Жаботинский Владимир Евгеньевич
О языках и прочем

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ

ФЕЛЬЕТОНЫ

С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913

   

О ЯЗЫКАХЪ И ПРОЧЕМЪ

   П. Б. Струве въ январской книжкѣ "Русской Мысли" (1911) затронулъ интересный и важный вопросъ. Жаль только, что затронулъ мимоходомъ и аподиктически разрѣшилъ на 4 страничкахъ. Этотъ споръ объ этнической природѣ государства россійскаго, о томъ, считать или не считать малороссовъ и бѣлоруссовъ за особыя націи, о томъ, быть ли Россіи "національнымъ государствомъ", или же пути ея ведутъ къ такъ называемому Nationalitätenstaat,-- споръ этотъ заслуживаетъ самаго серьезнаго, самаго, если позволено такъ выразиться, увѣсистаго обсужденія. И я глубоко убѣжденъ, что постепенно онъ и станетъ во всей серьезной россійской публицистикѣ предметомъ такого именно обсужденія. Ибо вопросъ о національностяхъ есть для Россіи кардинальный вопросъ ея будущности, болѣе важный, болѣе основной, чѣмъ всѣ другія политическія и даже соціальныя проблемы, включая хотя бы самое аграрную реформу. Пишу эти слова и, конечно, знаю, что лишь очень немногіе съ ними согласятся. И тѣмъ не менѣе, -- оно все же такъ. Было время, когда и въ Австріи думали, будто національная проблема есть второстепенная мелочь, скромно отходящая на задній планъ, какъ только на сцену выступаютъ "настоящіе" интересы, особенно экономическіе. А жизнь доказала, что все бытіе государства, точно вокругъ оси, обречено вращаться вокругъ проблемы національностей, и подъ конецъ даже соціалъ-демократія стала давать основательныя трещины какъ разъ по швамъ національныхъ раздѣленій. Отъ судьбы не ушла Австрія, отъ судьбы не уйдутъ и ея сосѣди.
   Я тоже не имѣю въ виду браться за "увѣсистое" разсмотрѣніе вопроса, затронутаго П. Б. Струве. Но хочу сдѣлать нѣсколько бѣглыхъ замѣчаній по поводу одной изъ деталей этого вопроса: о томъ, куда зачислить малороссовъ и бѣлоруссовъ. Врядъ ли. впрочемъ, умѣстно тутъ слово "деталь": это не деталь, а центръ тяжести всего спора. Въ самомъ дѣлѣ: если малороссовъ и бѣлоруссовъ зачислитъ, какъ хочетъ П. Б. Струве, въ составъ единой русской націи, то нація эта возрастаетъ до 65 процентовъ всего населенія имперіи, т. е. до громаднаго большинства въ двѣ трети; и тогда, пожалуй, картина дѣйствительне недалека отъ "національнаго государства". Наоборотъ, если малороссовъ и бѣлоруссовъ считать за особыя народности, то господствующая національность сама оказывается въ меньшинствѣ (43 проц.) противъ остального населенія, а сообразно тому измѣняются и всѣ виды на будущее. Поэтому смѣло можно сказать, что разрѣшеніе спора о національномъ характерѣ Россіи почти всецѣло зависитъ отъ позиціи, которую займетъ тридцатимилліонный украинскій народъ. Согласится онъ обрусѣть -- Россія пойдетъ по одной дорогѣ, не согласится -- она волей-неволей пойдетъ по другому пути. Прекрасно поняли это правые въ Государственной Думѣ. Когда рѣшался вопросъ о языкахъ инородческой школы, они, смѣху ради, голосовали даже за какихъ-то "шайтановъ" и "казанскихъ грековъ"; они даже не подняли рукъ противъ еврейскаго языка, очевидно, желая сдѣлать весь законопроектъ ненавистнымъ и непріемлемымъ для начальства; но когда рѣчь зашла объ украинскомъ языкѣ, они отбросили и паясничество, и хитроумные расчеты, и просто подняли руки противъ, ибо почуяли, что тутъ самое опасное мѣсто, рѣшительный шагъ, при которомъ ни шутки шутитъ, ни лукаво мудрствовать не приходится.
   Возраженіе П. Б. Струве вызвано слѣдующими моими строками, напечатанными въ той же "Русской Мысли":
   "На этихъ страницахъ П. Б. Струве неоднократно высказывалъ, что считаетъ Россію государствомъ національно-русскимъ. Въ этомъ очеркѣ не мѣсто спорить о такомъ сложномъ вопросѣ; но считаю нужнымъ кратко оговорить, что стою на рѣзко противоположной точкѣ зрѣнія. Примыкаю къ тѣмъ, которые не закрываютъ глазъ на статистику и помнятъ, что народность, языкъ которой называется русскимъ, составляетъ, по несомнѣнно преувеличеннымъ даннымъ переписи 1897 г., всего 43 процента населенія Имперіи. Это много, но этого недостаточно для того, чтобы остальные, "инородцы", добровольно согласились на роль безплатнаго приложенія къ великорусской народности. Относясь съ глубочайшимъ уваженіемъ къ этой народности и къ ея могучей культурѣ, желая съ ней жить и дальше въ тѣсной близости духовнаго обмѣна, они, однако, полагаютъ, что естественной вотчиной этой культуры являются предѣлы этнографической Великороссіи, и если теперь оно не такъ, то причина, главнымъ образомъ, въ вѣковомъ насиліи и безправіи. Мы, "инородцы", предвидимъ только одну изъ двухъ возможностей: или въ Россіи никогда не будетъ свободы и права, или каждый изъ насъ сознательно используетъ свободу и право прежде всего для развитія своей самобытной національной личности и для эмансипаціи отъ чужой культуры. Или Россія пойдетъ по пути національной децентрализаціи, или въ ней немыслимо будетъ ни одно изъ основаній демократіи, начиная со всеобщаго избирательнаго права. Для Россіи прогрессъ и Nationalitätenstaat -- синонимы, и всякая попытка перескочить черезъ эту истину, утвердить въ государствѣ прочный порядокъ наперекоръ волѣ и сознанію трехъ пятыхъ населенія -- кончится крахомъ. Такъ полагаютъ "инородческіе" націоналисты, и не только они; а кто правъ, отвѣтить будущее".
   -- "Изумительно прежде всего", -- отвѣчаетъ П. Б. Струве, -- "въ какой мѣрѣ политическая или иная тенденція способна слѣпить глаза и скрывать отъ зрѣнія самые внушительные и непререкаемые объективные факты. Какая-то упорная традиція, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденціей, скрываетъ отъ нѣкоторыхъ людей огромный историческій фактъ: существованіе русской націи и русской культуры. Именно русской, а не великорусской. Ставя въ одинъ рядъ этнографическіе "термины" -- "великорусскій", "малорусскій", "бѣлорусскій", авторъ забываетъ, что есть еще терминъ "русскій", и что "русскій" не есть какая-то отвлеченная "средняя" изъ тѣхъ трехъ "терминовъ", а живая культурная сила, великая, развивающаяся и растущая національная стихія, творимая нація (nation in the making, какъ говорятъ о себѣ американцы)".
   Прежде всего замѣчу, что П. Б. Струве не правъ, полагая, будто я забываю о терминѣ "русскій". Напротивъ. Я даже совершенно согласенъ съ г. Струве въ томъ, что русская нація и культура "не есть какая-то отвлеченная средняя" изъ великороссовъ, малороссовъ и бѣлоруссовъ. Конечно, не есть. Русскимъ языкомъ называется у людей языкъ одного только великорусскаго племени; ни украинскаго, ни бѣлорусскаго языка этотъ терминъ не обхватываетъ. А русскою національной культурой называется культура, созданная на этомъ языкѣ. На языкѣ великороссовъ и только великороссовъ, а не на какомъ-то отвлеченномъ "среднемъ" изъ трехъ языковъ. Ибо такого средняго и на свѣтѣ нѣтъ. Слѣдовательно, русская культура есть національная культура великорусскаго племени. Малороссовъ и бѣлоруссовъ можно заставить присоединиться къ ней, или можно даже мечтать, что они къ ней всѣ добровольно присоединятся; но это будетъ именно присоединеніе къ чужой (хотя бы и родственной) культурѣ, созданной не на природномъ языкѣ присоединяющихся національностей. Термины "русская культура" и "великорусская культура", взятые въ чистомъ своемъ значеніи, совершенно совпадаютъ, ибо русскій языкъ и русская культура ни для кого, кромѣ великороссовъ, не являются природными. Я лично всегда охотнѣе употребляю терминъ "русскій" вмѣсто "великороссъ"; если въ данномъ случаѣ отступилъ отъ этой привычки, то только во избѣжаніе неясности, такъ какъ зналъ, что есть -- повторю выраженіе П. Б. Струве -- "какая-то упорная традиція" совершенно неточно смѣшивать подъ словомъ "русскій" въ одну кучу три народа, отличные другъ отъ друга по языку, по исторіи, по темпераменту, по физическому типу, по внутренней Индивидуальности, по быту и общественному строю.
   Есть "какая-то упорная традиція, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденціей, увѣрять самихъ себя и всѣхъ добрыхъ людей, будто русская нація есть не "живая культурная сила", реальная, осязаемая и отграниченная, а именно "какая-то отвлеченная средняя", нѣкая метафизическая сущность, сочетающая въ своемъ единствѣ три различныхъ начала. Это, конечно, чистѣйшая фантазія. Но, мнѣ кажется, если кто заслуживаетъ упрека въ такомъ фантазированіи, то ужъ никакъ не тѣ, для кого русская нація сама по себѣ, и украинская или бѣлорусская -- тоже сама по себѣ, -- а скорѣе тѣ, которые не признаютъ тождества "русской" культуры съ "великорусской" и непремѣнно хотятъ придать первому термину какое-то болѣе широкое значеніе. Правда, сами украинскіе публицисты часто употребляютъ слово "русскій" въ другомъ значеніи, чисто этнографическомъ, и въ этомъ спискѣ причисляютъ къ "русскому племени" и украинскую народность. Если не ошибаюсь, такая формулировка родства между великороссами, малороссами и бѣлоруссами освящена еще авторитетомъ Костомарова. Въ одной статьѣ одного украинскаго націоналиста она была выражена такъ: "Я -- славянинъ по расѣ, русскій по племени, украинецъ по національности". Сомнѣваюсь, имѣетъ ли эта сложная классификація какую-либо цѣнность съ точки зрѣнія этнологіи; но во всякомъ случаѣ за предѣлы этнологіи и этнографіи ея значеніе не простирается. Специфическую культуру создаютъ не "расы" и не "племена" (да и вообще эти термины такъ неопредѣленны и расплывчаты, что теперь ими надо пользоваться только съ величайшей осторожностью); культуры создаются національностями, и каждая изъ національностей ревниво бережетъ свою культуру и противится, когда сосѣдъ ей навязываетъ свою, хотя бы сосѣдъ этотъ числился ей двоюроднымъ братомъ "по расѣ" и единоутробнымъ "по племени". Хорваты и словинцы -- и тѣсные сосѣди, и близкая родня по расѣ, племени, вѣрѣ и т. д., и даже языки ихъ куда ближе другъ къ другу, чѣмъ русскій съ украинскимъ; однако это двѣ разныя національности съ двумя разными культурами. Венгерскіе словаки -- ближайшая родня чехамъ, настолько близкая, что словацкое населеніе сосѣдней Моравіи считаетъ своимъ національнымъ языкомъ чешскій; но словаки Венгріи считаютъ себя словаками, ревниво берегутъ отличія въ своемъ діалектѣ, охраняютъ свою литературную рѣчь отъ чешскихъ оборотовъ и, насколько это мыслимо при мерзостяхъ мадьярскаго режима, творятъ свою словацкую, а не чешскую культуру. Ибо для этого творчества ни этнологія, ни даже филологія не указъ. Для него указъ -- національное сознаніе. Кто "украинецъ по національности", для того все остальное родство по племени, по расѣ и т. д. можетъ имѣть только побочное значеніе: при выборѣ культуры рѣшающій голосъ принадлежитъ не "расѣ", не "племени", а осознанной національности.
   Еще одна оговорка. Обыкновенно, когда хотятъ доказать, что русская культура есть продуктъ тройственнаго взаимодѣйствія, а не однихъ великороссовъ, на сцену вытаскивается Гоголь, а иногда, въ послѣднее время, и Короленко. Вотъ, дескать, малороссы, участвовавшіе въ созданіи "общерусской" литературы. Убѣдительность этого доказательства подъ большимъ сомнѣніемъ. Величайшій венгерскій поэтъ Шандоръ Петёфи назывался въ сущности Александръ Петровичъ и былъ сыномъ словака; но никто въ этомъ не видитъ доказательства, что мадьярская литература будто-бы есть "обще-венгерская". У нѣмцевъ тоже былъ крупный поэтъ, даже съ проблесками геніальности, по имени Шамиссо, а по происхожденію французъ: развѣ поэтому нѣмецкая литература стала нѣмецко-французской? Развѣ она стала изъ-за Гейне нѣмецкоеврейской? Общій фонъ, общій характеръ данной культуры не измѣняется оттого, что случайно жизнь заброситъ въ ея ряды человѣка другой крови, хотя бы даже геніальнаго. Онъ или цѣликомъ ассимилируется съ окружающимъ фономъ, какъ Петёфи или Шамиссо, или только наполовину, какъ Гоголь, на чьихъ произведеніяхъ лежитъ сильнѣйшая печать украинскаго темперамента, или совсѣмъ не ассимилируется и остается бобылемъ, непризнаннымъ изгоемъ, какъ Гейне, -- но національный характеръ данной культуры остается неприкосновеннымъ, и инородныя пятна только выдѣляютъ и подчеркиваютъ ея основной цвѣтъ, подобно тому, какъ черныя "мушки" оттѣняютъ бѣлизну кожи. Десять Гоголей и сто Короленко не сдѣлаютъ русскую литературу "общерусской": она остается русскою, т.-е. великорусскою, а рядомъ съ нею украинская народность, пробиваясь сквозь строй великихъ трудностей, создаетъ свою литературу на своемъ языкѣ.
   Я написалъ, что если русская культура играетъ теперь неестественную роль культуры всероссійской, то "причина, главнымъ образомъ, въ вѣковомъ насиліи и безправіи". П. Б. Струве съ этимъ несогласенъ. Русская, молъ, культура преобладаетъ и въ Кіевѣ, и въ Могилевѣ, и въ Тифлисѣ, и въ Ташкентѣ "вовсе не потому, что тамъ обязательно тянуть въ участокъ расписаться въ почтеніи передъ русской культурой, а потому, что эта культура дѣйствительно есть внутренно властный фактъ самой реальной жизни всѣхъ частей Имперіи, кромѣ Царства Польскаго и Финляндіи". Тутъ ужъ П. Б. Струве безусловно несправедливъ къ нашему благопопечительному россійскому начальству. Какъ же можно отрицать его великія, неискоренимыя изъ нашей памяти заслуги по части насажденія русской культуры за предѣлами Великороссіи? П. Б. Струве съ легкимъ сердцемъ констатируетъ, что теперь въ Кіевѣ "нельзя быть участникомъ культурной жизни, не зная русскаго языка", и думаетъ, будто "участокъ" тутъ не причемъ, а между тѣмъ это великая ошибка. Напротивъ, все дѣло въ участкѣ и въ его многовѣковомъ усердіи. Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ усердіи извѣстный украинскій историкъ, проф. М. Грушевскій: "покончивъ съ политической особностью Украины, правительство не удовлетворилось этимъ: оно рѣшило стереть и уничтожить также и проявленія ея національной жизни, и даже особенности украинскаго національнаго типа. Начиная съ Петра I, для украинскихъ изданій вводится цензура, имѣвшая цѣлью привести Ихъ къ единообразію въ языкѣ съ изданіями великорусскими. Руссифицируются украинскія школы. Вводится великорусское произношеніе въ богослуженіи. Всякія проявленія украинскаго патріотизма ревностно преслѣдуются и подавляются".
   Но зачѣмъ заглядывать такъ глубоко въ старину! Вотъ предъ нами новѣйшее время: съ половины прошлаго столѣтія замѣчается въ Россіи подъемъ украинскаго движенія -- и тотчасъ же начинается сверху ревностная борьба противъ "хохломаніи" и "сепаратизма". Въ 1863 г. министръ Валуевъ провозглашаетъ: "Не было, нѣтъ и бытъ не можетъ украинскаго языка",-- а въ 1876 г. изданъ былъ указъ, просто на просто воспретившій украинскую культуру. Отнынѣ разрѣшалось печатать по-украински только беллетристику да стишки и разыгрывать пьесы въ театрѣ; что касается до газетъ, журналовъ, серьезныхъ книгъ и статей, лекцій, проповѣдей и т. п.-- все это было воспрещено, а объ украинской школѣ и говорить нечего. Что же удивительнаго, если на этомъ полѣ, начисто опустошенномъ и распаханномъ усиліями урядника. съ такой легкостью и внѣ всякой конкурренціи взошли посѣвы той культуры, которую урядникъ, по крайней мѣрѣ, терпѣлъ? И ничуть ея пышный расцвѣтъ въ Кіевѣ не доказываетъ, что дѣло исключительно въ ея собственной мощи, что она и безъ помощи урядника все равно заглушила бы всѣ сосѣдніе ростки и воцарилась единодержавно. Напротивъ. П. Б. Струве самъ не будетъ спорить противъ того, что если бы вмѣсто указа о воспрещеніи украинской культуры явился въ 1876 г. указъ о разрѣшеніи вести на украинскомъ языкѣ преподаваніе въ школахъ и гимназіяхъ, то уважаемому публицисту врядъ ли пришлось бы теперь такъ побѣдоносно констатировать, что въ Кіевѣ безъ русскаго языка нельзя быть культурнымъ человѣкомъ.
   Что въ Кіевѣ, то было и повсюду. Всюду на окраинахъ русская культура появилась только послѣ того, какъ земскій ярыжка расчистилъ ей дорогу, затоптавъ сапожищами всѣхъ ея конкуррентовъ. На Литвѣ съ 1863 года были запрещены польскіе спектакли, польскія газеты и даже польскія вывѣски, а литовцамъ запретили печатать литовскимъ алфавитомъ что бы то ни было, даже молитвенники. Воспрещены были спектакли на еврейскомъ жаргонѣ (еврейскихъ актеровъ заставляли играть "по-нѣмецки"), и до начала этого вѣка не разрѣшали ни одной газеты на жаргонѣ. То же или почти то же происходило на Кавказѣ, и только потому П. Б. Струве имѣетъ нынѣ возможность записать и Тифлисъ въ перечень городовъ, завоеванныхъ русскою культурой. Точнѣе, куда точнѣе было бы сказать: "Завоеванныхъ урядникомъ для русской культуры". Это, конечно, не мѣшаетъ намъ всѣмъ высоко цѣнить и даже любить русскую культуру, которая многому хорошему насъ научила и много высокаго дала. Но зачѣмъ игнорировать исторію и увѣрять, будто все обошлось безъ кулака и будто успѣхи русскаго языка на окраинахъ доказываютъ внутреннее безсиліе инородческихъ культуръ? Ничего эти успѣхи не доказываютъ, кромѣ той старой истины, что подкованными каблучищами можно втоптать въ землю даже самый жизнеспособный цвѣтокъ.
   Дальше слѣдуетъ у г. Струве аргументъ, который странно даже слышать изъ устъ такого вдумчиваго, совсѣмъ не шаблоннаго писателя и мыслителя. "Постановка въ одинъ рядъ съ русской культурой другихъ, ей равноцѣнныхъ, созданіе въ странѣ множества культуръ, такъ сказать, одного роста, поглотитъ массу средствъ и силъ, которыя при другихъ условіяхъ пошли бы не на національное размноженіе культуръ, а на подъемъ культуры вообще". Такое "размноженіе культуръ" будетъ "колоссальной растратой исторической энергіи населенія Россійской Имперіи". Это, да проститъ глубокоуважаемый авторъ, пѣсня старая, пѣтая, перепѣтая -- и отпѣтая. Теперь отъ нея даже непрошибаемые соціалъ-демократы отказались. Самое лучшее, самое прекрасное въ міровой культурѣ -- это именно ея многообразіе. Каждая историческая нація внесла въ нее свои особые, неподражаемо-своеобразные вклады, и въ этомъ безчисленномъ множествѣ формъ, а не въ количествѣ результатовъ и заключается главное богатство человѣческой цивилизаціи. Если бы маленькій 2-милліонный народъ, населяющій Норвегію, послушался во время оно совѣтовъ г. Струве и, вмѣсто того, чтобы "тратить" силы на созданіе собственной культуры, записался въ нѣмцы,-- то въ учебникѣ нѣмецкой словесности числилось бы нѣсколькими именами больше, но за то не было бы на свѣтѣ того совершенно своеобразнаго, особенно благоухающаго, индивидуально цѣннаго божьяго букета, который называется норвежской литературой. Да и нельзя никакъ противопоставлять "размноженіе культуръ" "подъему культуры вообще". Ибо съ равнымъ правомъ (а по моему съ большимъ) можно сказать, что "культуры вообще" нѣтъ, что это абстракція, ибо конкретно существуютъ (если, конечно, не считать машинъ и прочей мертвой утвари) только отдѣльныя культуры отдѣльныхъ націй. И это значитъ, что отдѣльная личность, участвующая въ созданіи культуры, будь это поэтъ, философъ, ученый или политикъ, можетъ наилучше развить и использовать свои творческія силы, наиполнѣйшимъ образомъ sich ausleben только въ родной средѣ, въ родной обстановкѣ и атмосферѣ, гдѣ все, хотя не осязаемо, но ощутимо пропитано родными соками. Въ чужой обстановкѣ значительная часть творческихъ силъ уходитъ на преодолѣніе какого-то естественнаго тренія, хотя бы иногда неосязаемаго, и потому результаты такого творчества меньше и бѣднѣе. Съ этой точки зрѣнія стоитъ (даже въ интересахъ "подъема культуры вообще") потратить много силъ и много лѣтъ на созданіе особой бурятской или якутской культуры, чтобы создать обстановку, въ которой потомъ бурятскіе и якутскіе таланты разовьются лучше, полнѣе и съ большею пользой для человѣчества, чѣмъ развились бы въ "общерусской" средѣ, созданной и пропитанной вліяніемъ другихъ націй. Раздробленіе силъ, "растрата энергіи" тутъ съ лихвою будутъ возмѣщены впослѣдствіи интенсификаціей творчества въ отдѣльныхъ національныхъ коллективахъ. Если тутъ есть "обособленіе", то это обособленіе законное, необходимое: такъ "обособляется" художникъ, когда затворяется въ своемъ кабинетѣ, убранномъ по его вкусу, никого къ себѣ не впускаетъ -- и пишетъ прекрасное произведеніе на радость и пользу всѣмъ людямъ.
   Но все это зады, которыми прилично было заниматься лѣтъ пять или шесть тому назадъ, когда "мы" всѣ были еще очень наивны и вѣрили, будто національный вопросъ выдуманъ Злоумышленниками. Теперь, слава Богу, извѣстно и признано, что право каждой народности на самобытную культуру опредѣляется и доказывается не теоріями, а ея собственной волей къ національному бытію. Наличность этой воли показали и малороссы, и бѣлоруссы, и всѣ остальные, несчетные и несмѣтные народы Россійскаго государства; а остальное додѣлаетъ время.
   
   1911.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru