Засодимский Павел Владимирович
Встреча с П. Л. Лавровым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Павел Засодимский

Встреча с П. Л. Лавровым.

Из воспоминаний.

   С весны 1868 и до осени 1869 г. мне пришлось пробыть на своей родине, в Вологде. Там же в то время жил и Н. В. Шелгунов. Сотрудничая в одном и том же журнале ("Дело") и живя в одном городе, мы, разумеется, видались нередко, особенно в ту пору, когда один из нас, кончив работу, еще не принимался за другую (давал себе "передышку") и чувствовал потребность перемолвиться живым словом, поделиться мыслями. То Шелгунов, бывало, взбирался ко мне на антресоли, то я отправлялся к нему "за реку". Живо я помню на Архангельской улице тот небольшой серенький дом в три окна, где жил он в ту пору с двумя своими сыновьями, Михаилом и Николаем, тогда еще маленькими мальчиками.
   Помимо сотрудничества в одном журнале и сходства в наших воззрениях, к Шелгунову меня привлекали и его симпатичная личность, и тот ореол, каким для меня была окружена вообще его деятельность, как бывшего сотрудника "Русского Слова" и друга М. И. Михайлова.
   Тогда же, в Вологде, была мною задумана, отчасти написана и впоследствии посвящена Шелгунову одна из моих первых повестей ("Темные силы").
   Однажды (сколько помнится, уже в 1869 г.), придя к Шелгунову, я из передней услыхал, что Николай Васильевич с кем-то горячо спорит. Я застал его посреди комнаты с каким-то незнакомцем -- мужчиной средних лет, высокого роста (выше Шелгунова), с густыми рыжеватыми волосами и с такой же густой бородой и с большими, умными, голубыми глазами; брови у него, помню, были также густые, темные, немного нахмурены. Он стоял, выпрямившись во весь рост, и спокойно, но настойчиво и энергично возражал своему оппоненту. Таким спокойным, сдержанным, решительным он и запечатлелся с тех пор в моей памяти.
   А Шелгунов, по обыкновению, сильно жестикулировал, волновался, нервно подергивал и крутил бородку и ни минуты не стоял спокойно на месте. Незнакомец своей неподвижной позой и спокойствием представлял живой контраст с пылким, увлекающимся Шелгуновым. В нем сказывалось то спокойствие, какое дается сознанием силы, уверенностью в самом себе.
   Шелгунов, увидев меня, тотчас же познакомил с этим господином.
   -- Лавров... Петр Лаврович! -- сказал он, указывая на своего оппонента.
   Заочно я уже знал Лаврова, и теперь, совершенно нежданно, негаданно встретившись с ним, я с глубоким уважением посмотрел на его внушительную фигуру и с юношеским жаром крепко пожал ему руку.
   Меня поразило одно обстоятельство... Когда Лавров здоровался со мной, на лице его не отразилось ни тени той банальной, заученной приветливости, какую люди в таких случаях считают нужным изображать на своем лице. Глаза его оставались серьезны, все также слегка нахмурены, и все обращение его -- движения и речь -- отличались замечательною простотой.
   -- А вы здесь -- по доброй воле? -- спросил он меня.
   -- Да, -- говорю, -- по доброй воле: здесь моя родина.
   -- Холодная же у вас родина! -- сказал Лавров, слегка пожав плечами.
   -- А зато, Петр Лаврович, -- перебил Шелгунов, -- сколько здесь морошки, поляники! Какие здесь рыжики, рябчики!..
   И он принялся перечислять лесные богатства моего родного края.
   Немного поговорили о Вологде, о том, в каких городах Вологодской губернии живет больше ссыльных, кто они и каково живут. Оказывалось, что в большинстве ссыльные устраивались сносно, с местным населением жили в ладу, общество уже привыкло к ним, не смотрело на них, как на лютых злодеев, да и тогдашний губернатор, генерал Хоминский, не притеснял их. Ссыльные были приняты в обществе; у иных из них завязывались здесь прочные дружеские связи, иные поженились здесь... Н. В. Шелгунов, например, нашел в Вологде много искренних друзей и самых горячих почитателей и почитательниц; он был желанным гостем в наших лучших домах, как, например, в прекрасном, почтенном семействе воинского начальника, генерала Э. И. Степанова, и др.
   Так, поговорив о Вологде, Шелгунов с Лавровым стали продолжать свой спор. Теперь, чрез столько лет, я, конечно, не помню выражений споривших, но в общем я помню отлично, о чем шла речь.
   На немцев, англичан и французов, вообще на иностранцев, прибывающих к нам, в Россию, с Запада, Шелгунов смотрел, как на наших учителей, как на своего рода "Кирилла и Мефодия", переводящих западноевропейские обычаи на наши нравы; они, -- говорил Шелгунов, -- приносят с собой культуру, лучшие "навыки", привычку к дисциплине, аккуратности; они показывают пример упорства в труде, настойчивости в преследовании цели и т. д., в чем сильно нуждается распущенный и вялый, с порядочной дозой "ленцы" русский человек.
   А Лавров говорил в том смысле, что все горе в том, что к нам являются не лучшие из немцев, англичан и французов, являются не люди "идеи", но в большинстве случаев (если не исключительно) лишь эксплуататоры, люди наживы, а иногда, прямо сказать, отребье, которого лучше бы и не было... "Давайте нам западноевропейскую науку, знания, западноевропейский опыт, книги, а западноевропейских гешефтмахеров нам не надо... Нельзя отождествлять цивилизацию с баварским пивом или с берлинским колбасником, или с какой-нибудь фру-фру парижских бульваров"...
   Повторяю: я не ручаюсь за то, что в точности повторяю здесь слова Лаврова, но уверен лишь в том, что смысл его речи был именно таков...
   В споре я участия не принимал. Оба противника были находчивы, остроумны, обладали большой эрудицией и оказывались прекрасными диалектиками. Но Лавров говорил убедительнее, и я в этом случае был на его стороне. Во время спора он иногда делал отступления от темы, делал исторические справки, касался и текущих дел. Он поражал меня и своею феноменальною памятью и силою своих доводов.
   В тот раз я долго, до позднего вечера, оставался у Шелгунова. Лавров произвел на меня впечатление человека, выдающегося по уму, энергичного, решительного, который уже не остановится ни перед какими смелыми выводами, раз он убедится в верности своей исходной точки.
   Лавров в то время был в Вологде проездом. На другой же день он отправился в Тотьму (уездный город Вологодской губ.). С тех пор я уже не видал более Петра Лавровича.
   Он жил несколько времени в Тотьме, а затем должен был перебраться в г. Кадников (в 40 верстах от Вологды), а из Кадникова в феврале 1870 г. он исчез и перебрался за границу. Меня в то время уже не было в Вологде, и об исчезновении Лаврова из наших весей я узнал следующее.
   Лавров жил в Кадникове с матерью-старушкой и по вечерам имел обыкновение долго ходить по комнате взад и вперед, заложив руки за спину. Лица, которым было предписано "интересоваться" Лавровым, вечером -- чтобы не беспокоить его -- ограничивались лишь тем, что проходили мимо окон его квартиры и, видя его тень, безостановочно мелькавшую на белых шторах окон, успокаивались. Когда же Лавров уехал, его мать осталась в Кадникове и, вечером, опустив шторы и зажегши лампу, долго ходила по комнате его размеренной поступью... Тень в окнах мелькала, и люди, заботившиеся о Лаврове, оставались спокойны -- в полной уверенности, что он жив, здоров и пребывает дома. А тот, между тем, был уже далеко от вологодских лесов... Впоследствии мне показывали и ту "историческую" тройку добрых, ретивых коней, которым выпало на долю умчать Лаврова из Кадникова.
   По отъезде из Вологодской губернии Лавров пробыл несколько дней в Петербурге (дело было на масленой) и оттуда направился за границу.
   Большею частью он жил во Франции. Более 20 лет прожил он в Париже -- в одном доме (rue St. Jacques, 328). В 1871 г. во время коммуны Лавров работал в санитарном отряде. В начале семидесятых годов он начал было большую работу -- "Опыт истории мысли", но, кажется, вышел только один ее выпуск. В 1875 г., когда одно французское министерство стало усиленно заботиться об "очистке" Парижа от неблагонадежных элементов, Лавров вынужден был на время удалиться в Англию. Ученый, кабинетный деятель показался опасен тогдашнему реакционному французскому правительству.
   Во второй половине семидесятых годов, под редакцией Лаврова и при его деятельном участии стали издаваться газета и журнал "Вперед", менее распространенный в большой публике, чем герценовский "Колокол", но значительнее его по содержанию. Теперь, может быть, еще не время говорить подробно о П. Л. Лаврове, о смысле и значении его научно-литературной деятельности, так же, как и о его журнале. Но если в наши дни явилась возможность публично вспоминать о Герцене, бывшем еще "под запретом" в эпоху либеральных лорис-меликовских "веяний", то можно надеяться, что скоро наступит такое время, когда воздастся по заслугам и памяти Лаврова, как одного из даровитейших русских людей. Хотя он и жил на чужбине, но постоянно вспоминал о России, и до последнего мгновения живо интересовался всеми проявлениями русской жизни. Лавров, подобно Герцену, "тосковал" по России, как сообщали мне близкие к нему люди. Он горячо любил свою бедную родину и умер с мыслью о ней1) [П. Л. Лавров умер в Париж утром 25 января 1900 г., после непродолжительной болезни, 76 лет от роду], с желанием ей свободы и счастья.
  

-----------------------------------------------------------

   Источник текста: П. Засодимский. Из воспоминаний. -- Москва: Типография Т-ва И. Д. Сытина, 1908.
   Исходник здесь: www.booksite.ru
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru