Зазулин Иван Петрович
Зачем не простил?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

БЕЗЪ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЦЕНЗУРЫ

??!!

ОКОЛО ЖЕНЩИНЪ

РАЗСКАЗЫ ИЗЪ ЖИЗНИ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13
1891

   

Зачѣмъ не простилъ?

(Разсказъ).

I.

   -- Я все обдумалъ, Марья Сергѣевна, и опять повторяю, что, если вы не согласитесь быть моей женой -- я пущу пулю въ лобъ; я говорю это не для краснаго словца, вы меня знаете; а зная меня, вы, по своей святой добротѣ, не допустите меня до самоубійства,-- не для меня, конечно, нѣтъ: себѣ я не нуженъ,-- но для моей матушки, для моего отца.
   -- Вы правы, Николай Сергѣевичъ, я этого не могу допустить, да и не хочу. Я вамъ опять повторяю: вы мнѣ нравитесь, я васъ способна полюбить, то есть полюбить по-своему: быть вашей, быть хозяйкой, быть матерью, еслибы Богъ благословилъ,-- но до перваго упрека,-- упрека я не перенесу. Вы меня не упрекнете, можетъ быть, никогда, но ваши родные, наконецъ -- знакомые... Вы просите всѣхъ ихъ обманутъ, для васъ я готова; вы просите меня лгать и притворяться, быть не тѣмъ, чѣмъ я есть на самомъ дѣлѣ, я и на это способна, но если...
   -- Что же "если"? что можетъ быть? мой отецъ и мать предупреждены, что я женюсь на честной, но бѣдной дѣвушкѣ-дворянкѣ,-- вѣдь это все такъ...
   -- Нѣтъ, не такъ; тутъ уже двѣ лжи: я и не дѣвушка, и не честная, вы это знаете, вы къ этому привыкли, вы съ этимъ миритесь, ну, а если это узнаютъ ваши аристократы, если они узнаютъ, что ихъ сынъ женился на кафе-шантанной пѣвицѣ, извѣстной камеліи... что тогда?
   -- Они не узнаютъ... Да, наконецъ, пойми же ты, Маша, что мнѣ все равно, какая бы ни была жизнь, но только жизнь, вѣдь иначе я жить не могу. Пойми ты это!
   -- Ну, да; ну, хорошо!.. Иначе, ты говоришь, нельзя, ну, я согласна...
   -- Милая, дорогая ты моя, счастье мое! Жизнь вѣдь ты мнѣ возвращаешь...
   -- Постой: я согласна, мы женимся, уѣдемъ къ твоимъ, я буду лгать всю жизнь, какого бы мнѣ труда ни стоило, но помни, что я буду бродить въ потемкахъ, и, въ случаѣ какого бы то ни было скандала съ твоими, я подъ твоей защитой: сама я защищаться не умѣю; я растеряюсь... я на все тогда буду способна: ты это знай...
   -- Милая, всю жизнь мою за тебя положу.
   -- Ну, теперь прощай все прошлое, весь чадъ моей веселой, безсмысленной жизни: наступаетъ новая пора... Ахъ, Николай, и жутко мнѣ, и смѣшно -- я, "котикъ", ласкавшійся ко всѣмъ и всѣми ласкаемый,-- я жена, законная жена...
   -- Любимая, дорогая, сердечная,-- но, чуръ, съ этой минуты мы оба о прошломъ ни слова.
   -- Да, ни слова! съ этой минуты ложь, одна только ложь: будемъ лгать до тѣхъ поръ, пока, можетъ быть, дойдемъ до того, что не только другіе, но и сами повѣримъ своей лжи.
   

II.

   Этотъ разговоръ происходилъ между молодымъ человѣкомъ, Николаемъ Сергѣевичемъ Трубинскимъ, и слишкомъ извѣстною столицѣ Марьей Сергѣевной Мишуриной, пѣвицей большаго кафе-шантана, гдѣ она дѣлала сборы не столько своимъ небольшимъ голоскомъ, сколько чрезвычайно симпатичной внѣшностью, а главное, тою добротою, съ которой она относилась къ своимъ поклонникамъ, прозвавшимъ ее "Кисанькой".
   Подъ этимъ псевдонимомъ она и была наиболѣе извѣстна въ столицѣ.
   Впрочемъ, о Марьѣ Сергѣевнѣ по городу ходили не только пьяныя, но и трезвыя похвалы, гдѣ ставились въ образецъ ея отношенія къ бѣднякамъ, къ религіи...
   О ней говорили, какъ о хорошей женщинѣ.
   О характерѣ ея сказать что нибудь опредѣленное въ короткихъ словахъ трудно. Такія лица, какъ она, считаются безхарактерными. Она сегодня бранила то, чѣмъ на другой день увлекалась какъ ребенокъ. Она вела безобразную жизнь не съ цѣлью наживы -- о, нѣтъ!-- но потому, что ей такъ пришлось жить, и она не старалась вырваться изъ этой жизни, не вѣря въ свои силы, въ свое умѣнье жить иначе, такъ, какъ бы ей, можетъ быть, хотѣлось. Теперь ей приходилось перемѣнить всю свою жизнь и самое себя, и она рѣшилась на это только потому, что у ней былъ руководитель, хотя въ силы его она такъ же, какъ и въ свои, плохо вѣрила, да и не безъ основанія.
   Николай Сергѣевичъ Трубинскій, сынъ благородныхъ родителей, бывшихъ когда-то богатыми, но у которыхъ теперь осталось больше аристократизма, чѣмъ средствъ, былъ по характеру тѣмъ, что въ общежитіи называется мямлей.
   Такого сорта люди во всякомъ дѣлѣ всегда остаются позади другихъ, хотя иногда имѣютъ больше достоинствъ и правъ быть впереди. Трубинскій кончилъ одно изъ высшихъ учебныхъ заведеній, гдѣ воспитываются юноши исключительно благородныхъ родителей, но пройденная имъ школа не положила никакихъ особыхъ мѣтокъ не только на его характеръ, но даже на внѣшность, которая такъ отличаетъ лицеистовъ отъ филологовъ, правовѣдовъ отъ медиковъ и т. д.
   Онъ вышелъ изъ училища такимъ же тихимъ, скромнымъ, какимъ вошелъ въ него.
   Насколько возможно, не отставая отъ товарищей, онъ съ помощью ихъ встрѣтился и познакомился съ Мишуриной.
   Она сразу отличила его отъ другихъ и, будучи съ другими только женщиной, съ нимъ она была человѣкомъ.
   Вскорѣ они полюбили другъ друга, полюбили каждый по своему; Мишурина, насколько позволяло ей любить ея изношенное, уже не разъ позорно обманутое чувство: тихой любовью, едва ей, этой любви, сама довѣряя; Трубинскій же отдался возникшему чувству со всѣмъ порывомъ молодости.
   Онъ очень вскорѣ предложилъ ей сдѣлаться его женой. Мишурина отказала, предложивъ жить такъ, безъ замужества, чтобы не причинить горя его роднымъ, а можетъ быть, впослѣдствіи, какъ знать, и себѣ самой.
   Но такое чувство, какое возникло у Трубинскаго, не могло идти на сдѣлки...
   Онъ написалъ роднымъ, жившимъ въ глубинѣ Россіи, что женится на бѣдной дѣвушкѣ, которую полюбилъ горячо, и что другой жены, кромѣ ея, онъ не возьметъ.
   Родители, намѣтившіе сами невѣсту сыну, долго отклоняли его, но, наконецъ, понявши, что ничто не поможетъ, они согласились, предваривъ сына, чтобы онъ помнилъ, что ихъ домъ не приметъ въ свою семью недворянку...
   Половина дѣла Трубинскимъ была сдѣлана. Вторая половина зависѣла отъ Мишуриной. Послѣ долгихъ, мучительныхъ объясненій согласилась и она.
   Трубинскій былъ счастливъ какъ ребенокъ; одна мысль повременамъ тревожила его и больно отзывалась въ сердцѣ. Эта мысль, что Маня, выходя за него замужъ, вступая въ его семью -- приноситъ жертву...
   А вѣдь оно почти такъ и было.
   

III.

   Вѣнчаніе Трубинскаго съ Мишуриной состоялось въ загородной церкви.
   Пира никакого, разумѣется, не было.
   Роспили двѣ -- три бутылки шампанскаго лица, причастныя къ вѣнчанію, и разъѣхались, оставивъ счастливыхъ новобрачныхъ.
   Спустя недѣлю послѣ вѣнчанья, новобрачные уѣхали къ родителямъ.
   И этимъ кончился прологъ, положившій начало страшной драмѣ.
   Родители встрѣтили сердечно какъ сына, такъ и свою новую невѣстку.
   Послѣ непродолжительныхъ общихъ восторговъ, жизнь пошла обычной колеей.
   Старики Трубинскаго приготовили сыну мѣсто, которое тотъ вскорѣ и занялъ.
   Марья Сергѣевна занималась хозяйствомъ, насколько это было принято въ аристократическомъ домѣ.
   Такъ прошло около года.
   Наконецъ, родился малютка.
   Восторгамъ Трубинскаго не было конца.
   Самое же Марью Сергѣевну это не очень обрадовало, что же касается стариковъ, то они отнеслись къ появленію новаго члена въ ихъ семьѣ съ очень сухою радостью.
   Прошелъ еще годъ съ тѣхъ поръ, какъ родился ребенокъ, и прошелъ этотъ годъ такъ же, какъ и до рожденія его.
   Трубинскій по прежнему безумно любилъ свою жену, она также любила его или, вѣрнѣе, старалась также любить и казаться и счастливой, и довольной. Но, еслибы кто нибудь заглянулъ въ глубину ея души, то увидѣлъ бы, что тамъ копошится какой-то червь и словно подтачиваетъ ея хорошія чувства и ея спокойствіе, и показалось бы, что вотъ-вотъ онъ ихъ подточитъ и все порвется.
   Да, Марья Сергѣевна не могла сжиться съ тою жизнью, въ которую ввелъ ее мужъ, и только внѣшнимъ образомъ старалась мириться со всей окружающей ее обстановкой.
   Ей все казалось, что она въ гостяхъ, что она живетъ такъ временно, что это перемѣнится само собой.
   Разумѣется, ни мужъ, ни старики тѣмъ болѣе, не знали, что творится въ душѣ тихой и покорной женщины.
   

IV.

   Прошло слишкомъ три года со дня замужества.
   Однажды Марья Сергѣевна обратилась къ мужу.
   -- Ты знаешь, я получила письмо отъ Анны Ивановны она ѣдетъ сюда...
   -- Какъ же это? испугался Трубинскій.
   -- Ничего, мы скажемъ, что это моя няня, она чудесно сыграетъ эту роль; ради Бога, Коля, мнѣ такъ хочется ее повидать, такъ хочется поговорить съ нею.
   -- Изволь, надо устроить и предупредить стариковъ,-- согласился Трубинскій.
   Анна Ивановна была компаньонкой Мишуриной, участницей во всѣхъ ея шашняхъ до замужества.
   Анна Ивановна пріѣхала и, какъ было условлено, была выдана за няню Марьи Сергѣевны.
   Трубинскій держался далеко отъ мнимой няни, такъ какъ она слишкомъ напоминала женино прошлое, которое Трубинскимъ было почти забыто.
   Марья же Сергѣевна съ пріѣздомъ прежняго друга словно переродилась и будто помолодѣла и повеселѣла.
   По цѣлымъ ночамъ они сидѣли вдвоемъ, и Марья Сергѣевна выспрашивала про разныхъ Сашенекъ, Сонечекъ, и про всѣхъ прежнихъ пріятелей-кутилъ.
   Эти воспоминанія доставляли ей неизъяснимое удовольствіе.
   Какъ-то, между прочимъ, Анна Ивановна сказала, что сюда ѣдетъ Карлинскій. Марью Сергѣевну передернуло это извѣстіе.
   Карлинскій не задолго передъ замужествомъ ухаживалъ за ней и предлагалъ богатое содержаніе.
   Зачѣмъ онъ ѣдетъ? нарочно или случайно? думалось ей.
   Однажды въ домъ Трубинскихъ подали афишу. Марья Сергѣевна взглянула и сразу перемѣнилась въ лицѣ.
   На афишѣ объявлялось, что петербургскій артистъ Пустомелинъ даетъ большой концертъ, въ которомъ будетъ читать сцены, копируя всѣ національности Россіи.
   Пустомелинъ, это тоже прежній другъ Мишуриной; въ былые годы забавлявшій ее самое и ея гостей.
   Марья Сергѣевна чуяла что-то недоброе въ этомъ съѣздѣ старыхъ друзей веселаго, безшабашнаго прошлаго, къ которому она инстинктивно стремилась, стараясь забыть, что этотъ возвратъ немыслимъ.
   Марья Сергѣевна приказала Аннѣ Ивановнѣ узнать, гдѣ остановился Пустомелинъ и предупредить, что она найдетъ случай съ нимъ повидаться.
   Анна Ивановна исполнила приказаніе.
   Однажды, по возвращеніи изъ города, Анна Ивановна шепнула Марьѣ Сергѣевнѣ.
   -- Видѣла! Пріѣхалъ! Здѣсь ужъ!..
   -- Кто?
   -- Карлинскій! тебя непремѣнно хочетъ повидать, далъ мнѣ свой адресъ.
   Это извѣстіе словно обожгло Марью Сергѣевну. Она призадумалась: что дѣлать? какъ быть? и рѣшилась видѣться съ ними со всѣми, только видѣться, чтобы вспомнить прежнее и, затѣмъ, снова порвать навсегда связь съ отжитымъ прошлымъ.
   Марья Сергѣевна начала искать случая устроить свиданіе со всѣми друзьями прошлаго.
   Случай представился.
   

V.

   Семейство Трубинскихъ получило приглашеніе на оффиціальный обѣдъ къ начальнику города.
   Отказаться отъ приглашенія не было возможности.
   Однако, Марья Сергѣевна сказалась больной и не поѣхала.
   Старики поѣхали съ сыномъ.
   Спустя полчаса послѣ ихъ отъѣзда, въ домъ явились Карлинскій и Пустомелинъ.
   Сначала Марья Сергѣевна приняла ихъ сухо и даже начала раскаиваться, что разрѣшила этотъ визитъ. Но Карлинскій былъ такъ утонченно вѣжливъ, разсказы его о новостяхъ въ demi-mond`ѣ, такъ занимательны, что она нѣсколько примирилась съ собой, а забавный "душка пустомеля" совсѣмъ ее оживилъ.
   Подали обѣдъ, она пригласила гостей.
   Обѣдъ былъ оживленный. Болѣе всѣхъ была оживлена сама Марья Сергѣевна. Она выпила нѣсколько рюмокъ вина, и это вино почти совсѣмъ опьянило ее.
   -- Эхъ, теперь бы на тройкахъ! да за городъ! сказала она.-- Но увы, что миновало, никогда уже не вернешь.
   -- Вздоръ, все вернуть можно: надо только проще смотрѣть на жизнь, на тѣ обязанности, которыя мы сами себѣ создаемъ! сказалъ Карлинскій.
   Марья Сергѣевна взглянула на него и на минуту задумалась.
   -- Да, обидно что мы не въ Петербургѣ, не въ "Аркадіи", напримѣръ... какъ бы я теперь польку отхваталъ, страсть!
   -- Что польку? хотите танцовать? замѣтилъ Пустомелинъ.-- Это мы можемъ, только не польку, а кадриль. Анна Ивановна сыграетъ, а мы станцуемъ.
   -- Чудесно! восхитительно! Только вотъ скандалъ? Я остаюсь безъ дамы.
   -- Да тебѣ, миленькій, по-прежнему не везетъ... вообразите, Карлинскій, онъ мнѣ разъ двадцать въ любви объяснялся...
   -- Скажите!
   -- Да, но всегда оставался съ носомъ!
   -- Ну, не совсѣмъ!
   -- Всегда кончалось поцѣлуемъ и то потому, что я боялась, чтобы онъ по глупости не пересталъ ходить ко мнѣ: я бы безъ него съ ума бы сошла съ тоски.
   -- Для меня довольно было и поцѣлуя.
   -- За скромность твою я могу тебя поцѣловать, и сейчасъ... эти поцѣлуи слишкомъ невинны,-- говоря это, Марья Сергѣевна какъ бы скользнула губами по щекѣ Пустомелина.
   -- Да, Пустомелинъ счастливъ; я полъ-жизни бы отдалъ за вашъ поцѣлуй, шепталъ Карлинскій.
   -- И цѣлой жизни не возьму, это было бы слишкомъ, а вотъ шампанскаго выпьемъ -- открой шампанское, миленькій пустомеля.
   -- Да, шампанское выпьемъ, а дамы у меня все таки нѣтъ.
   -- А Лиза зачѣмъ? Помнишь, какъ моя Даша прекрасно съ тобой танцовала? Лиза, умѣешь кадриль танцовать? Конечно, умѣешь! выпей шампанскаго! не конфузься, выпей со мной.
   Лиза покраснѣла, но не посмѣла отказать барынѣ и выпила полный бокалъ.
   -- Ну, господа, къ танцамъ!
   Всѣ встали въ пары, а Анна Ивановна усѣлась за рояль.
   -- Ну, Анюта, играй вьюшки любимыя, да барабань хорошенько!
   -- Маруся, разрѣши лѣвой ногой дрыгать? проговорилъ Пустомелинъ, становясь въ позу.
   -- Дрыгай, миленькій, сколько угодно! Лиза, не конфузься, откалывай хорошенько! Ну, начнемъ.
   -- Кися, постой, дай мнѣ пальцы промочить! сказала Анна Ивановна и, нѣсколько пошатываясь, направилась къ столу и допила шампанское изъ двухъ стакановъ.
   -- Теперь все въ порядкѣ. Начинаю!
   Раздались аккорды, рванулись бѣшеные звуки... Начались танцы.
   -- Лиза, не конфузься! поощряла Марья Сергѣевна Лизу, которая какъ-то боязливо переступала съ ноги на ногу, не смѣя сопротивляться барынѣ, съ которой, какъ она понимала, сдѣлалось что-то нехорошее.
   -- Веревью! веревью! подпѣвалъ Пустомелинъ, выдѣлывая ухарскія тѣлодвиженія.
   -- Да, такъ ты... такъ вы еще не умерли, Маруся? Боже, какъ я счастливъ, прошепталъ Карлинскій на ухо Марьѣ Сергѣевнѣ.
   -- Нѣтъ, какъ видите, я еще не совсѣмъ было умерла, но это моя послѣдняя агонія... съ завтрашняго дня меня не будетъ, то есть не будетъ такой, какъ я теперь, въ эту минуту. Этотъ вечеръ -- это тризна по прошлой жизни и справить ее надо какъ можно веселѣй.
   -- Барыня, никакъ Котя плачетъ, проговорила Лиза, вдругъ пріостановившись среди танцевъ и прислушиваясь къ чему-то.
   -- Ну, кончимъ сейчасъ... тогда... веселѣй же ты, Анютка, шестую фигуру.
   Табачный дымъ столбомъ стоялъ въ комнатѣ, сквозь который слабо мерцали свѣчи въ канделябрахъ.
   Съ гикомъ метались по комнатѣ четыре фигуры, а рояль дребезжалъ подъ костлявыми пальцами полупьяной Анны Ивановны.
   Вдругъ дверь отворилась и старикъ Трубинскій, опираясь объ руку сына, вошелъ въ комнату; они остановились на порогѣ, какъ вкопанные.
   Танцы прекратились. Только Анна Ивановна, не замѣтившая вошедшихъ, продолжала барабанить по клавишамъ.
   Карлинскій и Пустомелинъ стояли въ недоумѣніи. Лиза поблѣднѣла, какъ полотно, и забилась въ уголъ; не потерялась только Марья Сергѣевна! она окинула насмѣшливымъ взглядомъ вошедшихъ, затѣмъ прикрикнула на Анну Ивановну:
   -- Перестань барабанить, пустая мельница!
   Анна Ивановна сразу оборвала свою игру, оглянулась назадъ, попробовала привскочить со стула, но ноги, ея подкосились, и она опять присѣла.
   -- Что это значитъ... ради Бога, что это значитъ? не выпуская отца изъ рукъ, умоляющимъ голосомъ проговорилъ Трубинскій.
   Вмѣсто отвѣта мужу Марья Сергѣевна подала сразу обѣ руки, одну Карлинскому, другую Пустомелину и, пожимая ихъ руки, сказала:
   -- Ну, господа, прощайте, или не увидимся никогда, или будемъ видѣться постоянно.
   Проговоривъ это, она глазами указала на дверь, оба гостя молча вышли изъ комнаты, причемъ Пустомелинъ не могъ, чтобы не стукнуться лбомъ объ косякъ двери, на этотъ разъ, впрочемъ, безо всякаго шаржа.
   -- Ну, Анна Ивановна, ступайте въ мою комнату... Вамъ срокъ до завтра,-- продолжала дѣлать распоряженія Марья Сергѣевна.
   Анна Ивановна, которая успѣла уже подняться со своего мѣста нѣсколько раньше, по стѣнкѣ пошла къ двери и на ходу бормотала про себя:
   -- Что-жъ! со всякимъ случается! всякому хочется веселиться. Она красавица... ей всегда въ Петербургѣ уваженіе...
   -- Ступайте прочь! крикнулъ Николай, и Анна Ивановна быстро юркнула въ дверь.
   -- Ну, скажете ли вы, что это значитъ? Скажите же! Вѣдь это же ужасно, понимаете ли, ужасно! возвысивъ голосъ, отчего еще рѣзче слышалось въ немъ отчаяніе, спрашивалъ Николай Сергѣевичъ.
   -- Обо всемъ этомъ завтра, теперь вы видите -- я пьяна! Завтра объяснимся и, какъ вы захотите, такъ тому и быть. Сказавши это, Марья Сергѣевна поспѣшно вышла изъ комнаты.
   -- Что же это? проговорилъ глухимъ, подавленнымъ голосомъ старикъ Трубинскій,-- что это, я тебя спрашиваю?
   -- Батюшка, да развѣ я понимаю...
   -- Не понимаешь? Ничего не понимаешь? Не понимаешь и того, что ты въ публичный домъ обратилъ тотъ домъ, который болѣе вѣка считался честнымъ и порядочнымъ. Негодяй ты,-- негодяй!
   Старикъ быстро повернулся и, пошатываясь, вышелъ изъ комнаты.
   Николай Сергѣевичъ остался одинъ и долго, неподвижно стоялъ на одномъ мѣстѣ.
   "Что же это? думалось ему -- да неужели это не сонъ? Неужели она, послѣ трехъ лѣтъ... да зачѣмъ же это?" Тысячи вопросовъ толпились въ головѣ его, жгли мозгъ, и ни на одинъ изъ этихъ вопросовъ онъ не могъ отвѣтить...
   Единственнымъ отвѣтомъ на все были слезы. Они, неожиданно для него самого, градомъ брызнули изъ глазъ... онъ въ изнеможеніи опустился въ кресло и беззвучно зарыдалъ.
   

VI.

   Прошло три года.
   Въ роскошной гостиной въ еще, болѣе роскошномъ туалетѣ сидѣла женщина, лѣта которой отгадать трудно.
   Здѣсь не только косметика, но ловкая прическа, умѣніе къ лицу надѣть парюръ, все скрадываетъ годы и дѣлаетъ женщину моложе своихъ лѣтъ.
   Женщинѣ, о которой идетъ рѣчь, на видъ было съ немногимъ двадцать лѣтъ, на самомъ же дѣлѣ ей было около тридцати, потому что это была Марья Сергѣевна.
   На видъ она скорѣе помолодѣла, чѣмъ постарѣла. Рѣзкая перемѣна была только въ глазахъ, окруженныхъ черною синевой, которая, однако, шла къ ея красивымъ глазамъ, еще болѣе обрисовывая ихъ глубину.
   Марья Сергѣевна сидѣла задумчиво нѣсколько минутъ, затѣмъ позвонила; на звонокъ вошла горничная.
   -- Что, Котю онъ еще не привелъ?
   -- Никакъ нѣтъ-съ!
   -- Что вы не замѣтили, онъ былъ трезвъ?
   -- Какъ-же-съ, совершенно трезвые: они каждый разъ за нимъ приходятъ трезвые.
   -- Хорошо, ступайте!
   Горничная вышла.
   Марья Сергѣевна встала съ козетки, подошла къ бювару и вынула оттуда письмо, писанное на большомъ листѣ почтовой бумаги.
   Она начала читать это письмо съ тѣмъ видимымъ равнодушіемъ, съ которымъ читается много разъ прочитанная книга.
   По временамъ она, впрочемъ, останавливалась, отводила глаза отъ письма и какъ бы задумывалась на минуту и затѣмъ вновь продолжала чтеніе. Въ письмѣ заключалось слѣдующее:

"Добрѣйшая Марія Сергѣевна.

   "Въ первыхъ-же срокахъ прошу какъ милости, не бросать его, не прочитавши. Какъ вы къ этому письму отнесетесь, мнѣ все равно, мнѣ важно, очень важно, чтобы вы его прочли. Вы добры, вы не откажете. Я буду говорить о себѣ, надѣясь, что моя персона васъ все-таки интересуетъ, хотя настолько, насколько можетъ интересовать отецъ вашего ребенка. Исторія моя кратка, но выразительна. Вы помните, что на другой день послѣ роковаго вечера мы (отецъ, мать и я) выѣхали изъ города, оставивъ васъ съ ребенкомъ. Мы уѣхали за границу. Какъ меня могли увезти,-- вы спросите,-- это было просто, очень просто, взяли и повезли, какъ полоумнаго, и мнѣ самому казалось, что я сошелъ съ ума. Когда мы пріѣхали за границу -- я успѣлъ нѣсколько придти въ себя. Я началъ размышлять о случившемся, я началъ подыскивать извиненія вашему поступку, но это было, или казалось мнѣ невозможнымъ. Мать лишившаяся языка, отецъ, преждевременно получившій ударъ паралича -- не допускали извиненій... Наконецъ, въ одинъ годъ ихъ обоихъ не стало. Я очутился одинъ. Во мнѣ произошелъ переломъ. Я понялъ, что мнѣ надо идти назадъ и, простивъ васъ, прижать къ груди моего ребенка и забыть скандалъ, какъ я съумѣлъ когда-то забыть ваше прошлое.
   "Я уже подготовилъ себя къ этому и даже мысленно радовался, предполагая, что счастье для меня еще возможно... Вдругъ... О, эти ужасныя случайности! вдругъ я прочиталъ въ одной изъ петербургскихъ газетъ, что вы, что вы вновь вернулись на прежнюю торную дорогу, не пощадивъ нашего ребенка. Я какъ могъ скорѣе провѣрилъ это сообщеніе и... и не заплакалъ, какъ тогда, а взялъ и залпомъ осушилъ бутылку крѣпкаго вина и забылся. И поддерживалъ я это забытье цѣлый годъ, до тѣхъ поръ, пока не истощились средства для поддержки... Я сдѣлался чуть не нищимъ, но, сообразивъ, что пѣшкомъ въ Россію не придешь, а дѣлать за границей безъ денегъ намъ нечего, я поспѣшилъ себя отправить на родину и пріѣхалъ въ Петербургъ. Здѣсь я слѣдилъ за вами издалека... Много разъ я прислушивался къ вашимъ рѣчамъ, которыми вы удостоивали своихъ поклонниковъ въ трактирныхъ кабинетахъ, много разъ я завязалъ въ снѣгу, желая заглянуть вамъ въ лицо, когда вы мчались на тройкѣ опять-таки въ трактиръ въ объятіяхъ избранника. Всѣ эти сумасбродства кончились сами собой. Пришелъ голодъ, надо было заботиться о хлѣбѣ да кстати и о винѣ, безъ котораго я жить уже не могу... И теперь у меня къ вамъ мольба,-- вы думаете о хлѣбѣ, о нѣтъ... это я себѣ кое-какъ вырабатываю и съ голоду не умру,-- другой пищи, духовной, я прошу у васъ: не откажите мнѣ въ возможности хоть одинъ часъ въ недѣлю проводить вмѣстѣ съ моимъ ребенкомъ. Я его не испорчу, клянусь вамъ. Кто такъ любитъ, какъ я, тотъ не можетъ испортить. Я прошу васъ отпускать его со мной разъ въ недѣлю. Я буду приходить къ вамъ за нимъ, и вы имѣете полную возможность не встрѣчаться со мной. Ради Бога, ради всего святаго не откажите въ моей мольбѣ, тѣмъ болѣе, что и жить-то мнѣ, какъ я полагаю, немного осталось, такъ дайте же мнѣ возможность умереть спокойнѣе. Въ субботу я приду за отвѣтомъ и подготовлю себя видѣть своего сына; такъ не заставляйте же меня лишній разъ проклинать день и часъ своего рожденія. Не мстите мнѣ! Я васъ не съумѣлъ пожалѣть -- пожалѣйте-же вы меня".

"Николай Трубинскій".

   Марія Сергѣевна долго по нѣскольку разъ пробѣгала эти строки и затѣмъ проговорила въ слухъ.
   -- Да неужели же нельзя было меня простить?!!
   Она встала, положила письмо и зашагала по комнатѣ въ раздумьи.
   -- Какъ помочь? Чѣмъ? Сойтись невозможно! Онъ мнѣ гадокъ, да и я ему, должно быть, гадка... какъ помочь? никакой помощи онъ не приметъ... Но видѣть все это, знать... ужасно, ужасно!-- Однако, что же это онъ не возвращаетъ Коти.
   Марія Сергѣевна позвонила вновь.
   -- Что, Котя не вернулся?
   -- Никакъ нѣтъ-съ! Да что вы безпокоитесь, они доставятъ... не въ первой... а въ шестой разъ уводятъ съ собой.
   -- Ну, хорошо, я поѣду въ маскарадъ; приведетъ онъ Котю, уложите его спать.
   -- Слушаюсь!
   -- Пожалуйста, ни вы, ни остальная прислуга съ г. Трубинскимъ въ разговоры не пускайтесь.
   -- Что вы! помилуйте! да они и сами ничего не говорятъ, ни слова.
   -- И отлично дѣлаетъ! Ну, подайте мнѣ одѣваться.
   

VII.

   Въ буфетной комнатѣ большаго ресторана вниманіе публики было обращено на оригинальную живую группу.
   За столикомъ сидѣлъ ребенокъ, мальчикъ лѣтъ пяти, одѣтый въ изящный шотландскій костюмъ. Личико его сіяло здоровьемъ и счастіемъ; онъ обнялъ одною рученкою мужчину, сидѣвшаго подлѣ него, другой ѣлъ сладкій пирожокъ.
   Сидѣвшій рядомъ мужчина представлялъ собою, по костюму, разительный контрастъ съ ребенкомъ.
   На немъ былъ сильно потертый черный сюртукъ, такіе же брюки въ сапоги, черная косынка повязывала шею и давала основаніе предполагать отсутствіе рубашки. Лицо мужчины, густо обросшее растительностью, было блѣдно, только багровыя пятна подъ глазами ярко выдѣлялись на этой общей блѣдности.
   -- Папа, я не хочу больше кушать, обратился ребенокъ.
   -- Не кушай, милый, если не хочешь.
   -- Только, папа, я съ тобой сидѣть хочу, я не хочу домой.
   -- Ты посидишь еще, милый, а потомъ надо идти: мама будетъ безпокоиться.
   -- Ну, такъ я хочу кушать,-- ребенокъ плутовато улыбнулся. Трубинскій всталъ изъ-за стола и подошелъ къ лакею.
   -- Я васъ просилъ насчетъ кабинета, неужели еще не освободился?
   -- Пожалуйте-съ! пригласилъ буфетчикъ, обратившись къ Трубинскому.
   -- Очень вамъ благодаренъ! Ради Бога, вы меня извините за безпокойство!-- говорилъ Трубинскій, взявъ за руку ребенка и ведя его въ отдѣльный кабинетъ.
   -- Что прикажете? спросилъ лакей, пропуская Трубинскаго въ отдѣльный кабинетъ.
   -- Дайте ребенку сладкое что нибудь, компотъ что ли, а мнѣ рюмку водки.
   Лакей вышелъ и вскорѣ принесъ требуемое.
   Когда Трубинскій остался одинъ съ сыномъ, онъ нѣжно обнялъ ребенка и проговорилъ дрожащимъ голосомъ:
   -- Ну, Котя, смотри, молись о твоемъ папѣ...
   -- Я молюсь всегда, папочка.
   -- Слушайся маму всегда во всемъ, слушайся, не капризничай, не шали...
   -- А мы, папа, лѣтомъ съ тобой будемъ гулять въ лѣсу?
   -- Да, да, милый... а теперь ты поѣзжай къ мамѣ, она безпокоится.
   -- Папа, я съ тобой хочу.
   -- Нельзя, милый, нельзя, я тебѣ говорилъ, чтобы ты слушался.
   -- Ну, хорошо.
   Трубинскій вышелъ въ корридоръ, обратился къ одному изъ лакеевъ и, давъ ему рубль, попросилъ отвезти ребенка по адресу.
   -- Прощай, прощай, будь счастливъ!-- Трубипскій скрылъ лицо на груди ребенка, чтобы не дать ему замѣтить выступившихъ слезъ, затѣмъ оттолкнулъ ребенка и опустился на диванъ.
   Лакей взялъ ребенка за руку и повелъ изъ комнаты.
   Трубинскій остался одинъ. Онъ залпомъ выпилъ рюмку водки, затѣмъ также быстро вынулъ изъ кармана ножикъ, стиснулъ зубы и крѣпко провелъ ножемъ по горлу и, обливаясь кровью, упалъ на коверъ.
   -- Папочка, я забылъ платочекъ!-- послышалось за дверью, ребенокъ вошелъ въ комнату.
   -- Папочка, что съ тобой! папочка, встань! папочка, я не буду шалить... я буду послушенъ... милый папочка...-- ребенокъ наклонился къ трупу и прижалъ шапченку къ горлу, откуда сочилась кровь.
   -- Доктора! закричалъ лакей, замѣтивши катастрофу...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru