Горький Максим
Миша

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Максим Горький

Миша

   "Собрание сочинений в тридцати томах": Государственное издательство художественной литературы; Москва; 1949
   Том 14. Повести, рассказы, очерки 1912-1923
   
   Миша был мальчик-непоседа, ему всегда хотелось что-нибудь делать, и, если его не отпускали гулять, он целый день вертелся, как волчок, под ногами взрослых.
   Каждому мальчику и девочке хорошо известно, что взрослые -- народ, всегда занятый какими-то скучными делами, поэтому они ужасно часто говорят маленьким:
   "Не мешайте!"
   Мише особенно часто приходилось слышать это слово и от мамы, которая вечно была занята делами, и от папы, который целые дни сидел у себя в кабинете, сочиняя разные книжки, очень большие и, должно быть, скучные, -- Мише не давали читать эти книжки.
   Мама была очень хорошая, точно куколка, и папа тоже, но он был похож не на куклу, а на индейца.
   Вот однажды перед весной, когда погода испортилась, каждый день шёл дождь и снег, гулять было нельзя и Миша особенно усердно мешал папе с мамой заниматься делами, папа спросил его:
   -- Слушай, Миша, тебе очень скучно?
   -- Как арифметика! -- сказал Миша.
   -- Ну, возьми вот эту тетрадку и записывай в неё всё интересное, что с тобой случится, понимаешь? Это называется: "дневник". Ты будешь вести дневник!
   Миша взял тетрадку и спросил:
   -- А что случится интересное?
   -- Я же не знаю! -- сказал папа, закуривая папироску.
   -- А почему не знаешь?
   -- Потому что когда я был маленький, то плохо учился и ко всем приставал с глупыми вопросами, а сам ни о чём не думал, -- понял? Ну, иди!
   Миша понял, что папа намекает на него и не желает говорить с ним; он хотел обидеться, Миша, да уж очень хорошие глаза были у папы. Он только спросил:
   -- А кто будет делать интересное?
   -- Ты сам, -- ответил папа. -- Уходи, пожалуйста, не мешай!
   Миша ушёл в свою комнату, разложил тетрадку на столе и, подумав, написал на первой странице:
   "Ето дневник.
   Папа дал мне хоршую тетрадку. Если я буду писать в нее что хочу, так будет интересное".
   Написал, посидел немножко, осмотрел комнату, -- всё в ней такое знакомое.
   Он встал и отправился к папе. Папа встретил его нелюбезно.
   -- Ты, брат, опять явился?
   -- Смотри, -- сказал Миша, подавая тетрадку, -- вот я уж написал. Так надо?
   -- Так, так, -- торопливо сказал папа. -- Только "это" пишется через "э", и не "хоршую", а "хорошую", -- иди!
   -- А что надо ещё писать? -- спросил Миша, подумав.
   -- Всё, что хочешь! Выдумай что-нибудь и пиши... стихи пиши!
   -- Которые стихи?
   -- Не которые, а сам сочини! Отстань, приставала!
   Папа взял его за руку, вывел за дверь и плотно закрыл её. Это уж было невежливо, и теперь Миша обиделся. Придя к себе, он снова сел за стол, развернул тетрадь и стал думать: "И чего бы ещё написать?" Было скучно. Мама считает бельё в столовой; в кухню, где всегда интересно, не велят ходить, а на улице -- дождь и туман.
   Было утро, четверть десятого, Миша посмотрел на часы и вдруг тихонько усмехнулся, а потом написал:
   
   На стене висят часы,
   У них стрелки, как усы.
   
   Он очень обрадовался, что у него вышли стихи; вскочил и побежал в столовую, крича:
   -- Мам, мам, я стихи сочинил, смотри-ка!
   -- Девять, -- сказала мама, перекладывая салфетки. -- Не мешай. Десять, одиннадцать...
   Миша обнял её одной рукой за шею, а другой поднёс тетрадку прямо к носу ей.
   -- Да мама же! Ты посмотри...
   -- Двенадцать, -- о, господи! Ты меня свалишь на пол...
   Она всё-таки взяла тетрадку, прочитала стихи и огорчила Мишу, сказав:
   -- Ну, это, наверное, папа тебе подсказал, а во-вторых, "на стене" пишется через "ять" в обоих случаях.
   -- И в стихах через "ять"? -- печально спросил Миша.
   -- Да, да, в стихах, -- не мешай мне, пожалуйста; иди, занимайся!
   -- Чем?
   -- Ах! Ну, пиши стихи дальше...
   -- А как надобно дальше?
   -- Придумай сам. Ну, висят часы, они тикают звучно... и ещё что-нибудь, вот и будут стихи.
   -- Хорошо, -- сказал Миша и покорно ушёл к себе. Там он написал о часах мамины слова:
   
   Часы тикают звучно,
   
   но дальше ничего не мог придумать, а уж как старался, даже подбородок себе выпачкал чернилами, не только пальцы.
   И вдруг, -- как будто кто-то подсказал ему, -- он придумал четвёртую строку:
   
   А мне всё-таки скучно!
   
   Это правда: Мише было очень скучно, но когда он написал четвёртую строку, то ему от радости даже жарко стало.
   Он вскочил и стремглав помчался к папе, но папа -- хитрый человек! -- запер дверь кабинета. Миша постучал.
   -- Кто там? -- спросил папа из-за двери.
   -- Открой скорее, -- горячо сказал Миша, -- это я. Я стихи написал, очень ловко.
   -- Поздравляю, продолжай, -- пробормотал папа.
   -- Так я хочу прочитать тебе!
   -- После прочитаешь...
   -- Я сейчас хочу!
   -- Мишка, отстань!
   Миша наклонился к скважине дверного замка и прочитал стихи, но вышло так, как будто он в колодец кричал, -- папа не ответил ему.
   Это окончательно обидело Мишу, он снова тихонько ушёл в свою комнату, минуту постоял у окна, прижав лоб к холодному стеклу, а потом сел за стол и начал писать то, что думал.
   "Папа обманул меня, что если писать дневник, так будет интересно, -- ничего не будет. Это он, чтобы я ему не мешал. Уж я знаю. Когда мама сердится, он называет маму злая курица, а сам тоже. Вчера я играл в кегли его серебряным портсигаром, так он рассердился получше мамы. А сам говорит. Они оба такие. Когда Нина Петровна, которая поёт, разбила чашку, так они сказали: это ничего и пустяки, а когда я чего-нибудь разбиваю, так они говорят сто слов".
   Вспомнив, как несправедливо обращаются с ним папа и мама, Миша едва не заплакал, так жалко ему стало и себя и папу с мамой; оба они такие хорошие, а с ним не умеют хорошо вести себя.
   Он встал и снова подошёл к окну: на карнизе сидел, ощипываясь, мокрый воробей. Миша долго смотрел, как он прихорашивается, разглаживая жёлтым носом русые свои перья, около носа они заершились у него, точно усы у папы.
   Потом Миша подумал стихами:
   
   Ножки у птички
   Тонкие, как спички.
   Глазки -- точно бусинки,
   Русенькие усики.
   
   Дальше стихами не думалось, но и этого было достаточно. Миша почувствовал гордость собою, подбежал к столу, записал стихи и приписал ещё:
   "Стихи писать очень просто, нужно только посмотреть на что-нибудь, вот и всё, а они уж сами сложатся. Пускай папа не форсит, я тоже захочу, так буду писать книжки, да ещё стихами. Научусь ставить знаки препинания и "ять" где надо, вот и буду. Рама, мама, упряма, дама. Из этого тоже можно сделать стихи, а я не хочу. Я не буду писать стихи и дневник тоже. Если вам не интересно, так и мне тоже, и не надо заставлять меня писать. И, пожалуйста, не приставайте ко мне".
   Мише стало так грустно, что он чуть-чуть не заплакал, но в это время пришла учительница Ксения Ивановна, маленькая, румяная, с жемчужными капельками тумана на бровях.
   -- Здравствуй, -- сказала она. -- Отчего ты такой надутый?
   Миша важно нахмурил брови:
   -- Не мешайте мне! -- проговорил он папиным голосом и написал в тетрадке:
   "Папа называет учительницу курносенькой девчушкой и что ей ещё надо в куклы играть".
   -- Что с тобой? -- удивилась учительница, растирая кукольными лапками свои розовые щёки. -- Что ты пишешь?
   -- Нельзя сказать, -- ответил Миша. -- Это папа велел написать дневник и всё интересное, о чём я думаю. Обо всём.
   -- Что же ты придумал интересного? -- спросила учительница, заглянув в тетрадку.
   -- Ещё ничего нет, только стихи, -- сказал Миша.
   -- Ошибок-то, ошибок! -- воскликнула учительница. -- Стихи, да. Ну, это, конечно, папа сочинил, а не ты...
   Миша снова обиделся: что такое? Никто не верит ему! И сказал учительнице:
   -- Если так, тогда я не буду заниматься!
   -- Это почему?с
   -- Потому, что не буду!
   Тут учительница прочитала то, что Миша написал о ней, покраснела, взглянула в зеркало и тоже обиделась:
   -- Ах ты, и про меня написал, вот как! Это правда, что папа говорит?
   -- Вы думаете, он вас боится? -- спросил Миша.
   Учительница подумала, ещё раз взглянула в зеркало и сказала:
   -- Так не хочешь заниматься?
   -- Нет.
   -- Хорошо. Пойду спрошу, как посмотрит на это мама.
   Она ушла.
   Миша посмотрел вслед ей и стал писать: "Я накапризничал Ксении Ивановне, как мама папе, пусть она не пристаёт и не мешает. Если меня никто не любит, то всё равно. Потом я извинюсь перед учительницей и тоже запишу в тетрадку. И буду писать целый день, как папа, и никто меня не увидит. И обедать не буду никогда, даже когда на сладкое печёные яблоки. Не буду ночью спать, всё пишу-пишу, и пусть мама утром говорит мне, как папе, что я изведусь и у меня будут нервы. И плачет. А мне всё равно. Если меня никто не любит, так уж всё равно".
   Он едва успел дописать, как в комнату вошла мама с Ксенией Ивановной; мама молча взяла у него тетрадку, и её милые глаза, улыбаясь, стали читать Мишины мысли.
   -- Господи, -- тихонько воскликнула она. -- Ах, какой... Нет, это нужно показать отцу!
   Она ушла с тетрадкой в руках.
   "Накажут!" -- подумал Миша и спросил учительницу:
   -- Наябедничали?
   -- Но если ты не слушаешься...
   -- Я не лошадь, чтобы слушаться...
   -- Миша! -- вскричала учительница, но Миша сердито продолжал:
   -- Я не могу учиться и думать обо всём и всё записывать...
   Он мог бы сказать ещё многое, но вошла горничная и сказала, что его зовёт папа.
   -- Слушай-ка, брат! -- заговорил папа, придерживая ладонью усы, чтобы они не шевелились, а в другой руке зажав Мишину тетрадку, -- поди-ка сюда!
   Папины серые глаза светились весело, а мама лежала на диване, уткнув голову в кучу маленьких подушек, и плечи её дрожали, как будто она смеялась.
   "Не накажут", -- догадался Миша.
   Папа поставил его перед собой, сжал коленями и, приподняв пальцем Мишин подбородок, спросил:
   -- Ты капризничаешь, да?
   -- Да, капризничаю, -- сознался Миша.
   -- А зачем это?
   -- Так.
   -- Ну, всё-таки зачем?
   -- Да я не знаю, -- сказал Миша, подумав. -- Ты не обращаешь на меня внимания, мама тоже не обращает, и учительница тоже... нет, она не тоже, -- она пристаёт!
   -- Ты обиделся? -- тихонько спросил папа.
   -- Ну да, обиделся, конечно...
   -- А ты не обижайся! -- дружески посоветовал папа. -- Это не я тебя обижаю и не мама, -- видишь, она хохочет тихонько, валяясь на диване? И мне тоже смешно, да я уж потом похохочу...
   -- А почему смешно? -- спросил Миша.
   -- Я тебе скажу почему, только после.
   -- Нет, почему? -- настаивал Миша.
   -- Да, видишь ли, ты у нас очень смешной!
   -- Ну-у, -- недоверчиво сказал Миша.
   Папа посадил его на колени себе и сказал, пощекотав за ухом:
   -- Давай говорить серьёзно, ладно?
   -- Ладно, -- согласился Миша и нахмурил брови.
   -- Никто тебя не обижал, это плохая погода обижает тебя, понял? Была бы хорошая погода, солнце, весна, ты бы гулял, и всё было бы хорошо! А в дневнике ты чепуху написал...
   -- Сам велел, -- сказал Миша, пожимая плечами.
   -- Ну, брат, чепуху писать я тебя не просил!
   -- Может, не просил, -- согласился Миша. -- Я уж не помню. А у меня чепуха вышла?
   -- Вышла, брат! -- сказал папа, качая головой.
   -- А у тебя, когда ты пишешь, тоже чепуха выходит? -- спросил Миша.
   Мама вскочила с дивана и убежала, точно у неё кофе перекипел, она даже зафыркала, как фыркает кипящий кофейник. Миша понял, что это она смеётся, но только не хочет показать, что ей смешно.
   Эти взрослые -- тоже порядочные притворяшки. Папе тоже хотелось смеяться, он надул щёки докрасна, ощетинил усы и фыркал носом.
   -- У меня, -- сказал он, -- тоже иногда чепуха выходит. Это очень трудно -- писать, чтобы всё было хорошо и правдиво. Стишки ты придумал неплохо, а всё остальное не годится.
   -- Почему? -- спросил Миша.
   -- Сердито очень. Ты у меня -- критик, а я не знал этого, -- ты всех критикуешь. Это нужно начинать с себя самого, ты сначала себя хорошенько раскритикуй. А то и этого не надо, давай лучше бросим писать дневник.
   Раскрашивая красным и синим карандашом папину бумагу, Миша сказал:
   -- Давай бросим, а то это тоже скучно, как учиться. Только ты сам ведь выдумал это, -- ты сказал: "Пиши, будет интересно". Я и стал писать, а ничего не случилось. Слушай-ка, можно сегодня не учиться?
   -- Почему? -- спросил папа.
   -- Я лучше почитаю с Ксенией Ивановной.
   -- Можно не учиться, -- весело согласился папа. -- Только нам с тобой надобно извиниться перед учительницей, а то мы наговорили и написали про неё не... ладно!
   Папа встал и, ведя Мишу за руку в его комнату, тихонько сказал:
   -- Конечно, это правда, что она немножко курносенькая, но лучше не напоминать ей об этом. Этого, брат, не исправишь словами, и нос на всю жизнь даётся тот или иной. Вот у тебя веснушки на носу и по всей рожице, -- ладно ли будет, если я тебя стану звать пёстреньким?
   -- Неладно, -- согласился Миша.
   На этом и кончается благополучная история о том, как Миша писал дневник.
   

Комментарии

   Впервые напечатано в газете "Русское слово", 1917, номер 73 от 1[14] апреля.
   В собрания сочинений не включалось.
   Печатается по тексту газеты "Русское слово".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru