Жанлис Мадлен Фелисите
Двойня, или нежная дружба двух сестер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Двойня,
или нѣжная дружба двухъ сестеръ.

Similissima coppia e che, sovente
Esser solea cagion dо dolce errore.
Jerus. liber. T. Tasso.

   Естьли любовь возпламенится среди пышности и блеска шумныхъ обществъ, то дружба вѣрная раждается и возрастаетъ въ тишинѣ уединенія между людьми, не удалившимися отъ первобытной простоты нравовъ Патріархальныхъ. Естьли два существа добродѣтельныя, по сопряженіи бытія своего, могли составить одну душу, то конечно не страсть быстрая и непостоянная была основаніемъ ихъ связи прочной, неразрывной; чтобы произвестіи ее, потребно такое чувство которое раждается во младенчествѣ усиливается въ юности, укрѣпляется въ зрѣлыхъ лѣтахъ и продолжается до гроба. Повторяю: только въ нѣдрѣ невинности симпатія и навыкъ производятъ сей союзъ, въ тихомъ уединеніи, въ удаленіи отъ сценъ блестящихъ и опасныхъ, гдѣ самолюбіе и всѣ буйныя страсти спорятъ о преимуществѣ, гдѣ каждая изъ нихъ желаетъ господствовать. Какія слѣдствія будетъ имѣть такая совершенная дружба? Огорченія томительныя и неизбѣжныя, но вмѣстѣ съ ними сладостныя, чистѣйшія движенія души, чувствованія самыя нѣжныя, самыя благородныя, къ какимъ только способно человѣческое сердце. Вотъ картина, которой хочу дѣлать легкое начертаніе; не имѣю оной передъ глазами -- какая нужда! Воображеніе, чувствительность безъ образцовъ могутъ писать прелестныя картины; сердце не заимствуетъ отъ идеала, не изобрѣтаетъ: оно только угадываетъ и открываетъ. Естьли повѣствованіе трогаетъ -- тогда можно ручаться за его справедливость.
   Въ срединѣ Шинделинга, одного изъ самыхъ дикихъ Кантоновъ Швейцаріи, на мѣстѣ живописномъ, окруженномъ холмами, рощами, пересѣкаемомъ ліющимися съ горъ источниками, и теперь еще видны развалины замка, стоявшаго на берегу Лаверзерскаго озера. Путешествующіе изъ Зйнзидельна въ Цугъ всегда останавливаются въ сей пустынѣ, чтобы любоваться рѣдкими, разительными видами. Замокъ опустѣлъ, назадъ тому нѣсколько лѣтъ; всѣ остатки его возбуждаютъ трогательныя напоминанія; вездѣ видно имя Савиніи, два раза повторенное; оно одно составляетъ все украшеніе развалившагося кабинета, въ которомъ на стѣнахъ и панеляхъ написаны сіи имена, не разлучно соединенныя подъ гирландами; онѣ вырѣзаны почти на всѣхъ деревах. Въ обгороженномъ мѣстѣ, бывшемъ нѣкогда садомъ, находятся изломанныя решетки, переплетенныя виноградными листьями; подъ ними стоятъ каменная скамейка съ надписью: Рощица Савиніи. Разтроганный путешественникъ съ душевнымъ удовольствіемъ ступаетъ по слѣдамъ незнакомыхъ существъ, которыя жили въ семъ дикомъ уединеніи и нѣжно любили другъ друга. Опустѣвшее жилище тотчасъ показываетъ, что Савиній нѣтъ уже на свѣтѣ; но пріятно сердцу искать сельскихъ памятниковъ ихъ нѣжной дружбы. На концѣ звѣринца представляются развалины прекраснаго зданія. Надпись увѣдомляетъ, что сіе зданіе было нѣкогда храмъ щастія, воздвигнутый Савниіями; три статуи украшали его внутри; теперь остались только пьедесталы съ надписями: Невинность, Юность, Дружба. Отъ развалинъ храма щастія ивовая аллея ведетъ къ гробницѣ... Это гробница Савиній. Прахъ ихъ покоится подъ утесомъ, обросшимъ сѣдымъ мохомъ; онъ стоитъ на берегу озера и повторяется на зеркальной его поверхности. Два тополя, посаженные вмѣстѣ на берегу, наклоняются одинъ къ другому, и кажется, обнимаясь взаимно гибкими вѣтвями, образуютъ сводъ надъ гробницею. Сей меланхолическій утесъ не страшенъ для плавателя, которой не только не боится его, но часто, увидѣвъ его издалека, пристаетъ у сихъ береговъ пустынныхъ. Мирные пастухи пріятно отдыхаютъ на вершинѣ утеса; тамъ, наслаждаясь прохладой подъ тѣнію тополей, они слѣдуютъ взорами за стадомъ и стерегутъ его... И я, путешествуя по Швейцаріи, мечтала на утесѣ Савиній; и я плакала надъ ихъ могилою! Трогательное преданіе, слышанное мною въ разсѣянныхъ хижинахъ Шинделинга, есть основаніемъ слѣдующей исторіи:
   Антонія родилась въ Женевѣ; у нее была старшая сестра -- единственный предметъ любви ихъ матери; Антонія, жертва несправедливаго пристрастія, большую часть молодости своей провела въ слезахъ и горести. Одинъ родственникъ съ матерней стороны, живо тронутый ея положеніемъ, снискалъ довѣренность ея; но Мюльсень (это имя его) рѣдко пріѣзжалъ въ Женеву. Надѣясь наслѣдовать имѣніе своего дяди, жившаго въ Шинделингѣ, онъ почти все время проводилъ съ нимъ въ сей пустынѣ. Сестра Антонія, получивъ все имѣніе, вышла за мужъ за человѣка богатаго. Скоро потомъ нещастная Антонія лишилась матери и осталась сиротою, имѣя отъ роду двадцать три года, безъ достатка, безъ наставника, но не безъ утѣшенія: у нее былъ другъ. Мюльсень поспѣшилъ пріѣхать къ ней, отеръ слезы ея, предложилъ ей -- болѣе нежели любовь -- совершенное почтеніе, вѣрную дружбу. Антонія приняла руку его и съ радостію удалилась навсегда въ пустыни Шинделинга. Дикое обиталище не заставило ее печалиться. Старой дядя, встрѣтивъ ее съ радостію, сказалъ: "ты будешь здѣсь царицею, будешь любимою." Доброй отшельникъ умѣлъ говорить съ женщинами; и чего оставалось желать той, которая, живучи въ домѣ матери, была чужою?
   Людвиль (такъ назывался дядя Мюльсеневъ) былъ шестидесятилѣтній холостой старикъ; безпечность, лѣность и кротость, были основаніемъ его характера; миръ и тишину онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ; никогда не хотѣлъ жениться, именно для того, чтобы ничѣмъ не нарушить своего спокойствія. Хотя онъ былъ вовсе неспособенъ ко лживости и притворству, но свѣтъ судилъ о немъ иначе, всѣ наружности его были обманчивы. Его почитали философомъ, потому что уже десять лѣтъ, онъ жилъ въ уединеніи; а въ самомъ дѣлѣ онъ избралъ сей родъ жизни по одной безпечности; ему было тутъ хорошо, и для того онъ не заботился о другомъ жилищѣ. Важность и разсудительность изображались на лицѣ его; всѣ почитали его человѣкомъ глубокомысленнымъ, хотя онъ во всю жизнь не предавался размышленію; даже думали найти въ немъ нѣчто романическое, видя его нерѣдко бродящаго по утесамъ и по берегу озера; но въ самомъ дѣлѣ онъ искалъ ручейковъ и потоковъ единственно для того, чтобы наслаждаться прохладою; останавливался на зеленой муравѣ для того, чтобы полежать и заснуть. Не будучи способнымъ къ истинной привязанности, онъ былъ любезенъ и снизходителенъ, и отъ того прослылъ старикомъ чувствительнымъ. Онъ никогда не бранился, потому что это непріятно, тягостно; лучше любилъ прощать, не входя ни въ какія изъясненія, нежели горячиться, или скучать. Являлся ли нещастный съ прозьбою о пособіи -- онъ немедленно помогалъ ему, и именно для того, чтобы поскорѣе избавиться отъ непріятнаго впечатлѣнія. --Никому не приходило въ голову почитать его человѣкомъ взыскательнымъ; казалось, что онъ совсѣмъ не хочетъ первенствовать, а въ самомъ дѣлѣ подчинялъ себѣ всѣхъ окружающихъ. Когда оставляли его, онъ не жаловался, не показывалъ смущенія; но лишь только, возвращались къ нему, онъ былъ такъ веселъ, такъ щастливъ, что тотъ упрекалъ себя, кто уходилъ отъ него, хотя на самое короткое время. Естьли кто изъявлялъ ему уваженіе, усердіе; онъ казался такъ тронутымъ, столько говорилъ о томъ, въ такихъ выраженіяхъ свидѣтельствовалъ свою благодарность, что никакъ не льзя уже было послѣ того обмануть его увѣренность, Наконецъ, по расположенію характера своего, онъ нечаянно открылъ важную тайну украшать эгоизмъ завѣсой скрытности, управлять тѣми, которые жили съ нимъ вмѣстѣ, не только безъ принужденія, но еще заставляя любить себя.
   Людвилъ искренно обрадовался прибытію Антоніи: его домоправительница была стара и нездорова; теперь признательная племянница должна имѣть о немъ попеченіе. Въ самомъ дѣлѣ, все перемѣнилось въ замкѣ, все стало веселѣе, все ожило въ немъ; вдругъ увидѣли во всемъ порядокъ и опрятность, какая-то пріятная наружность тотчасъ давала чувствовать, что есть хозяйка въ дом123;, было примѣтно, что обитаетъ въ немъ женщина. Старой дядя имѣлъ лучшій присмотръ, лучшую услугу, и каждой день не переставалъ хвалить Антонію, каждой день поздравлялъ своего племянника съ такою доброю женою. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ, Антонія ощутила беременность. Будучи отъ природы весьма нѣжною, не знавъ никогда любви, она сильно желала имѣть дѣтей; напередъ чувствовала, какъ страстно будетъ любить ихъ, и обѣщалась установить между ними совершенное равенство: она не забыла о несправедливостяхъ, которыя терпѣла отъ своей матери.
   Тогожъ года при концѣ осени, Антонія родила двухъ прекрасныхъ дѣвочекъ, которыя столько были похожи одна на другую, что въ самую минуту рожденія надлежало отличить ихъ знакомъ, для предупрежденія замѣшательства. Скоро потомъ отдали ихъ на руки матери и оставили ее одну съ младенцами. Тогда Антонія, смотря на нихъ съ чувствомъ неизъяснимой любви и радости, сказала; "Милыя, невинныя творенія! Небо услышало мои молитвы, и произвело васъ на свѣтъ для того, чтобы быть равно любимыми. Ахъ! желаю всегда ошибаться въ васъ, желаю не полагать для васъ различія въ моемъ сердцѣ. Хочу, чтобы самые законы не могли дать вамъ преимущества одной передъ другою.... уничтожаю между вами право старшинства, причинившее мнѣ столько горести..." Говоря сіе, Антонія развязала ленты, которыя различали дочь старшую отъ младшей; въ то самое время вошли дядя и мужъ ея, и Антонія объявила, что бравши поперемѣнно дѣтей на руки, она смѣшала ихъ, и теперь совсѣмъ не знаетъ, которая дочь старшая. Думали, что она сдѣлала это изъ легкомыслія, досадовали, побранили ее; но пособить было нечѣмъ.
   Антонія рѣшилась сохранишь равенство между дѣтьми, и хотѣла, чтобы онѣ носили одно имя. Ей говорили, что тогда совершенно не льзя будетъ различить ихъ; она отвѣчала, что ей того-то и надобно. Малюткамъ дали имя Савиніи, празднуемой Святой 19-го Октября, то есть, того дня, въ которой онѣ родились. Одна грудъ материнская кормила обѣихъ дочерей; ихъ воспитывали въ такой любви взаимной, что лишь только одна сестра начинала плакать, тотчасъ и другая заливалась слезами". Сіе побужденіе Натуры и чувствительности ежедневно обнаруживалось въ нихъ; время и возрастъ усиливали дружбу, утверждаемую попеченіями Антоніи и сходствомъ ихъ склонностей и характеровъ. Все было общее между ними: игрушки, платье, даже награды и наказанія. Естьли одна дѣлала въ чемъ нибудь проступокъ, мать взыскивала съ той, которая на глаза попадалась, и дитя не старалось оправдываться, хотя и не знало вины за собою: ихъ пріучили думать, что та и другая были одно и то же безъ всякаго различія; слѣдственно онѣ не почитали себя въ правѣ говорить: это не я; сверьхъ того, когда наказывали одну сестру, другая терпѣла не менѣе. Ничто не могло возбудить въ нихъ зависть; онѣ равно обожали мать свою, которая, не смотря на необыкновенное сходство, могла различать ихъ, но всегда показывала видъ, будто не умѣетъ и не старается распознавать.
   Лаская одну изъ нихъ, она обыкновенно говорила: "Знаю, что Савинія теперъ сидитъ на моихъ колѣняхъ", но не знаю, которая изъ двухъ; какая нужда! и обѣихъ люблю съ одинакою нѣжностію." Одна была умнѣе и имѣла лучшую память; но имъ никогда не давали разумѣть, что это примѣчаютъ. Не рѣдко та, которая тверже знала урокъ, сказывала его вмѣсто сестры своей, и не только безъ умышленнаго намѣренія обмануть, но еще съ чистосердечнымъ признаніемъ: "сестрица не могла выучить, я успѣла болѣе; все равно!" -- и въ этомъ соглашались съ нею. Иногда Антонія говорила другой: "будь и ты также прилѣжна, чтобы въ случаѣ могла оказать сестрѣ твоей такую же услугу." Сего увѣщанія довольно было возбудить въ нихъ живѣйшее соревнованіе; обѣ учились съ такими успѣхами, какихъ только мать желать можетъ. Сходство въ нихъ было чрезвычайно, не льзя было хвалить красоту одной, такъ чтобы похвала не принадлежала обѣимъ. Онѣ имѣли голосъ совершенно одинакой: когда одна пѣніемъ плѣняла слушателей, тогда и другая участвовала въ рукоплесканіяхъ. Онѣ, такъ сказать, слились въ одно существо, и безпрестанныя ошибки, къ которымъ онѣ подавали поводъ, ни забавляли, ни изумляли ихъ; словомъ, не были уже для нихъ ошибками; имъ казалось, что тотъ не ошибался, кто почиталъ ихъ за одну особу; я, мой, моя, не только были словами неупотребительными между ними, но совершенно забытными, Антонія всячески старалась усилить въ нихъ взаимную любовь, укореняя въ сердцахъ ихъ сей пріятный обманъ. Болѣзни, которымъ онѣ подвергались въ одно и тоже время, навсегда утвердили въ нихъ увѣренность въ существенности физической симпатіи. Воображеніе и чувствительность довершили убѣдить ихъ въ истинѣ сей мечты; естьли одна падала, другой казалась, что чувствуетъ, и чувствовала въ самомъ дѣлѣ боль отъ удара; удовольствія и прискорбія, взаимно ощущаемыя, были узломъ ихъ дружбы. Наконецъ онѣ обѣ совершенно увѣрились, что нить жизни ихъ была нераздѣльная, единственная, и что по непремѣнному, таинственному закону Природы, смерть ихъ должна быть также общая. Такая необыкновенная связь восхищала Антонію, устрашала Мюльсеня, приводила въ недоумѣніе Людвиля, которой всегда жилъ только самъ для себя и часто говаривалъ: "я тутъ ничего не понимаю." -- Ахъ! какъ онѣ щастливы! восклицала Антонія. "Но что съ ними будетъ," спрашивалъ благоразумный Мюльсень, "естьли судьба разлучитъ ихъ?"... Ахъ! можно ли безпокоиться, наслаждаясь блаженствомъ истиннымъ, чистѣйшимъ? Совмѣстна ли предусмотрительность съ пламенною чувствительностію? Такъ! женщина должна быть управляема мущиною; ему одному принадлежитъ благоразуміе. Кто имѣетъ способность судить и предвидѣть слѣдствія, тотъ рожденъ наставлять другихъ.
   Антонія была щастливою матерью и супругою. Мюльсень нѣжно любилъ ее; они довольны были другъ другомъ и жили въ совершенномъ согласіи. Одинъ Людвиль, со времени рожденія Савиній, былъ недоволенъ; имъ менѣе стали заниматъ ея. Антонія почти всѣ минуты посвятила на воспитаніе дочерей своихъ, которыя съ своей стороны обнаруживали нѣжную привязанность преимущественно къ матери и къ Мюльсеню; какая-то ревность тайно мучила стараго дядю. Имъ занимались съ нѣжною попечительностію; но онъ требовалъ изключительной привязанности. Онъ сдѣлался печальнымъ и угрюмымъ; узналъ наконецъ собственнымъ опытомъ, до какой степени эгоизмъ унижаетъ старость. И для чего человѣку, стоящему на краю могилы, лишившемуся пріятностей, дарованій, силъ душевныхъ и тѣлесныхъ, недовольствоваться должнымъ уваженіемъ, данью справедливой признательности и почтенія? для него требовать изключительно, единственной привязанности?
   Между тѣмъ обѣ сестры вступилъ на шестнадцатой родъ возраста; обѣ равно цвѣли красотою плѣняющею; сходствіе ихъ столь же было удивительно, какъ и прежде; одинакія черты, станъ, ростъ, голосъ, заставляли каждаго ошибаться, кромѣ матери... Однакожъ, смотря пристально сравнивая съ крайнею примѣчательностью, можно было видѣть, что одна была прекраснѣе, имѣла болѣе пріятности, нежели другая; образъ ея былъ самымъ лучшимъ произведеніемъ Натуры, совершенною картиною, которой другая сестра казалась точною копіею. Впрочемъ сіе различіе не могло быть примѣтно для глазъ обыкновенныхъ, или невнимательныхъ. Бывъ воспитаны въ пустынномъ уединеніи, онѣ никого не видали, кромѣ своихъ родителей, слугъ и грубыхъ поселянъ; никому не было нужды сравнивать ихъ. Живучи въ обществѣ, онѣ не имѣли бы ни одинакихъ характеровъ, ни одинакихъ чувствованій; каждой изъ нихъ безпрестанно твердили бы, что она прекраснѣйшая, любезнѣйшая изъ всѣхъ женщинъ, и каждая наконецъ увѣрилась бы въ томъ, или по крайней мѣрѣ пожелала бы быть такою. Но провождая жизнь въ сельской, невинной простотѣ, онѣ не имѣли понятія о завистливой ревности; ни одинъ разъ такая мысль въ голову имъ не приходила. Онѣ были въ томъ возрастѣ, въ которомъ страстная взаимная привязанность соединяетъ въ себѣ младенческое простосердечіе съ стремительною, благородною чувствительностію лѣтъ юныхъ. Ахъ! какъ сладостно любишь въ щастливомъ невѣдѣніи о непостоянствѣ и неблагодарности! Савиніи любили другъ друга съ совершенною безпечностію: рѣшась никогда не разставаться, онѣ думали, что самая смерть не могла разлучить ихъ; вѣрили, что жизнь одной сестры, естественно сопряжена была съ бытіемъ другой. Сія увѣренность произвела между ними нѣчто магическое ибо привязанность къ жизни и къ сохраненію бытія своего -- сей эгоизмъ, такъ сказать, непобѣдимой -- была твердымъ основаніемъ взаимнаго соучастія и преданности неограниченной. Не признательность сопрягала ихъ: нѣтъ! истинная дружба не основывается на благодарности. Имѣетъ ли въ ней нужду симпатія неизъяснимая? Кто любитъ, тотъ не почитаетъ себя одолженнымъ; онъ думаетъ, что все съ его стороны заплачено; и надобно ли благодарить за такія благодѣянія, которыя не стоили никакого принужденія, никакихъ усилій; за благодѣянія, которыя не удивляютъ того, кому оказываются? Обѣ сестры любили одна другую, какъ любить можно самаго себя; естьлибы одна подвергала жизнь свою опасности для спасенія другой, она была бы увѣрена, что дѣлаетъ то для собственной пользы, и въ самомъ дѣлѣ повиновалась бы влеченію непобѣдимому. Онѣ такъ хорошо знали самихъ себя, столь сходныя имѣли чувства, что не требовали другъ у друга совѣта и мнѣнія: каждая напередъ угадывала ихъ. Живучи всегда вмѣстѣ, онѣ ни на одну минуту не разставались безъ того, чтобы не скучать, и въ разлукѣ никакъ не могли быть спокойными, не могли ничѣмъ забавляться. Восхитительное зрѣлище не веселило ихъ, естьли онѣ были не вмѣстѣ. Лучшая забава ихъ состояла въ провожденіи прекрасныхъ лѣтнихъ вечеровъ на каменномъ утесѣ, которой послѣ названъ ихъ именемъ, на берегу озера Лаверзерскаго. Антонія, съ первыхъ дней прибытія въ Шинделингъ, восхищалась симъ мѣстомъ, покрытымъ мохомъ и зеленью; на вершинѣ утеса была площадка, на которой два человѣка могли помѣститься съ удобностію. Какой видъ открывался взорамъ! съ одной стороны прелестныя долины, съ другой озеро, омывающее подошву утеса, Антонія и Мюльсень сначала не рѣдко провождали тамъ радостныя минуты. Въ день рожденія дочерей, мать посвятила сей утесъ любимымъ малюткамъ, велѣла посадить на берегу два тополя и вырѣзать на камнѣ имена Савиній. Обѣ сестры украсили сіе дикое мѣсто, которое любовь дѣтская и дружба сдѣлала для нихъ столь милымъ; кусты розовые и лилейные увѣнчали вершину утеса, гирланды изъ листьевъ виноградныхъ и душистой жимолости соединили оба тополя, и каждой день прекраснаго времени года сіи дерева, эмблемма братской нѣжности, были украшаемы свѣжими цвѣтами; не щадили ни луговъ, ни цвѣтниковъ для сего употребленія. Весь утесъ, усыпанный листками розъ, представлялъ огромный стогъ цвѣтовъ, которой можно было почесть трономъ Флоры. Тамъ Савиніи провождали цѣлые часы въ разговорахъ о своемъ щастіи; тамъ сочиняли невинные планы, не дальновидные (кто въ щастіи занимается будущимъ?), но для завтрашняго дня, или для вечера. Часто пѣли романсы; любили смотрѣть на гладкую поверхность озера, повторяющаго разные предметы въ прозрачной, тихой водѣ своей; иногда одна, наклонясь впередъ и смотрясь въ зеркалѣ водъ, говорила улыбаясь: "я на тебя смотрю, сестрица!" -- "Точно, милая моя это я!" отвѣтствовала другая.
   Обѣ Савиніи каждой день поперемѣнно что нибудь читали старому Людвилю; между тѣмъ, какъ одна занималась чтеніемъ, другая, по приказанію Антоніи, гуляла въ саду. Въ одно утро, юная Савинія, сидя на берегу обширнаго водоема, смотрѣла на маленькаго сына садовникова, которой шагахъ въ тридцати отъ нее рѣзвился. По нещастію, мальчикъ упалъ въ воду, которая хотя была не глубже трехъ футовъ, но четырехлѣтнему младенцу необходимо надлежало бы утонуть, естьли бы Савинія съ быстротою молніи не бросилась къ бассейну и не вытащила дитяти, въ то самое время, когда мать въ безпамятствѣ бѣжала, чтобы спасти его. Савинія отдала ей младенца. Мать, исполненная чувствомъ благодарности, упала къ ногамъ ея и, заливаясь слезами, говорила: "скажите, милостивая Государыня, кому я обязана избавленіемъ моего сына?" -- Какъ! развѣ ты не знаешь, что я одна изъ Савиній? -- "Такъ, милостивая государыня? но скажите, которая изъ двухъ? какъ разпознать васъ? Пожалуйте мнѣ какой нибудь знакъ, чтобы я могла различить васъ отъ сестрицы". -- Отъ моей сестрицы? а на что? -- "Мнѣ надобно знать, кто спасъ отъ смерти моего сына." -- Я, или сестрица, развѣ это не все равно? -- "Для меня не все равно." -- Сей отвѣтъ показался Савиніи столь страннымъ, что она причла его къ простодушію поселянки, улыбнулась и сказала: "будь увѣрена, добрая Марья, что между Савиніями нѣтъ никакой разницы." -- Какъ! не однѣ ли вы избавили моего сына? -- "Сестрица, будучи на моемъ мѣстѣ сдѣлала бы тоже."-- Однакожъ я должна благодарить васъ.-- "И сестрицу". -- Васъ болѣе. -- "Вижу, какъ трудно вразумить тебя. Послушай, естьли ты не любишь сестрицы столько же, сколько меня, то я стану почитать тебя неблагодарною." -- Ахъ, нѣтъ, сударыня? я знаю, чѣмъ вамъ обязана. -- "Слѣдственно, ты должна равно любить обѣихъ Савиній." -- Сударыня, естьли бы вы чѣмъ нибудь обидѣли меня, должна ли бы я была сердиться на вашу сестрицу? -- "Какое сравненіе! развѣ мы способны обижать? развѣ мы злы?" -- Совсѣмъ нѣтъ; но, естьли бы одна изъ васъ, естьли бы на примѣръ, ваша сестрица была такою?.. -- "Тогда мы не былибъ уже Савиніи; тогда не былибъ мы одно и то же." Говоря сіе, она подходила къ воротамъ замка и поспѣшно скрылась, желая перемѣнить измокшее платье.
   Въ одинъ прекрасной вечерѣ, Савинія, сидя на любимомъ своемъ утесѣ, были свидѣтельницами пантомимной сцены, которая живо тронула ихъ обѣихъ. Противъ утеса, на другомъ берегу озера, стояла уединенная хижина, осѣняемая густыми липами и окруженная прекраснымъ садомъ; Савиніи знали, кому она принадлежала. Въ ней жила старая вдова съ двумя внучками, изъ которыхъ одна, недавно вышедшая за-мужъ, должна была въ тотъ же самой день оставить отечественной берегъ и отправишься вмѣстѣ съ супругомъ своимъ въ деревню, отстоящую въ двадцати миляхъ отъ прежняго ея жилища. Савинія, смотря издали, видѣли вдову, зятя и обѣихъ дочерей, выходящихъ изъ хижины и медленно приближающихся къ озеру, гдѣ находилась привязанная къ засохшему пню старой ивы лодка, на которой обоимъ супругамъ надлежало переправляться. Старая вдова и ея дочери обнимались съ рыданьемъ. Младшая сестра новобрачной въ минуту разлуки вскочила въ лодку, чтобы еще разъ прижать къ своему сердцу милую подругу дѣтства. Наконецъ должно было разлучиться, и лодка отвалила отъ берега.. Новобрачная, вся въ слезахъ, простирала руки къ первымъ предметамъ любви своей, къ мирной хижинѣ, въ которой осталась колыбель ея; теперь она предалась бурнымъ волнамъ непостояннаго озера, разлучилась съ милою родиною, гдѣ въ невинности протекли щастливѣйшіе дни ея жизни, теперь плыветъ въ страну незнакомую, чувствуетъ въ сердцѣ томительное безпокойство о будущей судьбѣ своей... Сіе зрѣлище сильно тронуло Савиній. "Ахъ!" сказала одна изъ нихъ: "какъ мнѣ жаль нещастную, разлучаемую съ кровомъ родительскимъ! О сестрица! что будетъ съ нами, естьли насъ?...." -- Можно ли насъ равнять съ сестрами не-двойнями! какой варваръ захотѣлъ бы разлучить насъ? -- "Жребій нашъ одинаковъ; естьли намъ должно будетъ перемѣнить состояніе, то мы вмѣстѣ въ одно время поклянемся предъ олтаремъ и никогда не оставимъ дома родительскаго". -- Говоря сіи слова, она увидѣла вдали лодку, плывущую къ ихъ берегу; озеро волновалось, внезапно поднявшійся сильной вѣтеръ съ стремленіемъ гналъ лодку по влажной стихіи {Швейцарскія озера весьма опасны; лодки часто погибаютъ въ нихъ.}. Спустя не много, можно было разпознать сидящихъ въ лодкѣ, стараго гребца, и съ нимъ молодаго человѣка, изрядно одѣтаго и собою очень миловиднаго. Между тѣмъ небо потемнилось, горизонтъ покрылся тучами темнобагровыми; вылетающія изъ нихъ молніи, повторяясь въ озерѣ и мгновенно проводя на немъ яркія бразды; казалось, усугубляли блескъ свой. Воды, отражая огонь небесной и волнистой образъ облаковъ, представляли зрѣлище горящаго моря, которое въ бурномъ колебаніи угрожало погибельно скудельной лодкѣ. Савиніи отъ всего сердца желали спасенія плавателямъ; движимыя страхомъ и состраданіемъ, онѣ обѣ стали на колѣна и молились за нещастныхъ.... Вдругъ вѣтеръ заревѣлъ съ сугубымъ напряженіемъ, и лодка скрылась подъ волнами, въ пяти стахъ шагахъ отъ берега, Савиніи вскричали отъ ужаса; но скоро увидѣли на поверхности воды молодаго человѣка, плывущаго къ утесу. Тогда одна сестра поспѣшно побѣжала искать помощи; другая осталась на мѣстѣ, чтобы предложить плавателямъ гостепріимство въ замкѣ. Между тѣмъ незнакомой, почти достигши берега, оглядывается и, видя, что старой гребецъ лишался силъ, возвращается назадъ, беретъ его за руку и, спасши собственную жизнь, имѣетъ сугубое щастіе избавить отъ смерти себѣ подобнаго. Онъ выходитъ на берегъ у подошвы утеса. Трепещущая Савинія изъявляетъ радость свою трогательными воплями. Чужестранецъ возводитъ взоры на гору, съ удивленіемъ видитъ прекраснѣйшую дѣвицу, стоящую на семъ величественномъ тронѣ Флоры, и преклоняетъ колѣна передъ нею. Савинія, съ невиннымъ простосердечіемъ, съ чувствомъ нѣжнаго участія, простираетъ къ нему руки, смѣется и плачетъ отъ восхищенія.... "Существо небесное!" восклицаетъ незнакомецъ; "я причиною слезъ твоихъ; Небо, услышавъ мои молитвы, спасло меня." Въ сію минуту другая Савинія прибѣгаетъ на берегъ вмѣстѣ съ своими родителями и слугами, которые, безпокоясь объ юныхъ сестрахъ, повсюду некали ихъ во время бури. Савинія повстрѣчалась съ ними и привела ихъ къ утесу. Чужестранецъ, стоя на колѣняхъ, не сводилъ глазъ съ Савиніи, стоящей на верьху утеса; съ благоговѣніемъ внималъ словамъ ея, и вдругъ услышалъ подлѣ себя тотъ же нѣжный, плѣнительной голосъ. Приглашали его идти въ замокъ. Онъ поднимается съ трепетомъ, цепенѣетъ отъ изумленія, видя предъ собой другую Савинію... опять смотритъ на утесъ -- и тамъ тотъ же образъ..... "Какое непостижимое чудо!", восклицаетъ онъ: "Природа, обрадовавшись совершенству своего творенія, захотѣла произнести другое, подобное ему, и произвела два образца неподражаемые!" --
   Антонія и Мюльсень, подошедъ къ чужестранцу, узнали отъ него, что онъ родомъ изъ Женевы, путешествуетъ по Швейцаріи изъ любопытства и называется Вальривомъ. Мюльсень уважалъ отца его; онъ весьма обрадовался знакомству съ молодымъ человѣкомъ, котораго наружной видъ обѣщалъ много хорошаго. Вальрива и стараго лодочника привели въ замокъ и приняли со всѣми знаками благодѣтельнаго гостепріимства. Вальривъ не спускалъ глазъ съ обѣихъ сестеръ; ему хотѣлось узнать, которая изъ нихъ на утесѣ проливала радостныя слезы о его избавленіи; но невозможно было различить сестеръ, и никто не могъ объявить ему вѣрнаго къ тому средства. На вопросы его отвѣчали, что обѣ сестры имѣютъ одно имя, что старшей нѣтъ между ними.... Вальривъ находился въ крайнемъ недоумѣніи... Сѣли за столъ, Вальривъ занялъ мѣсто противъ Савиній, смотрѣлъ на нихъ съ великимъ изумленіемъ и сравнивалъ; наконецъ ему удалось примѣтить въ лицахъ сестеръ нѣкоторую рознищу. Восхищаясь новымъ открытіемъ своимъ, онъ сильно хотѣлъ, чтобы прекраснѣйшая была та самая, которая встрѣтила его на утесѣ. Послѣ ужина, подходить къ ней и тихимъ, робкимъ голосомъ говоришь, что онъ никогда не забудетъ нѣжнаго состраданія, изъявленнаго ею, когда онъ увидѣлъ ее въ первой разъ на утесѣ.... Савинія не скрыла, что она была въ то время весьма тронута его положеніемъ. Вальривъ затрепеталъ отъ радости, нашедъ ту, которую искалъ, и мысленно обѣщался, не смѣшивать ее съ сестрою.... Между тѣмъ Савинія, не много подумавъ, спросила его: по чему онъ почитаетъ ее тою которую сперва увидѣлъ? "Ахъ!" отвѣчалъ онъ: "глаза могутъ ошибиться, но сердце никогда не обманываетъ." Савинія изумилась, покраснѣла и замолчала. Въ сію минуту подходитъ сестра ея; Вальривъ началъ говорить о другомъ дѣлѣ. Несмотря на изнеможеніе отъ случившагося съ нимъ въ тотъ день, онъ не могъ сомкнуть глазъ во всю ночь и безпрестанно думалъ о Савиніи на утесѣ. Онъ уже страстно любилъ ее, и мудрено ли? Вальривъ былъ молодъ, а въ :его лѣта ничто не воспламеняетъ любви такъ скоро, какъ первое свиданіе, необыкновенное и романическое.
   На другой день по утру, Вальривъ увидѣлъ въ замкѣ великое смятеніе; узнанв, что Антонія очень дурно провела ночь и занемогла жестокою горячкою, онъ пошелъ къ старику, хозяину замка, и объявилъ, что ему было бы крайне прискорбно оставить добрыхъ людей, которые приняли его съ такою благосклонностію, прежде нежели всѣ успокоятся. Людвиль, испуганный всеобщею печалію и смятеніемъ, весьма обрадовался, что остается въ домѣ любезной молодой человѣкъ, которой по крайней мѣрѣ одинъ не похожъ на отчаяннаго. Кто не принимаетъ участія въ общей горести: тотъ чувствуетъ какое-то униженіе, какую-то пустоту душевную, несноснѣйшую, можетъ быть, самой горести въ такомъ случаѣ надобно притворяться -- поступокъ низкой! Изъ сего видно, что эгоизмъ имѣетъ въ себѣ нѣчто подлое, постыдное. Человѣкъ холодный хочетъ скрыть равнодушіе свое подъ наружностію вѣжливости и любезности; но сего недовольно: надобно казаться тронутымъ до глубины сердца -- а въ этомъ не льзя успѣть, сколько бы кто ни притворялся. Нечувствительной завидуетъ тѣмъ, которые плачутъ отъ истинной горести, желаетъ самъ подражать имъ и дѣлается страннымъ въ глазахъ ихъ; онъ не понимаетъ ихъ языка, не умѣетъ говорить съ ними, досаждаетъ имъ безъ намѣренія, видитъ свое одиночество, и наконецъ боится быть между печальными. Въ такихъ обстоятельствахъ онъ почитаетъ себя щастливымъ, нашедъ другаго равнодушнаго, при которомъ не имѣя нужды притворяться, отдыхаетъ посл 23; долговременнаго, утомительнаго принужденія. И такъ Людвиль съ радостію принялъ предложеніе Вальрива. "Останьтесь съ нами," сказалъ онъ: "вы крайне одолжите меня; находясь въ великихъ хлопотахъ, я имѣю нужду въ разсѣяніи; мы будемъ проводить вечера за шахматною доскою." Старикъ вспомнилъ, что Мюльсень не тотъ уже сотовариществовать ему въ игрѣ, по крайней мѣрѣ семь или восемь дней, и внутренно удивлялся непостижимымъ путямъ Провидѣнія, которое назначило Вальриву быть выброшеннымъ на берегъ Шинделинга, чтобы замѣнить имъ племянника въ важныхъ вечернихъ упражненіяхъ.
   Между тѣмъ обѣ сестры, равно любящія мать свою, не оставляли ее ни на минуту; обливаясь слезами, онѣ ничѣмъ другимъ не занимались, кромѣ своей горести; видя мать свою въ опасности, ни о чемъ другомъ.не могли думать; даже забыли о миловидномъ юношѣ, которой наканунѣ казался имъ столь любезнымъ. Пріѣхавшій ввечеру Лѣкарь нѣсколько ободрилъ печальное семейство, увѣривъ его, что болѣзнь Антоніи неопасна, хотя и будетъ нѣсколько продолжительна. На другой день Антоніи стало гораздо легче, и Лѣкарь поручился въ ея выздоровленіи. Тогда Савиніи вспомнили о молодомъ чужестранцѣ;, спросили о немъ и обрадовались, узнавъ, что онъ находится въ замкѣ. Послѣ обѣда Вальривъ повстрѣчался съ одною изъ нихъ, съ тою, которую полюбилъ; посмотрѣлъ на нее пристально, и желая узнать, кого видитъ передъ собою, съ чувствомъ нѣжнаго участія началъ говорить объ Антоніи. Савинія была жива тронута, и слезы невольнымъ образомъ покатились изъ глазъ ея. "Такъ! это она!" вскричалъ Вальривъ: мои слезы говорятъ мнѣ... это Савинія на утесѣ.... то, которая обо мнѣ плакала!"... -- Сестрица такъ же плакала бы. -- "Мнѣ ни до кого другаго нѣтъ нужды; ваша чувствительность драгоцѣнна для меня!".... При сихъ словахъ, сердце простодушной Савиніи затрепетало; въ первой разъ она ощутила пріятное впечатлѣніе, видя, что ее предпочитаютъ сестрѣ; но сіе движеніе не изумило ее, потому что она не примѣтила онаго. Молодые люди не любятъ предаваться разсужденіямъ, будучи въ сильномъ движеніи; тогда забываютъ они о всѣхъ другихъ чувствахъ, кромѣ того, которымъ одушевляются. Часто упрекаютъ ихъ въ непостоянствѣ -- не несправедливо; новое впечатлѣніе не заглаждаетъ прежнихъ, не останавливаетъ ихъ дѣйствія: въ шестнадцать лѣтъ отъ роду, при неопытной невинности, съ чувствительною душею, съ пламеннымъ воображеніемъ, всѣ движенія сердца бываютъ пылки, стремительны, и первое очарованіе любви легко ослабляетъ чувство дружбы.
   Вальривъ, страстно влюбленный, въ тотъ же вечеръ открылъ тайну свою Людвилю, которой весьма удивился тонкому его искуству разпознавать предметы, столь похожіе одинъ на другаго. Вальривъ былъ молодъ, богатъ и ни отъ кого не зависѣлъ. Людвиль обнадежилъ его, что Мюльсень и Антонія согласятся на его предложеніе съ тѣмъ только, естьли онъ поселится въ Шинделингѣ. Старику очень того хотѣлось для собственныхъ видовъ, и Вальривъ обѣщался исполнить его волю. Людвиль еще объявилъ ему, что надобно сыскать жениха для другой Савиніи, потому что Антонія непремѣнно хочетъ обѣихъ дочерей выдать въ одно время; Вальривъ, отвѣтилъ, что y него есть двоюродной братъ, его искренній другъ, молодой, любезной, богатой и свободной отъ всѣхъ обязанностей, и что онъ напередъ за него ручается во всемъ.
   На другой день Антоніи стало гораздо легче, такъ, что противъ чаянія самаго Лѣкаря, она могла встать съ постели и просидѣть въ длинныхъ креслахъ цѣлой день; однакожь она была еще очень слаба, и хотя находилась въ полномъ умѣ, но не получила еще прежней памяти и не могла хорошо вспомнить о томъ, что произходило въ теченіи предшедшихъ дней. Она проспала все послѣобѣденное время; Савиніи между тѣмъ съ Мюльсенемъ, Лѣкаремъ и Вальривомъ сидѣли у Людвиля. Молодой чужестранецъ ясно видѣлъ, что предметъ любви его чувствуетъ къ нему склонность; но не примѣтилъ впечатлѣнія, здѣланнаго имъ въ сердцѣ другой Савиніи. Обѣ сестры столь тѣсно были сопряжены между собою, что любовь не могла прикоснуться къ одной, не заразивъ другой; имъ неизвѣстно было даже названіе той страсти, которая вкралась въ невинныя сердца ихъ; онѣ не открывались другъ другу съ видомъ препорученія тайны, но безпрестанно говорили о Вальривѣ. Привыкнувъ мыслить одинаково, для нихъ было не удивительно имѣть однѣ чувства, одинъ языкъ; онѣ съ восторгомъ говорили о Вальривѣ, и еще болѣе полюбили одна; другую, видя сходство въ своихъ вкусахъ и склонностяхъ; никогда согласіе столь странное не казалось имъ болѣе достойнымъ похвалы и одобренія. Онѣ равно любили предметъ, занимавшій ихъ мысли; сестра предпочитаемой Савиніи имѣла причины быть въ семъ пріятномъ обманѣ. Вальривъ, видя ее, часто ошибался; но узнавъ, не могъ уже равнодушно смотрѣть на нее: она носила на себѣ образъ столь любезный. Онъ смотрѣлъ на нее такими глазами, какими смотрятъ на портретъ обожаемой особы. Въ изображеніи не находимъ прелестей подлинника; по оно всегда мило для насъ. Въ отсутствіи любимой Савиніи, Вальривъ подходилъ къ сестрѣ ея, говорилъ съ нею, чтобы слышать милой голосъ ея, и сей голосъ отзывался во глубинѣ его сердца. Тогда уже онъ не владѣлъ собою, не скрывалъ страстныхъ чувствъ, ни въ тонѣ своемъ, ни въ физіогноміи, и не имѣя намѣренія обманывать, приводилъ въ соблазнъ юность неопытную.
   Антонія выздоровѣла прежде нежели можно было надѣяться; черезъ нѣсколько дней она совершенно оправилась. Людвиль объявилъ ей и Мюльсеню о предложеніи Вальрива. Старикъ, желая какъ можно скорѣе сочетать любовниковъ, увѣрялъ даже, что Савинія чувствуетъ склонность къ Вальриву. -- "А сестра ея?" прервала Антонія съ живостію. -- И для нее есть женихъ, отвѣчалъ Людвиль; одинъ родственникъ Вальривовъ ищетъ невѣсты молодой, прекрасной и умной съ которою не соскучилось бы жить въ деревнѣ. Вальривъ ручается, что онъ съ радостію согласится принять руку нашей Савиніи, потому что онъ уже писалъ къ нему о семъ дѣлѣ и получилъ отвѣтъ удовлетворительный. Нареченной женихъ найдетъ прелестную простотy, которой совсѣмъ не воображаетъ; онъ не требуетъ богатаго приданаго, но получивъ его, сверьхъ всего, жениться на сестрѣ своего друга, онъ почтетъ для себя великимъ благополучіемъ. Антонія и Мюльсень обѣщали согласишься, нежели дочь ихъ приметъ сіе предложеніе. Савинія, любимая Вальривомъ, была та самая, которую Антонія тайно предпочитала, хотя и другую любила съ живѣйшею нѣжностію; ей было очень пріятно, что Вальривъ умѣлъ выбрать одну изъ сестеръ, не смотря на различіе почти непримѣтное. При семъ случаѣ она замѣтила, что любовь столько же прозорлива, какъ и материнская нѣжность, Антонія захот123;ла въ тотъ же день узнать мысли дочерей своихъ и говорить съ ними порознь. Савинія, назначаемая для Вальрива, услышавъ вопросы отъ матери, будучи объята удивленіемъ и страхомъ и радостію, вскричала: "а сестрица?" Антонія отвѣчала, что у нее также есть женихъ, молодой, прекрасной, другъ и родственникъ Вальриьа; она прибавила, что сей женихъ споро пріѣдетъ, и что свадьба обѣихъ сестеръ въ одинъ день совершится. Другая Савинія поблѣднѣла, когда объявили ей о замужствѣ. "Естьли бы у Вальрива также былъ двойнишной братецъ," сказала она съ робостію, то"... Антонія поняла значеніе сихъ словъ, но думала, что сіе новое впечатлѣніе удобно можетъ изгладиться и что невинному сердцу не трудно будетъ полюбить назначаемаго супруга. Юная нещастливица отвѣчала, на предложеніе матери съ кроткою покорностію, похожею на душевное спокойствіе. Антонія была обманута ею; она не испытала любви. Дѣло казалось окончаннымъ по желанію. Вальривъ бросился къ ногамъ обожаемой Савиніи, въ первой разъ изъяснился ей въ любви своей со всѣмъ жаромъ пылкой страсти. Вечеръ сей былъ очаровательнымъ для обоихъ любящихся. Вальривъ просилъ позволенія у своей невѣсты называть ее съ сихъ поръ Леоніею (самъ онъ назывался Леономъ): для того, онъ говорилъ, "что моя супруга и ея сестра не могутъ носить одного имени; хотя нѣжная дружба соединяетъ ихъ, но однакожь должно положить различіе между ними." -- Позволишь ли? спросила Савинія сестру свою. -- "Ахъ!" отвѣчала печальная Савинія: "ты скоро будешь называться именемъ самымъ пріятнѣйшимъ." -- Имя Савиніи для меня всего дороже. -- "Ахъ! тебя отличаютъ уже названіемъ любимой Вальривомъ!... Хорошо! называйся Леоніею!..." -- Произнося слова сіи, она потупила глаза, на которыхъ заблистали слезы. Сестра не примѣтила ея смятенія; она смотрѣла на Вальрива, ничего не видѣла, кромѣ его; приняла имя Леоніи, которымъ съ сего времени всѣ стали называть ее. Положено общимъ согласіемъ, чтобы Вальриву въ скоромъ времени съ Мюльсенемъ отправиться въ Женеву за нѣкоторыми нужными бумагами, и для сысканія друга его, котораго должно было привезти съ собою въ Шинделингъ. Въ ожиданіи отъѣзда, онъ проводилъ цѣлые дни вмѣстѣ съ Леоніею. Чтобы удобнѣе разпознать ее, онъ каждое утро подносилъ ей букетъ цвѣтовъ, которой она прикалывала къ груди своей: Савинія также любила цвѣты, но не хотѣла уже украшаться ими, Она убѣгала отъ сестры своей, подъ предлогомъ, чтобы не м123;шать ей заниматься съ ея любезнымъ; чувствовала въ сердцѣ своемъ несносное мученіе отъ сугубой ревности, Она любила Вальрива, но любила и сестру свою, любила со всею нѣжностію; завидовала ея щастію, но лучше согласилась бы умереть, нежели нарушить его; болѣе всего оскорбляло ее то, что Леонія изключителько предалась любви, не занималась сестрою и предпочитала ей предметъ столь новой. Наконецъ ей казалось, что сестра для нее уже не существуетъ, что всѣ связи нѣжной дружбы разорваны; она видѣла свое одиночество, и, къ довершенію нещастія, упрекала себя въ невольной склонности къ Вальриву; почитая оную преступленіемъ, была принуждена скрывать свои томленія и учиться притворству.
   Въ одно время, сидя на скамейкѣ въ цвѣтникѣ, она увидѣла идущую мимо садовницу, подозвала ее, посадила подлѣ себя и сказала: "Слушай, милая Марья! сестрица мнѣ не велѣла объявлять тебѣ, которая изъ насъ спасла жизнь твоему сыну; но теперь все перем123;нилось.... теперь могу открыть тебѣ эту тайну." -- Пожалуйте скажите, вы меня тѣмъ очень обрадуете... Буду любить васъ обѣихъ; но ту, которая избавила... -- "Такъ? она рождена быть любимою; ты обязана тѣмъ сестрицѣ." -- Вашей сестрицѣ? Какимъ же образомъ могу различить ее? -- "Теперь уже не трудно разпознать насъ... ее зовутъ Леоніею. Савинія осталась только одна, или лучше сказать, нѣтъ ни одной!"... -- Хоть ваша сестрица и перемѣнила имя, но это не помѣшаетъ принимать ее за васъ. -- "Нѣтъ, Марья! теперь мы уже не походимъ одна на другую... ты можешь узнать ее по букету цвѣтовъ, которой она всегда носитъ на груди, особливо по ея веселости, по свѣжему, полному лицу." -- По лицу? Но онѣ; y обѣихъ васъ такъ прекрасны!... однакожь въ самомъ дѣлѣ вы нѣсколько перемѣнились, сдѣлались блѣднѣе. -- "Такъ, Марья! хочу, чтобы ты знала свою благодѣтельницу. Прежде я могла скрывать отъ тебя... та или другая, не было въ томъ никакой розницы; теперь я должна уступить Леоніи все право на твою благодарность..... Теперь не могу умолчать о томъ, не упрекая себя въ похищеніи чужаго.... Однакожь не говори ей, что ты отъ меня это узнала, можетъ быть, она разсердится; ты объявишь ей въ то время, когда она выдетъ замужъ; до тѣхъ поръ храни мою тайну." Оканчивая слова сіи, Савинія встала и вышла изъ сада; задумчивость привела ее къ озеру. Она взошла на утесъ, бросила взоръ на противуположной берегъ, смотрѣла на сидящую подлѣ хижины внуку старой вдовы и весело разговаривающую съ молодымъ пастухомъ, которой сидѣлъ на камнѣ у ногъ ея. Казалось, что онъ забылъ о своемъ стадѣ, не заботился о накормленіи козъ, которыя, бродя по песчаному берегу, тщетно искали обыкновенной своей пищи. "Эта дѣвушка," говорила Савинія, "уже утѣшилась отъ печали о разлукѣ съ сестрою; a я никогда не привыкну думать, мечтать, жить безъ моей любезной подруги.... Ахъ! кто могъ бы увѣрить меня, что такая нѣжная дружба нѣкогда будетъ виной мукъ жестокихъ? кто отважился бы сказать мнѣ, что я нѣкогда приду на утесъ Савиній плакать, жаловаться на сестру мою, и терзаться тоскою, ей неизвѣстною?... Вотъ мѣсто ея; здѣсь она сидѣла! Мы были неразлучны съ самаго младенчества... теперь я одна осталась! Естьли бы она и пришла сюда, я все не увижу моей Савиніи; сіи тополи уже перестали быть нашею эмблеммою; утесъ уже не нашъ; онъ принадлежитъ одной Леоніи -- такъ, одной ей!... Здѣсь Вальривъ увидѣлъ ее въ первой разъ; здѣсь онъ поклялся любишь ее одну. Я теперь чужая на семъ мѣстѣ любезномъ; не буду болѣе украшать его цвѣтами; буду только каждый день приходить сюда... плакать. Сестрица! милая сестрица! ты, которой жизнь была неразлучно сопряжена съ моею! и ты почитаешь себя способною наслаждаться щастіемъ, когда я терплю муки несносныя? Не уже ля надобно изъясниться тебѣ въ моей горести? не ужели не можешь угадать ее?.... Такъ! помню, что въ самыя первыя минуты твоего щастія не могла я дѣлить съ тобою восхищенія: такое движеніе необычайное, противуестественное разрывало узелъ симпатіи, насъ соединявшій. Нѣтъ! нѣтъ! не возможно! сердце мое не измѣнилось: можетъ ли твое перемѣниться?"....Такъ размышляла нещастная Савинья, закрывъ обѣими руками лицо свое, облитое слезами; она не хотѣла смотрѣть на окружающіе предметы, на молодую дѣвушку, на пастуха, которые, казалось, радовались, говоря о взаимной любви, на озеро, живо напоминавшее объ опасности Вальрива, на утесъ и моховую скамейку, на которой сестры ея уже не было. Будучи объята сими томительными размышленіями, она услышала шумъ человѣка идущаго на берегу. Это былъ Вальривъ, которой искалъ Леонію: увидѣвъ Савинію сидящую на утесѣ и плачущую, ему показалось, что невѣста его воспоминала о первомъ свиданіи и не могла удержать внутреннихъ движеній умиленія. Вальривъ бросился предъ нею на колѣна. Савинія съ трепетомъ произнесла: "не обманывайтесь; это не она!" Удивленный Вальривъ всходитъ на утесъ и садится подлѣ Савиніи и съ живѣйшимъ участіемъ спрашиваетъ о причинѣ слезъ ея. Савинія, тронутая ошибкою, столь для нее пріятною, и страстнымъ взоромъ, котораго она не могла не замѣтить, отвѣчала сперва однѣми слезами; потомъ сказала, что безпокоится о будущемъ жребіи своемъ и назначаемомъ ей супругѣ, совсѣмъ ей незнакомомъ. Вальривъ съ жаромъ хвалитъ своего друга. "Я уже все это слышала отъ васъ," сказала Савинія: "вашъ другъ безъ сомнѣнія добръ и любезенъ; но могу ли нравиться ему? будетъ ли онъ любить меня?" -- Не уже ли въ самомъ дѣлѣ вы сомнѣваетесь? -- "Ахъ! я должна сомнѣваться...." -- Милая Савинія! васъ будутъ обожать... -- "Никто не увѣритъ меня въ томъ...." Вальривъ хотѣлъ еще хвалить своего друга; Савинія вздохнула, не слушала его, встала и сошла съ утеса.
   Спустя два дни, Вальривъ и Мюльсень отправились въ дорогу. Сія разлука была крайне прискорбною для Леоніи, Савинія печалилась не менѣе сестры своей; ей казалось, что горесть Леоніи причиною тоски ея.... Но она опять нашла свою подругу -- и печаль ея нѣсколько увѣрилась, Леонія такъ горевала, что наконецъ Савинія начала безпокоиться. "Сестрица!" сказала она: "ты плачешь такъ, какъ я плакала бы, разставшись съ тобою." -- Ахъ! отвѣчала Леонія: не сравнивай ни съ чѣмъ нашей дружбы. -- "Однакожь ты плачешь и тоскуешь, не смотря на то, что Савинія съ тобою.... Этотъ пришлецъ заставляетъ тебя лить слезы. Ахъ! человѣкъ, намъ чужой, нарушилъ наше спокойствіе!..." Какъ чужой? можетъ ли быть чужимъ для тебя тотъ, кого я люблю?... -- "Не знавъ его, я была такъ щастлива!..." -- A теперь? -- "А теперь? -- Развѣ ты любишь меня по прежнему?" -- При семъ неожиданномъ вопросѣ прискорбное изумленіе изобразилось на лицѣ Леоніи, "Боже мой!" вскричала она: "сестра моя не видитъ моей нѣжной привязанности! спрашиваетъ меня, люблю ли ее! сомнѣвается во мнѣ! обвиняетъ меня!.... Склонность моя къ Вальриву мучитъ ее!.... Слушай: такъ, я люблю сего молодаго человѣка, о которомъ безпокоилась, прежде нежели увидѣла лицо его, котораго великодушію удивлялась, прежде нежели знала имя его; люблю юношу добраго, чувствительнаго, которой подвергалъ опасности жизнь свою для спасенія бѣднаго лодочника. Люблю его; но естьли бы твое щастіе, твое спокойствіе требовало отъ меня пожертвованія сею любовію, тогда, конечно, съ прискорбіемъ, но охотно и безъ усилій, отказалась бы отъ Вальрива. Жертвуя для тебя всѣмъ, я слѣдовала 6ы побужденію непреодолимому, повиновалась бы судьбѣ своей".... -- Сестрица! прервала Савинія, бросившись въ ея объятія: прости меня... чувствую, сколько я виновата передъ тобою.... -- Рыданія не дали ей кончить. Тщетно Леонія хотѣла утѣшить ее; чѣмъ болѣе нѣжности она оказывала, тѣмъ болѣе Савинія терзалась отъ угрызеній совѣсти. Ей казалось ужаснымъ быть совмѣстниціею сестры столь любимой, столь достойной любви; она содрогалась, помышляя, что должна 6удетъ провести жизнь свою съ человѣкомъ, котораго не можетъ любить, и котораго безпрестанно принуждена будетъ, для противуположности, сравнивать съ Вальривомъ. Но болѣе всего мучило ее то, что ей надлежало скрывать отъ Леоніи свою тайну. Какъ! говорила она сама себѣ: я обманываю сестру мою, таюсь отъ нее! когда она открываетъ мнѣ душу свою со всѣмъ чистосердечіемъ, я не имѣю къ ней довѣренности!... Увы! ей не нужно притворяться, непорочное сердце ея не имѣетъ ничего скрытнаго... ей ничто не препятствуетъ быть откровенною.... Какъ! сестра моя имѣетъ такія добродѣтели; которыхъ я не имѣю! похвала сестрѣ моей не можетъ быть похвалою мнѣ! Что я говорю? такая похвала поразила бы меня; я сказала бы: мы уже не походимъ одна на другую... Предавшись симъ томительнымъ размышленіемъ, Савинія проливала горькія слезы; печаль, ее пожирающая, столько разстрояла ея здоровье, что Антонія и Леонія весьма испугались, видя страшную блѣдность и перемѣну на лицѣ ея. Старались узнать о причинѣ ея горести: она отвѣчала, что ожиданіе супруга, ей совсѣмъ неизвѣстнаго, безпокоитъ ее. Отписали къ Мюльсеню и Валъриву о домашнихъ обстоятельствахъ, и убѣдительно просили ихъ возвратится, какъ можно скорѣе, но особенныя дѣла удерживали ихъ противъ воли. Между тѣмъ Савинія, пожираемая скрытною тоскою, болѣе и болѣе изнемогала. Сонъ оставилъ ее совершенно; она съ нетерпѣніемъ ожидала того времени, когда Леонія засыпала, чтобы дать свободное теченіе слезамъ, которыя въ день удерживать старалась. Въ одно утро сильной ударъ грома и шумъ вѣтра разбудили Леонія; когда гроза утихла, обѣ сестры пошли въ садъ и очутились въ аллеѣ, ведущей къ берегу озера. Когда онѣ взглянули на утесъ, непонятное движеніе привело въ трепетъ ихъ обѣихъ... Вѣтеръ опрокинулъ тополи, посаженные въ день ихъ рожденія; гордые верхи сихъ милыхъ деревъ, которыя въ глазахъ обѣихъ сестеръ росли, покрывались зеленью, дружелюбно обнимались вѣтвями; теперь держась только одною корою на пнѣ, упали въ озеро, увяли и печально лежали въ водѣ. Савинія, бросившись въ объятія Леоніи, вскричала: "Ахъ, сестрица! какое пагубное предзнаменованіе!".... Чегожъ пугаться? отвѣчала Леонія: развѣ это предвѣщаетъ?... Она не могла кончить, поблѣднѣла, задрожала и сѣла на травѣ у подошвы утеса. Послѣ долговременнаго молчанія обѣ сестры, взявшись за руки и не говоря ни слова и медленно пошли къ замку. Онѣ вошли въ садъ, Савинія такъ полабѣла, такъ утомилась, что имѣла нужду отдохнутъ въ маленькомъ павильйонѣ, которой обѣ сестры выстроили и которой названъ былъ Храмомъ щастія. Онѣ сѣли на лавкѣ. Савинія затрепетала, поднялъ въ верхъ глаза и увидѣвъ надпись. "Щастія"... слезы не дали ей кончить.... "Такъ!" продолжала она: "названіе справедливо; мы нѣкогда наслаждались щастіемъ."...
   "Сестрица!" прервала Леонія: "можешь ли ты отказываться отъ него, когда я все та же нѣжная сестра твоя, когда все утверждаетъ насъ въ щастливомъ увѣреніи, что мы никогда не разлучимся?.... Какая нужда, что перемѣняется наше состояніе? Мы любимъ другъ другъ и будемъ жить вмѣстѣ.... Для чего сердце твое томится?.... Ты плачешь! и ты думаешь, что я не страдаю вмѣстѣ съ тобою?... Скрывая печаль свою, ты лишаешь меня правъ моихъ; но не можешь запретить мнѣ чувствовать, томиться, изнемогать, умереть съ тобою."... Ахъ! этого уже слишкомъ иного! вскричала Савинія, бросившись къ ногамъ сестры своей: узнай слабость мою, преступленіе, угрызенія!... Эта Савинія, которая рада пожертвовать за тебя своею жизнію -- эта Савинія, составляющая половину существа твоего, побѣждена чувствомъ неизнѣстнымъ, въ минуту заблужденія разорвала союзъ свой съ тобою.....Она позавидовала твоему щастію, сдѣлалась твоею совмѣстницею... Повѣришь ли? Когда ты радовалась своею участію, я оплакивала мою долю; когда ты благодарила Небо..... (какое злодѣяніе!) я роптала, я печалилась, видя тебя благополучною..... Природа сотворила насъ во всемъ похожими одну на другую; я сама отъ себя отдѣлилась. Не понимаю, какимъ образомъ сдѣлалось чудо сіе; но знаю, что оно разтерзало мое сердце, отравило дни мои... Слезы потушили любовь мою; я возторжествовала надъ нею, сравнивъ ее съ твоею дружбою; теперь осталось при мнѣ болѣзненное изумленіе и угрызенія, отъ которыхъ ничто не въ состояніи избавить меня. -- Рыданія прекратили слова ея; она въ молчаніи обнимала колѣна сестры своей, которая была неподвижна отъ печали и удивленія. Наконецъ Леонія, поднявъ Савинію и прижавъ ее къ груди своей, сказала твердымъ голосомъ: "Хорошо! отрекаюсь отъ склонности, нарущившей спокойствіе дней твоихъ не хочу болѣе видѣть чужестранца, раздѣлившаго единство нашихъ, мыслей, нашихъ желаній; отказываюсь отъ брата!"...... Что ты говоришь? прервала Савинія: праведное Небо! нѣтъ! ты поразишь меня!... пусть возвратится великодушной, чувствительной Вальривъ! я буду почитать его нѣжнымъ братомъ... сочетаюсь съ его другомъ; щастіе твое будетъ порукою моего. Твое благополучіе и мое -- развѣ не одно и то же?... Савинія говорила со всѣмъ жаромъ истиннаго чувства. Леонія не сомнѣвалась въ ея искренности; но сей печальной разговоръ невозвратно лишилъ ея спокойствія. Савинія сначала чувствовала облегченіе, открывъ тайну свою; но скоро, примѣтивъ глубокую задумчивость и сокрушеніе Леоніи, раскаялась въ своей нескромности, и сіе раскаяніе погрузило ее въ ужасную печаль. Лишась покоя, надежды и утѣшенія, нещастная пала подъ бременемъ золъ: кровь ея возпалилась, жестокая горячка въ короткое время приближила ее къ могилѣ. Антонія отправила нарочнаго въ Женеву. Мюльсень и Вальривъ немедленно прискакали въ замокъ. Леонія, блѣдная, съ разтрепанными волосами, въ глубокомъ молчаніи, дна дни неподвижно сидѣла подлѣ постели сестры своей; она не могла плакать, не могла говорить ни одного слова, и ужасное молчаніе прервала только, запретивъ Вальриву входить въ комнату больной и не позволивъ видѣть ее.
   Савинія не лишилась употребленія памяти своей, и знала, что дѣлается съ нею. Въ самой тотъ день, когда послали за Лѣкаремъ, она захотѣла исполнить должности Христіанскія, предписываемыя Религіею Протестантскою. Мысль о близкой смерти была для нее ужасною; ей казалось, что Леонія послѣдуетъ за нею въ могилу... Въ одинъ вечеръ, когда Лѣкарь въ первой разъ обнадежилъ въ выздоровленіи больной, Мюльсень уговорилъ Антонію, чтобы она отдохнула нѣсколько часовъ въ своей комнатѣ; Леонія также совѣтовали лечь подлѣ постели: сестры ея. Савинія просила ее успокоиться. "Тебѣ нечего бояться, сестрица!" сказала Леонія: "когда ты выздоровѣешь, тогда и я буду здорова!" -- Какою непостижимою властію ты привязываешь меня къ жизни!.... Могу ли безъ ужаса подумать о смерти?... Какія слѣдствія!.... естьли я умру вся!.... что будетъ съ батюшкою, съ матушкою, съ Вальривомъ?.... Ты знаешь, что насъ не переживутъ. Изпуская послѣдній вздохъ, должна буду сказать себѣ: я повлеку за собою въ могилу всѣхъ моихъ любезныхъ. Увы! это будетъ стоить для меня разрушенія вселенной!.. -- Надзирательница прервала плачевный разговоръ; подошелъ къ постел123;, она напомнила обѣимъ сестрамъ обѣщаніе ихъ успокоиться. Савинія умолкла; Леонія положила руку ея въ обѣ свои, закрыла глаза и притворилась спящею. Спустя три часа, она почувствовала пожиманіе отъ хладѣющей руки Савиніиной... Въ семъ движеніи Леонія примѣтила выраженіе слабости и такого чувства, которое испугало ее... Это было послѣднее изъявленіе дружбы столь совершенной, было послѣднее прощаніе!... Рука Савиніи оледенѣла; Леонія издаетъ ужасной вопль, поднимается, отдергиваетъ занавѣсъ и при блѣдномъ Свѣтѣ ночной лампады видитъ Савинію умирающую!... Пронзительный крикъ Леоніи заставилъ Савинію открыть глаза; Леонія приняла послѣдній взоръ ея, и почитая себя умирающею вмp3;стѣ съ сестрою, упала въ обморокъ въ то самое время, когда Савинія изпустила послѣднее дыханіе.
   Леонія, опамятовавшись, увидѣла себя въ объятіяхъ матери; Мюльсень былъ у ногъ ея; она смотрѣла на всѣхъ съ изумленіемъ. "Какъ!" сказала она: "не ужь ли я жива еще?".... Отецъ ея хотѣлъ увѣрить ее въ несправедливости столь пагубнаго предразсудка, будто смерть сестры ее самую непремѣнно повлечетъ въ могилу; Леонія кинулась на грудь матери, и не слушала словъ его. Когда Мюльсень пересталъ говорить, Леонія, поднявшись съ живостію, произнесла: "Въ дни щастливые мы часто желали, чтобы могила наша была y подошвы утеса, которой носитъ на себѣ наше имя... Вчера она опять изъявила свое желаніе... прошу васъ согласиться на ея послѣднюю волю!.... Обѣщались исполнить ея прозьбу. Тогда Леонія, взявъ Мюльсеня и Антонію за руки, сказала: "обѣщайтесь мнѣ беречь дни свои.... живите одинъ для другаго... васъ двое"... -- Обѣщайся же и ты, прервалъ Мюльсень, преодолѣть печаль свою, обѣщайся для матери твоей; она постарается забыть свое горе; не уже ли ты захочешь довершить ея несчастіе?... -- "Ахъ!" отвѣчала Леонія: "все свершилось!.... матушка оплакала смерть мою, лишась другой дочери....-- Ее положили въ комнатѣ матери; она во всемъ повиновалась безъ прекословія, чего отъ нее ни требовали. Не смотря на то, чувствительность указывала ей дорогу къ могилѣ; смерть положила на ней печать свою.... Леонія не жаловалась ни на что, не говорила ни слова, не показывала никакого желанія, кромѣ одного -- никогда не видать Вальрива. Между тѣмъ отецъ и мать, видя, что Леонія не имѣла горячки и принимала пищу, заключили, что молодость ея, нѣжность родительская и любовь со временемъ поселятъ въ ней привязанность къ жизни. Чтобы предотвратить случаи, которые могли бы напомнить ей нещастную сестру ея, закрыли всѣ зеркала въ домѣ, спрятали всѣ уборные столики. На другой день ввечеру Леонія встала съ постели, прохаживалась по комнатѣ, открыла окно въ садъ и, сѣвъ на решеткѣ, печально смотрѣла на павильойнъ Савиній. "Ивовая роща," сказала она, "прежде вела ко храму щастія; теперь ведетъ къ могилѣ!... Вотъ предѣлъ челов 23;ческаго благополучія!... скоро, скоро достигну его!"... Отецъ и мать рѣшились везти Леонію въ Женеву, какъ скоро она оправится, чтобы удалить ее отъ мѣста, напоминающаго ея злополучіе, Леонія согласилась ѣхать на другой же день, и требовала только, чтобы ее посадили съ матерью въ особливой коляскѣ, Ввечеру Лѣкарь предписалъ ей употребленіе ванны; Леонія пожелала исполнить совѣтъ Врача какъ можно позже, и непремѣнно хотѣла кочевать въ ближнемъ кабинетѣ, чтобы не нарушить спокойствія матери. Боялись противиться желаніямъ больной въ столь слабомъ состояніи, и тотчасъ согласились на оныя. Горничная осталась съ нею въ кабинетѣ. Леонія легла очень поздно. Служанка во всю ночь приготовляла и подавала питье больной, и не прежде, какъ за часъ до разсвѣта, заснула сномъ крѣпкимъ. Леонія, отдернувъ занавѣсъ, поднялась тихонько, накинула слегка кисейное платье, вышла изъ кабинета, спустилась по скрытной лѣстницѣ внизъ, и очутилась въ саду. Начинало разсвѣтать.
   Всѣ предметы, которые видимъ, все, что ни слышимъ послѣ великаго нещастія, кажется намъ страшною новостію; горестныя напоминанія раздираютъ нашу душу. Въ глубокомъ уныніи, также какъ и въ глубокой старости, видимъ предметы въ настоящемъ ихъ образѣ, a это умножаетъ муку. Кто не можетъ уже наслаждаться, тому остается тосковать: и естьли перемѣна сія произходила не постепенно, естьли не время произвело ее, тогда она ужасна; такая нечаянность тягостна, несносна.
   Пріятная свѣжесть утренняго воздуха, раждающійся день, щебетаніе птичекъ, шумъ ручьевъ, окружающихъ замокъ, сдѣлали болѣзненныя впечатлѣнія въ Леоніи. Натура казалась ей также прекрасною, какъ прежде, но самыя прелести ея были ужасны для нещастной... Вошедъ въ ивовую аллею, она затрепетала..... Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ утеса такое уныніе поразило ее, что она принуждена была остановиться, опереться на дерево; она увидѣла гробницу, которая находилась на самомъ берегу озера при подножіи утѣса, широкой камень съ надписью, осѣняеный молодымъ кипарисомъ, показывалъ, что прахъ скрывался подъ онымъ... утесъ представлялъ зрѣлище печальное: на немъ видны были одни остатки прежняго украшенія; розовые кусты увяли, засохли отъ бури, и тополи уже не возвышались надъ моховою скамьею Савиній... Леонія, насилу переступая, приближается къ гробницѣ, прикасается къ ней, трепещетъ; мѣшается въ умѣ, съ ужасомъ взглядываетъ на утесъ; ей кажется, что взоры ея проникаютъ во глубину могилы и во мракѣ видитъ бездушный трупъ Савиніи!... "Здѣсь," сказала она слабымъ голосомъ: "здѣсь почіетъ прахъ твой!... но здѣсь же безсмертная душа твоя со мною бесѣдуетъ!... говори.... я слушаю."... Въ сію минуту Леонія увидѣла человѣческій образъ, обернутой въ бѣлое полотно, и выходящій, какъ казало;ь, изъ могилы. Это былъ собственной ея образъ, отразившійся на поверхности озера... Она затрепетала; наклонясь къ водѣ, увидѣла -- такъ думала она -- сестру свою, блѣдную, слабую, со впалыми, погасшими глазами -- словомъ, такую точно, какая была Савинія за нѣсколько минутъ передъ смертью... "О Боже! вотъ она!... Савинія! милая сестрица! ты простираешь ко мнѣ объятія, призываешь меня!... скоро, скоро соединюсь съ тобою"... Произнеся слова сіи, Леонія упала на камень и -- скончалась. Спустя не много, Вальривъ, которой каждое утро проводилъ въ печали на утесѣ, приходитъ сюда и видитъ передъ собою зрѣлище ужасное. Леонія, которая на этомъ самомъ мѣстѣ явилась передъ нимъ въ первой разъ, милая Леонія, тогда украшенная всѣми прелестями юности и чувствительности, теперь блѣдная, холодная, бездушная!... Чело ея, покрытое тѣнію смерти, показывало еще черты кротости и чистосердечія; на Ангельскомъ лицѣ ея написана была доброта сердца. Вальривъ въ первомъ жару отчаянія непремѣнно бросился бы въ озеро -- въ которомъ нѣкогда едва не погибъ, но которое всегда было любезнымъ для него напоминаніемъ -- естьли бы не удержала его надежда возвратить жизнь Леоніи. Онъ взялъ ее на руки и понесъ въ замокъ; дорогою омывалъ бездушный трупъ горячими слезами и наполнялъ воздухъ воплемъ и жалобами; но онъ принесъ къ неутѣшнымъ родителямъ жертву смерти. Леонію погребли подлѣ Савиніи... Вальривъ уѣхалъ изъ Швейцаріи и никогда не возвращался въ нее.
   Нещастная Антонія немедленно послѣдовала въ могилу за дочерьми, и до смерти своей не переставала упрекать себя въ томъ, что безразсудно питала въ нихъ взаимную привязанность до такой степени. Она узнала, но уже очень поздно, что чрезмѣрно страстная любовь, впрочемъ самая непорочная, столько же опасна, какъ и всѣ душевныя движенія, которыя не умѣряются разсудкомъ. Мюльсень не могъ пережить предметовъ нѣжности своей, похищенныхъ смертію столь поспѣшно и такимъ необыкновеннымъ образомъ. Людвиль, всѣми оставленный, умеръ отъ скуки. Естьли бы онъ жилъ для другихъ, то щастливѣе провелъ бы старость свою, и безъ сомнѣнія имѣлъ бы друга, которой закрылъ бы глаза его. Не станемъ любить такъ, какъ любили Савинія, потому что мы смертны... Не будемъ также подражать и Людвилю, потому что мы имѣемъ нужду въ помощи другихъ и не можемъ жить внѣ общества.

Жанлисъ.

Вѣстникъ Европы, No 20--21, 1804

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru