, слабо-солнечный, тихий, с глубоким вольным духом; усадьба там где-то за рощей, никого не видать кругом -- можно и приостановиться на минутку. Да и лошади так ловко стали -- закрывают своими мягкими тушами.
   -- Гы-ы!
   Солнце, внутренняя прелесть распустила их рожи в улыбку, молодой жар захватил, а Гаврилины глаза близко-близко, весь он тут, сильный, молодой ярила.
   -- А, попалась птица!
   Где же тут уйти, да и куда уйдешь от дорогих темных губ,-- только замрешь вся, бормочешь, а он целует, целует, и лошади смирно стоят -- ждут, пофыркивают, да пахнет земля, солнце теплеет из-за облачков.
   -- Измял всю, идол, насилу вырвалась!
   Но глаза пьяно блистают, и легкой рысью гонит Глашка лошадей, она побежала б, помчалась с ними в светлом скоку, да тяжко беднягам с боронами, да и полдни скоро, надо в усадьбу. Вон как солнышко уже высоко.
   И в усадьбе, пока выпрягают лошадей, зубоскалят с работниками, обедают в людской -- все то же сияющее сливает их вместе, и хоть Гаврила ушел в барский дом за рюмкой водки, все же он тут, совсем близко -- куда он может деться? Пусть они там смеются: "Глашка заневестилась" -- мало ли чего брешут, ей не до того. Вот вышла из избы, и солнышко тепло обдало всю до последней косточки,-- даже сладкая дрожь прошла, и вдруг стало ужасно важно, точно вся полна чего-то самого большого,-- двинулась медленно, чтобы не расплескать. Выезжать еще не скоро, можно прилечь вон там, под ракитой, отдохнуть с поденщицами. Гомон, хохот. Пляшут, веселятся,-- но она устала, сладкая жмурь пробегает по телу, хочется улыбнуться -- милому дню, Гавриле, девкам,-- и знаешь, что сейчас утонешь в пылающем темном сне. А Гаврила бегает, хлопочет: огромный, молодой, он похож в свои двадцать лет на ивовый побег -- несуразный и длинный, еще зелено-сочный. Вдруг не туда пошлют скородить? Глашка разлеглась, толстая, знать ничего не знает, а если с ней пошлют Митрофана? Петушок маленький да бойкий -- Гавриле тогда прямо зарез. Лысый Иннихов, управляющий, смотрит на него строго:
   -- Баловать будете, знаю я вас!
   Где там баловать, выскородят все за милую душу -- вон до обеда как скородили, пусть бы посмотрел...
   Ну, все-таки можно, ух, слава Богу,-- Гаврила мчится к конюшне, взметнул по дороге ногами, как косолапый молодой кобель,-- надо часок еще отдохнуть.
   После сна выходят на работу розовые, томные; сразу даже не очень поймешь, куда идти, что делать; но уж сами собой улыбаются друг другу, где ж сдержать счастье? Повернули бороны вверх зубьями -- снова туда же, на милую пашню, где и утром были. Вокруг даже лучше: солнце совсем вышло из облачков, день смирный, золотой, и по пашне на прощанье гуляют грачи. Какие они старые -- с седыми носами! Важные, роют, приподымают головы, чтобы взглянуть на Глашку с Гаврилой; все видят, понимают.
   А те опять за свое. Опять кружат вслед за боронами, вслед друг за другом, точно связанные светлой силой, и густо загорелые Глашкины щеки рдеют вишней. Но стало быть, так уж дано -- и стыдно и сладко -- в светлоогненном тумане попирает она своей девичьей ногой землю.
   "Опять лысый..." -- правда, из усадебной рощи на низком иноходце, в шляпе -- Иннихов. Едет плавно, как на стуле сидит. Ну что ж, они скородят -- как скородят. Вот до вечера осталось, все нынче кончат. Что, взял? Выкусил? Думал, так и поймаешь? Не на таких напал.
   Глашка тихо трясется от хохота. Гаврила кажет вдогонку дули. Лысый хрен! Поди, тоже с Глашкой бы пройтись не прочь.
   Так она и подпустит. Дурак этот Гаврюха, тоже. Одно дело с ним целоваться, другое Иннихов. Придумал!
   -- Кати, кати, любезный, и одни управимся. В самом деле, разве трудно скородить?
   Подведут лошадей к опушке рощи,-- там овраг, и если соскочить с Глашкой два-три шага вниз, то не только Иннихов, сам Господь Бог ничего не увидит. Да, конечно, целуются не считая, но пойдет ли она за него? Это всего важней; мало ли с кем он не возился на покосе, но тут серьезней...
   -- А, Глашуха, пойдешь? Пойдешь?
   И Глашуха снова вспыхивает и тонет в смущении, потупляет милые свои глаза и в стыде "обымает" Гаврюшкину шею: его она, его, что тут говорить, она прячет кумачное лицо на его груди, твердой, сухой, с запахом цигарки и мужчины.
   -- Как папанька скажет...
   Но уж где там папанька. Понятно -- он ей муж, только он, дорогой, косолапый Гаврюха. Все равно ни за кого другого не пойдет, хоть ты тут убей. Разве не ждала давно этого, разве не мечтала,-- по-деревенски, по-девичьи, возвращаясь с поденной домой в Копенки, распевая песни в праздник, в церкви в воскресенье? О, девичье сердце, молодая душа,-- закрутись, взыграй, взмой на великое свое счастье и радость...
   Так обручились они друг дружке в светлый осенний день, при ласковом солнце, в двух шагах от пашни, в роще. И назад вышли спокойнее, уже гораздо важнее -- молодой четой. Больше не козловали, не мяли друг друга и споро ходили до заката за боронами, попирая пашню-сваху. Только издали глядели друг на друга карим, любовным взором, да мечтали, как будут жить, любить.
   Когда же закраснело солнце, подошло к черте и осенний вздох прошел над полями,-- они съехались у дороги, повернули бороны вверх зубьями и тронулись. Гавря ловко подхватил Глашуху, дорогую свою невесту, на руки,-- взбросил на Рыжку. Она оправилась, села боком, и шажком, чуть дымя пылью, они тронулись.
   Сизело и багровело над полем; каждый шаг уводит их от пашни. Заскорожено все мягко и глубоко, даже Иннихов одобрил бы; но и пашня, и скородьба, поцелуи -- все сзади, лошади шагают вперед, в неизвестное, в жизнь -- жены, матери, мужа.
   Гаврила прислонился головой к Глашкиной ноге, шагает медленно, в такт Рыжке; Глашуха гладит его по голове, и так тихонько они двигаются: будто ввозит он свое сокровище в священный город.
   
   1907

КОММЕНТАРИИ

   Журнал свободной мысли "Перевал", М., 1906. No 1. Печ. по изд.: Собр. соч. Кн. 1. Берлин; Пб.; М., 1922.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru