Зайцев Борис Константинович
Флобер в России

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
   М: Русская книга, 2000.
   

   "Собираюсь спросить у Тургенева, что нужно сделать, чтобы стать русским".
   Так писал Флобер в 1871 году племяннице своей Каролине.
   Немцы только что заняли Париж. Флобер был в ярости и отчаянии. ("По-видимому, приближается конец света".) Францию он чуть что не проклинает тоже, как и немцев -- надеется, впрочем, что вот гражданская война истребит многих, в том числе его самого. Так что и получается: единственный выход обратиться к милому человеку, "immense Tourgueneff" чтобы превратиться в русского.
   Бушевал он в Руане впустую. Ни в какого русского не обратился. История продолжала свой ход, в Париже возникла Коммуна. ("Я был бы очень удивлен, если б Коммуна пережила будущую неделю") -- просуществовала она, однако, не неделю.
   Он ее ненавидел так же страстно, как и демократию и "массы". Своевременно (1880 г.) умер, русской революции не видел. Был бы крайне удивлен, если бы узнал за гробом, что и без "immense Tourgueneff" можно -- если не стать русским -- то получить венец от преемников тех самых коммунаров, конца которых ждал через неделю.
   Действительно: прошло восемьдесят лет, венец возложен именно в России. Флобер издан в количестве 1 500 000 экземпляров, на одиннадцати языках народов, населяющих Россию.

* * *

   Из русских его современников только Тургенев сразу возлюбил Флобера -- и лично, и как художника. Перевел "Юлиана Милостивого", "Иродиаду". Но только приоткрыл Флобера России. 80-е годы были слишком у нас глухие, провинциальные, отголоска настоящего быть еще не могло.
   В девяностых, с появлением символизма, повеяло более европейским. Флобер попал в книгу Мережковского "Вечные спутники". Мережковский превознес его.
   В моей юности Флобер в нашу элиту начал просачиваться. Переводы ("Госпожа Бовари", "Саламбо") были еще ужасные, все же появились уже знатоки и поклонники Флобера (кн. А. И. Урусов). Высоко ценили его Бальмонт, Бунин, Чехов. К некоему моему удивлению и Горький. Настолько Горький ценил, что задумал издать "Искушение св. Антония" у себя в "Знании". Никакого созвучия у него с Флобером не было, весь духовный аристократизм, уединенность, как бы монашеский склад Флобера никак не идут "Буревестнику". А вот все-таки пред Флобером склонялся. (Возможно, конечно, что "Антонием" хотел и насолить "клерикалам" российским.)
   Так ли, не так, осенью 1905 года, незадолго до Московского восстания, я получил приглашение к Горькому на завтрак в связи с этим "Искушением св. Антония".
   Горький занимал огромную квартиру на Воздвиженке, почти на углу Моховой (рядом с гостиницей "Петергоф"). Знаком я с ним был тогда более чем бегло, встречал несколько раз на "Средах" у Леонида Андреева.
   Странная обстановка: в передней вооруженные типы, "дружинники", личная охрана Горького -- будущие участники восстания, а пока оберегают писателя от возможного (или воображаемого) нападения "справа". Но во всем остальном то же, что у любого богатого московского адвоката. Большая столовая, нарядная горничная, отличный завтрак.
   Хозяйкой была М. Ф. Андреева, тогдашняя его подруга, блестящая красавица, актриса Художественного Театра. Еще -- кое-кто из домочадцев и неизбежный очередной писатель из народа.
   Сам Горький, в блузе с ременным поясом, в сапогах, откидывая назад кислую прядь волос, держался приветливо, благожелательно. В окно виднелись тополя Архива Иностранных дел, московские галки летали в небе. Мария Федоровна любезно угощала, писатель из народа мрачно ел с таким видом, что он всему противоборствует в этом сытом мире, и если вкушает, то лишь из приличия.
   Небольшие, умные глаза Горького на скуластом лице, были оживлены. Все протекало как следует, разговор литературный: о новых писателях, о символистах, о журнале "Вопросы жизни" Горький всем этим интересовался, многое знал. Помню только одно разногласие: он нападал на Бердяева, я его защищал.
   Завтрак решил дело с "Искушением св. Антония". Раньше предполагалось, что переводить будет Бунин, но он, видимо, отказался. Поручили мне.

* * *

   С этим "Искушением" прожил я целый год. Мало сказать "переводил" -- именно жил в нем. Все нравилось мне в этом произведении: фантазия, история, романтика, Египет, Вавилон, царица Савская, движение картин-видений пред св. Антонием, весь дух поэзии, вся горечь обозрения дел человеческих. Нравился сам язык, звон Флоберова слова, звук фразы -- над этим я больше всего и бился. Даже полный, великолепный в естественности своей перевод Тургенева не вполне меня удовлетворял музыкально. Ведь Флобер почти пел свои фразы! (С великой, однако, сдержанностью и благородством -- дешевки ни малейшей).
   Чтобы лучше войти во всяких гностиков, Валентинов, Василидов, я засаживался в Румянцевском музее за Иринея Лионского, за словарь Миня, историю Церкви, читал о Египте, Вавилоне, Ассирии.
   Зимой уезжал в Тульское именьице отца, там сидел в одиночестве над Флобером. Окно небольшой моей комнаты, с ковром на стене над тахтой выходило на открытый балкон. Летом он тонул в жасмине. Теперь, в декабрьские дни, метель завивала по нему белые змеи, он весь в тумане, на стекле окошка налипли снежные узоры, иглы, звезды, не хуже таинственных стран Флобера. Метель трясла немолодую крышу дома, дергала ставни, гремела ими. Из окна тянуло холодом. Ритмическою прозой надо было рассказывать о еретиках, блудницах, разных чудищах.
   Иногда ночью я просыпался, под тот же зимний, пустынный ветер, в ужасе вскакивал с тахты: зажигал свечку, бежал к столу, смотрел в рукописи -- вдруг да ошибся на пятой строчке!
   Три раза перевод переписывался. Весь был испещрен поправками, вставками, зачеркнутыми словами. Он развил во мне нетерпимость к инакомыслящим. Неодобрений Флоберу я не допускал. "Между тем даже ближние мои и любимые находили, что перевод-то перевод, но "Искушение" вещь довольно скучная. Повторяли все то, что писалось и говорилось в свое время во Франции, когда книга вышла.
   "Искушение" напечатали сначала в сборнике "Знания", а в 1907 г. отдельной книжкой, там же. Несколько позже появилось в альманахе "Шиповника", в моем же переводе "Простое сердце" (редкий случай Флобера смиренного, трогательного, почти нежного -- "суровой нежностью").
   А затем "Шиповник" затеял собрание его сочинений. Оно осуществилось до войны, в хорошем, истинно литературном виде. "Госпожу Бовари" редактировал Вячеслав Иванов, "Воспитание чувств" -- Бунин, "Саламбо" перевел Минский, "Искушение св. Антония" повторили мое. "Письмами" занялся Блок, для "Трех рассказов" взяли перевод Тургенева и мой. Кажется, не хватало только "Бувара и Пекюше" -- помешала война и революция. Во всяком случае, за это издание "Шиповнику" низкий поклон.

* * *

И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
Пушкин

   Пока вышло в России только "Воспитание чувств" и однотомник. На будущий год предположено собрание сочинений Флобера. Цифра в полтора миллиона появилась уже во французской печати. Откуда она взялась? На "Воспитании чувств" помечено: тираж полтораста тысяч. Но ведь это "русское" издание, "великоросское". А напечатано на одиннадцати языках. Украинцы, "нежные литвины" (так Бальмонт называл литовцев), эстонцы... -- а там татары и киргизы, эскимосы, чукчи и якуты, "тунгуз и друг степей калмык". Всюду Флобер! Делать так делать. Чукчи так чукчи -- пусть читают о гностиках.
   Много ли начитают якуты, не знаю. Но что русские получат прекрасную литературу -- только хорошо, слава Богу.
   Шум, пропаганда, желание пустить пыль в глаза -- это одно, но Флобер и сам за себя постоит. Взглянув бегло на "Воспитание чувств", вижу, что перевод неплохой. Ритм прозы флоберовой слышу. Написано: перевод А. В. Федорова. Вполне ли он новый, или Федоров этот пользовался прежним, под редакцией Бунина, не знаю. Но если и пользовался, то ничего. А уж про "Юлиана Милостивого" и говорить нечего. Флобер перебирал охотничьи словари для названий собак Юлиана. Тургенев сам был охотник и собак отлично назвал. Это все прямо может у него взять новый переводчик.
   Одно тут загадка: для чего советскому правительству понадобился Флобер?
   Одинокий, горестный, во всем разуверившийся, кроме своего искусства, ненавистник толпы и массы, монах литературы, художник высшего полета, истинно великий в уединении своем, любви к слову... -- Это яд, опиум для народа. Он учит высшему благородству и свободе -- личной и художнической. Флобер жил сам по себе, писал для себя, никому не подчинялся, никаких заказов не исполнял. Премий не искал, в Академию не пробирался. Странник в жизни, одиночка. Показывать такого русскому народу небезопасно. Но вот если его действительно читают или хотят читать, значит, растет влечение к подлинному. Ложь и крик надоели. Может быть, уже трудно сопротивляться? Дай Бог, чтобы было так. Русскому читателю, живой душе, дай Бог почерпнуть и усвоить то благородное, что есть в истинной литературе.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Русская мысль. 1955. 10 нояб. No 819. Первая ред. очерка: Возрождение. 1930. 11 мая. No 1804 (под рубрикой "Дневник писателя").
   С. 339. ...в Париже возникла Коммуна. -- Парижская Коммуна провозглашена восставшими парижанами 18 марта 1871 г., после поражения Наполеона III во франко-прусской войне (император позорно сдался в плен вместе со 100-тысячной армией).
   С. 340. Перевел "Юлиана Милостивого", "Иродиаду". -- Переводы И. С. Тургенева повестей Г. Флобера "Легенда о св. Юлиане Милостивом" и "Иродиада" опубликованы в "Вестнике Европы", 1877, No 4. Начиная с 1880 г. переводы включались в собрания сочинений Тургенева (вплоть до последнего в 30 т. Полного собр. соч. М.: Наука, 1982. Т. 10).
   Флобер попал в книгу Мережковского "Вечные спутники". -- Имеется в виду книга Д. С. Мережковского "Вечные спутники. П ортреты из всемирной литературы" (Пб, 1897). Первым -- "пробным" -- очерком будущего цикла жизнеописаний считается сразу замеченный критиками "Старый вопрос по поводу нового таланта", посвященный А. П. Чехову (Северный вестник. 1888. No 41). В этом этюде ясно определилась та творческая манера Мережковского, которой он станет руководствоваться, создавая свою знаменитую книгу. Чеховская новеллистика помогла ему понять, что "ум наш слишком охотно погружается в подробности, для нас -- в мелочах микроскопических, не уловимых обыкновенным глазом, таится самая сущность, душа предмета". Портреты русских и зарубежных классиков, созданные Мережковским, новаторски отличались именно этим качеством: вниманием к неожиданным и всегда новым, отысканным усердием и талантом писателя деталям, фактам, эпизодам, играющим в судьбах его героев вовсе не второстепенную роль. Более того, тенденциозный, субъективный выбор и подбор "деталей", озаренный личностным миропониманием писателя-мыслителя, превращали этюды в "маленькие исследования", по определению З. Н. Гиппиус. Зинаида Николаевна вспоминает, что "Вечные спутники" много раз переиздавались и сборниками, и серийными выпусками (по типу серии "Жизнь замечательных людей" издателя Н. Ф. Павленкова), а "в последние годы перед войной 14-го года книга была особенно популярна и даже выдавалась как награда кончающим средние учебные заведения". Помимо хорошо известных русских классиков сборник "Вечные спутники" увлекательно рассказывал о Марке Аврелии, Плинии Младшем, Монтснс, Сервантесе, Кальдероне... "Написано блестяще, сухо, сдержанно, -- отмечает Зайцев в очерке "Памяти Мережковского. 100 лет", -- и очень по-другому, чем писали тогдашние писатели в толстых журналах. (Провинции никогда не было в Мережковском. Один из первых проветрил он восьмидесятые-девяностые годы, символисты доделали, маловато осталось от Скабичевских, да и Михайловский стал историей.) Проветривание связано было с тем, что Мережковский внутренне воспитывался уже и на Европе -- в образе ее истинной культуры, -- а доморощенности в нем никакой не было".
   С. 341. Царица Савская -- легендарная царица Сабейского царства. В Библии рассказывается о том, как она, услышав о славе Соломона, явилась к нему в Иерусалим, чтобы загадками испытать царя, и была изумлена его мудростью (Третья Книга Царств, гл. 10, ст. 1--13).
   Чтобы лучше войти во всяких гностиков, Валентинов и Василидов... -- Основатели одной из самых известных гностических школ в Риме Валентин (ум. в 160 г. на Кипре) и Василид (жил в Александрии во II в.) -- философы-гностики.
   С. 341. Словарь Миня -- очевидно, имеется в виду "Теологическая энциклопедия", а также комментированное издание в латинской (220 т.) и греческой (161 т.) сериях творений отцов церкви (от II до XV в. включительно), осуществленное в 1844--1866 гг. французским аббатом Жаком Полем Минем (1800--1875). Каждая книга сопровождалась монографическими статьями об авторах и предметными указателями. Всего им издано около 2000 объемистых томов.
   С. 342. ..."Шиповник" затеял его <Флобера> собрате сочинений. -- Издательство З. И. Гржебина "Шиповник" в 1913--1915 гг. предприняло издание полного собрания сочинений Флобера, но выпустить удалось только пять томов.
   ...не хватало только "Бувара и Пекюше" -- помешала война. -- "Бувар и Пекюше" (1881) -- неоконченный роман Флобера.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru