Зайцев Борис Константинович
"Дело богемы"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Зайцев Б. К. Собрание сочинений: В 5 т.
   Т. 6 (доп.). Мои современники: Воспоминания. Портреты. Мемуарные повести.
   М., "Русская книга", 1999.
   

"ДЕЛО БОГЕМЫ"

   "Утром нежность, сверхземное успокоение Ассизи открылись и глазам моим. Теперь, с высоты того же балкона я увидел то, что так таинственно молчало вчера. Я увидел деятеля этого молчания, это была воздушная бездна в бледных, перламутрово-сиреневых тонах. Священная долина Умбрии! Тонкий туман стелется в ней по утрам, заволакивая скромные селенья: те как бы евангельские Беттоны и Беваньи, близ которых проповедовал Святой Бедняк".
   Вот настроение счастливого паломничества, которое совершали мы, в простеньких условиях, но с большим одушевлением, осенью 1910 года. Молодость, беззаботность, склонность к восторженности. Венеция, Римини, Ассизи...
   На возвратном пути остановились во Флоренции. Прелестен был, как всегда, город. Полны, изящны дни.
   
   И тихо жизни быстротечной
   Над нами пролетала тень
   
   В один из этих дней подали мне телеграмму из Москвы.
   "Vieni subito difendire Vittorio" {Срочно приезжай защищать Виктора (ит.).}.
   Поэт В. С, очень близкий мне тогда человек, находился в это время в Пизе. Как мог я его защищать? И от кого? Почему надо было немедленно возвращаться в Москву?
   Вечером на площади Виктора-Эммануила, в кафе, где прислуживали официанты в красных фраках, я прочел, что Бурцев раскрыл в литературной богеме Москвы грандиозную провокацию: ее душой была Ольга Путята. Она оговорила Бурцеву своего гражданского мужа, небезызвестного московского литератора С.-- он, якобы, соучаствовал в ее делах. Вот почему надо возвращаться. "Речь" перепечатала это из "Русских ведомостей". "Русские ведомости" считались в Москве верхом солидности. Если там появилось, значит, правда. Как защищать? Чем опровергнуть утверждение: "он тоже знал, и помогал, и пользовался от меня деньгами"?
   Если в Москве поверят, человек убит. Все отвернутся от него. Ни одна его строчка не появится в печати. Никто не подаст ему руки.
   Кончилось наше мирное путешествие. Началась "жизнь". Надо было в нее возвращаться.

* * *

   Литературная молодежь того времени связь с революцией имела. Революция считалась носительницей свободы против произвола. Революция заступалась за низших. В революции, наконец, было известное воодушевление. Императорский же режим медленно, но безостановочно разлагался. Молодежи, естественно, хотелось нового, свежего и патетического.
   Патетизм-то оказался жалким, "новые" люди убогими, но под тогдашнюю линию все это сходило. Известный гипноз был. Почему-нибудь ведь давали мы свои квартиры под "явки"? Таинственные личности с "паролями", "литературой", иногда шрифтами и обоймами появлялись же в четвертом этаже дома на углу Арбата? Шумели, спорили, раздавали приказания, оставляли в комнатах поразительный беспорядок, и были, за редкими исключениями, удивительно неприятные люди, говорившие на жалком жаргоне ("массовка", "столовка", "отзовизм" и т. д.),-- беспредельно самоуверенные, но не показавшие еще когтей вовсю. В то время, по молодости лет, я иногда удивлялся, как это нас не арестуют: идешь по Арбату, и видишь "типа" в синей рубашке под жилет, в широкополой бандитской шляпе -- он поворачивает в переулок... и я встречаю его у себя в квартире. Но ведь слепому же ясно, что эти подозрительные, и так резко выделяющиеся фигуры не зря являются. Почему же им позволяют собираться так открыто? Позже все разъяснилось.
   Наша личная связь с революцией была поверхностна. Некоторые же из друзей моих вклинились в нее крепче -- по сердечным делам. Тут-то и появляется Путята,
   Наше с нею знакомство восходит к 1904 г. Она сблизилась тогда с моим приятелем В. В., переводчиком Пшибышевского, Тетмайера и других. Они поселились вместе, в изящной и приятной квартирке, на Долгоруковской -- Ольга Федоровна всегда заводила уют, сама была элегантная и миловидная маленькая женщина. Происхождением из западного края, полуполька, хорошо "стелилась под стопы паньски", хорошо одевалась, была приветлива и образованна. Тоненькая фигурка с красивыми карими глазами. В., ее друга, мы называли Пшесмыцким, или просто "Пшесмыкой" -- Пшесмыка был музыкант, тонкая и даровитая натура, его миндалевидные глаза и несколько индусский облик несли в себе известную пряность: нечто среднее между "индусским гостем" из оперы и московским Пшибышевским. Разумеется, он много пил. Но много и работал. Ольга Федоровна отлично им владела, и они жили, несмотря на его богемскую непутевость, довольно ладно.
   Но времена изменились. О. Ф. "разлюбила" Пшесмыку и сошлась с нашим общим другом В. С. Их жизнь, однако, хуже сложилась. С. не был так мягок и удобен для управления. Самолюбивый и с характером, очень умный, по образованию филолог, бросивший учительство для литературы, он попал в самую горячку начала века. Вокруг делались быстрые и шумные литературные карьеры. Ему выбиться не удавалось. Из скромного учительского быта он попал в кипение богемы, в новую жизнь с Литературным Кружком, собраниями, лекциями, пестротой и сутолокою ресторанов, в круг изящных женщин, легких романов, в ту нарядную пену, которой тогда было так много. Для Путяты он оставил семью, детей. Но и с ней жизнь его оказалась тяжелой. Ссоры, ревность, с ее стороны -- даже попытки самоубийства.
   Еще зимою 1910 г. по Москве пошли слухи о "подозрительности" Путяты. Помню вечер, когда мне и жене сообщили, что Путята считается предательницей. Помню ощущение оцепенения... Ольга Федоровна, которая у нас же устраивала явки, у которой мы иногда ночевали, которая при нас переплавляла кого-то за границу (и сходило удачно!), наконец, с кем жена моя на "ты"... Правда, она всегда была лживой, могла и ластиться, и хорьком куснуть (вообще походила на коварного зверька польской закваски),-- все же предательство?
   -- Кто и чем может это доказать?
   Доказательств прямых не было. Но из партии ее уже, кажется, удалили. Не то, что "разоблачена", а "подозрительна".
   -- Да,-- решили мы,-- но, может быть, просто слухи? Сплетни? Как же так вдруг, Ольга Федоровна провокатор? Мало ли что болтают. Такие вещи надо доказывать.
   В. С. также -- и с негодованием -- обвинение отверг.
   Положение осталось неясным. Время шло, улики не являлись. Но Путята худела, мрачнела, замыкалась в себя. Личные их отношения становились все хуже.
   Однажды весною С, засидевшись у меня вечером, сказал:
   -- Проводи меня до дому. Мне что-то очень грустно. Оля все грозится покончить с собою и отомстить мне так, что и в голову не придет.
   Его жизнь в это время также приняла несколько болезненный оттенок. Он много играл в карты. Много волновался из-за литературных неудач. Имела она основание и ревновать его.
   Летом, в очень дурных отношениях с ней, на случайные деньги (он играл на бегах, скачках), С. уехал в Италию, с нашей легкой руки входившей в моду. Путята -- в Париж. Там и созналась Бурцеву, что уже несколько лет служит в охранке и...-- вспомнила угрозу! -- что и С. знает об этом, помогает и пользуется ее деньгами. Бурцев все это сообщил печати.

* * *

   Мы мгновенно собрались из Флоренции. В Москве картина оказалась тяжкой. Да, так и вышло, как мы предполагали: кроме ближайших друзей, все отвернулись от С. Раньше я не видал, чтобы нравственное страдание так искажало физически. С. стал какой-то иной, изменился цвет лица его, звук голоса, выражение глаз. Всегда-то худой, он обратился в трость. На тоненькой шее, несколько набок, сидела голова с серыми, навыкате, замученными глазами. Он сразу прекратил все уроки, все литературные дела и все знакомства.
   Предстояла борьба. Пятеро его друзей подписались под вызовом "Русским ведомостям". Вызов появился в "Русском слове". Мы в страстной форме удостоверяли лживость обвинения и свидетельствовали о порядочности С. {Среди подписавших -- П. П. Муратов и тот самый В. В, от которого Путята ушла к С.} Он же потребовал третейского суда.
   Если бы газета не пошла на суд, оставалась только дуэль. Косвенно это дано было понять -- "Русские ведомости" на третейский суд пошли.

* * *

   Вспоминая ту зиму, ничего не помню в ней, кроме этого "дела богемы". Оно стало кровным моим делом. Моего друга бесчестили. Моя квартира оказалась "светлым пятном для охранного отделения" (на этих-то "явках" и выслеживали кого надо. Вот почему нас и не арестовывали!). Вся наша литературная группа прямо или косвенно задета. Если С. мог знать о ремесле своей жены и продолжать с ней жизнь, то каков он, какова среда, каковы мы все...
   В обществе приходилось сражаться постоянно.
   -- Позвольте,-- говорили нам,-- Путята служит в охране, получает жалованье, муж в течение двух лет ничего не замечает? Ну, это сказки! А откуда же у нее деньги, он не соображал?
   Надо сказать, что жила Путята довольно таинственно. Считаясь членом партии, куда-то иногда отлучалась "по партийным" делам, ночевала дома не всегда, вела "конспиративные" знакомства, и т. д. Уследить за ней было бы нелегко. Деньги ей будто бы присылали родные. Она хорошо одевалась, и при врожденной лживости отлично обманывала не только С., но и наших, более искушенных, дам насчет цены своих туалетов ("по случаю", "на распродаже", и т. д.). Да и получала она немного. Как скупо платят за предательство! Сперва 35 рублей в месяц, а потом, уж на четвертый год -- 100. "Сребреники" не многим превышали Иудины.
   Все это так. Но посторонние не знали семейной жизни С, не знали, что именно весной их отношения вполне разладились, не знали о ее истерической ревности и истерически выросшей ненависти к нему. Не знали и о прямой угрозе.
   Начался суд. Он был поставлен серьезно. Председатель -- Филатов, глава адвокатского сословия в Москве. Стороны -- профессора, писатели, известные юристы (Н. В. Давыдов). Заседания происходили на квартире Филатова, в обстановке почти Окружного суда. Разбиралось все по существу. Допросили море свидетелей. Запрашивали Бурцева и Белоруссова (парижского корреспондента). Путята не пожелала ни подтвердить, ни опровергнуть своего показания.
   Заседания шли в нервном, остром стиле. "Русские ведомости" взяли тон прокурора, стараясь топить С. Он яростно защищался и переходил постепенно в нападение. Мы показывали тоже в страстном тоне, все приблизительно одно: С. честный человек, мы знаем его жизнь, день за днем, провокаторша мстила из ревности, оговор голословен, и т. д. Позиция С. была такая: газета нарушила литературную этику, возводя вздорные обвинения. Она должна за это ответить.
   С обеих сторон ставка была немалая. Этим и объяснялось упорство борьбы.

* * *

   В., на суде показавший за С, жалел Путяту. Даже несколько раз с ней виделся. Он считал, что она погибший человек...-- все же, это была его прежняя любовь, да и "славянская мягкость" в нем говорила. И надо сказать, трудно, очень трудно заушить уже опозоренного, уже распятого преступника. Какая бы Путята ни была, я вспоминаю ее лицо за этот год позора и сравниваю с прежним: дорого ей обошлись тридцать сребреников. Каким затравленным зверьком выглядела она уже тогда, когда над ней только скоплялась туча подозрений!
   Припоминаю одну ночь, еще до суда. Мы были в Литературном Кружке. Туда заехал и С. Мелькнула изящная фигурка О. Ф. Потом исчезла, неся уже за собой груз двусмысленных взглядов. Через полчаса С. вызвали к телефону. Он вернулся белый, с дергавшимся на щеке мускулом: О. Ф. только что отравилась, вернувшись домой, но жива, ее отправили в Старо-Екатерининскую больницу.
   ...Три часа ночи. После блеска, говора, вина, электричества -- приемная больницы, холодные и темные коридоры. Едва светит лампочка. Мы с женою и С. сидим и ждем. Сверху доносятся вопли, какая-то полоумная икота. Ольгу Федоровну водят под руки по коридору, не давая заснуть,-- способ борьбы с остатками яда, только что выкачанного из желудка.
   Мы тогда, по наивности, думали, что это последствие ссоры с С. Но, кажется, именно в тот вечер в клубе кто-то ясно дал ей понять, что ее подозревают.
   В зиму же "процесса" она не появлялась уж нигде. Болезненную, полудикую жизнь вел и С. Он целыми днями дремал у себя в номере, бессмысленно бродил по улицам, приходил ко мне почти ежедневно -- с воспаленным, как бы пьяным лицом, горячими руками... При его мучительном самолюбии, уже ранее растравленном неудачами, при недостатке моральной силы, вести жизнь "человека с пятном", "подсудимого" было ужасно. Иногда мы демонстративно "вывозили" его на люди, пренебрегая общественным мнением (державшимся к нему холодновато). Но чаще -- играли в шахматы, или обсуждали подробности будущих заседаний, возможных нападений и ответов. Он становился маниаком.
   В эту самую зиму, столь для него горькую, нашлась, однако, юная душа, совсем молоденькая девушка, слепо в него влюбившаяся именно потому, что он как бы "отверженный", что, идя по Тверской в своем зимнем пальто и меховой оленьей шапке с наушниками, он не знает, поклонится ли ему встречный знакомый, или нет.
   Эта девушка вышла за него замуж.

* * *

   "Дело" тянулось всю зиму. Иногда нам казалось, что оно вообще никогда не кончится. В самом составе судей происходили перемены, мы думали, что они просто перемрут до окончания его. Судьи распалились тоже очень. Спор о тексте постановления шел, кажется, чуть не месяц.
   "Приговор" оказался полной нашей победой. Суд выразил "Русским ведомостям" порицание за неосторожность, с какою они возвели тяжкое и бездоказательное обвинение на неповинного человека.

* * *

   С тех пор прошло семнадцать лет.
   Те, кто тайком ходили к нам на "явки", ездят теперь в автомобилях, живут в Кремле, носят почтенный титул убийц наших детей. Те, кто тогда волновались и спорили, друзья и враги -- одинаково оказались в изгнании. "Русских ведомостей" нет вовсе. Италия жива и всегда будет прекрасной Италией -- но и она сейчас иная...
   В анфиладе событий, катастроф и трагедий все рассказанное -- песчинка. Но живые люди участвовали в нем, гибли, боролись и подымались -- в малых размерах это и есть облик жизни.
   Путята исчезла. Никогда больше не видал я ее хорькового лица, карих глаз, элегантной фигурки. Веемой 1911 г. ее портрет, как "провокаторши", появился в газетах рядом с приговором. И дальше -- забвение. Из Москвы она куда-то уехала. Перекинулась ли в революцию, вновь, по-иному, к большевикам? Была ли где-нибудь комиссаршей или нарядной чекисткой? Спекулировала ли? Или служила шпионкой иностранной державы? Прошел слух, что большевики расстреляли ее. Это очень возможно. О, как крепко боролась -- думаю -- за жизнь эта маленькая, хитрая, остро-пронзительная и в конце концов очень несчастная предательница.
   И главное лицо пьесы... С.-- Всяко в жизни бывает. Он просто победы не выдержал. Или слишком она запоздала? Страданья зимы раздавили его. Он уже не оправился. Впал в глубокий мрак. Все, как кошмар, преследовали его подозрения. Силы быть выше людей у него не нашлось, в Москве он не удержался и, женившись, погрузился в первоначальный свой быт -- стал учителем в провинции.
   Это был, одно время, ближайший мне человек. Мы любили друг друга. Многое вместе пережили, вместе начинали литературный путь, даже вместе жили., Странным образом, то самое "дело богемы", в которое оба мы столько вложили страсти, из которого вышли победителями,-- оно-то и развело нас...
   Я не знаю об С. ни звука.
   

КОММЕНТАРИИ

   Возрождение. 1928. 17 июня. No 1111.
   С. 54. "Утром неленость, сверхземное успокоение Лести открылись .." -- Зайцев неточно цитирует свой очерк "Ассизи" из книги "Италия" (см. в нашем собрании т. 3. Звезда над Булонью. С. 534).
   Поэт В. С, очень близкий мне тогда человек.-- Имеется в виду В. С. Стражев (см. Указатель имен).
   ...Бурцев раскрыл ...грандиозную провокацию: ее душой была Ольга Путята.-- О "Деле Путяты" В. Л. Бурцев рассказал в книге "В погоне за провокаторами" (М.; Л., 1928). А вот что пишет А. Белый об этой авантюристке, устраивавшей благотворительные вечера в пользу большевиков: она "подчеркнуто всюду шныряла с видом томной модернистки, занятой собой; я ее видел: и в "Кружке", и у Зайцевых (в квартире последних она, кажется, временно жила); поздней обнаружилась се истинная физиономия: и жене Зайцева пришлось ехать в Париж для дачи объяснений Бурцеву. О. Ф. Пуцято (Белый так пишет ее фамилию.-- Т. П.) была уличена, оказавшись провокаторшей; Зайцевы были потрясены; дружить с провокаторшей -- значит: и на себя бросить тень; Бурцев долго допрашивал В. А. Зайцеву; провокаторша выбрала себе недурной обсервационный пункт: в квартире Зайцева толпились писатели, считавшие себя левыми: и символисты, и полусимволисты, и бытовики. <...> Провал подпольной организации, произведенный Пуцято, был очень чувствительный; средь писателей толка Зайцева не на шутку переполошились; дело доходило и до третейских судов; но в Париже выяснилась непричастность зайцевской группы к преступлениям Пуято. А были моменты, когда один глядел на другого, переживая ужас: не предатель ли перед ним..." (Белый А. Между двух революций. М., 1990. С. 245--246).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru