Шишков Вячеслав Яковлевич
Журавли

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вячеслав Шишков.
Журавли

Посвящается Капитолине Васильевне Вяткиной

I

   Ах и ночи бывают ранней осенью -- задумчивые, мудро-грустные.
   Крепко спят живыми снами осиротевшие леса, нивы, луга, воздух. Но земля еще не остыла, в небе стоят звезды, и через широкую реку протянулся зыбкий лунный мост. На средине реки большая отмель, и через голубоватый полумрак слышны долетающие оттуда странные крики журавлей. Осенние птицы крепки, сыты, веселы и перед отлетом в теплый край затеяли игру.
   -- Танюха, чу!.. Пляшут... -- сказал Андрей.
   -- И то пляшут, -- ответила девушка. -- Давай в лодку, поплывем.
   -- Не подпустят. Сторожкие они. Вот е ружья бы.
   Горит костер. Татьяна в горячую золу сует картошку.
   Черная шаль накинута на ее льняные волосы, густая прядь их свисла через загорелый лоснящийся лоб к голубым глазам.
   -- Я видал, как они пляшут, -- говорит Андрей, вырезывая на ольховой палке завитушку. -- В прошлом годе с дедом лучили рыбу. Ну и тово...
   Еще русалку видели. На камне косы плела... Голенькая... А красивая, вроде тебя. Я тебя, Танюха, разок видал, как ты купалася.
   -- Ври, -- полные губы девушки раздвинулись в улыбку.
   -- Видал, видал... Все на свете высмотрел. Рубашонку хотел украсть.
   -- Бесстыжий.
   Андрюха потянулся за угольком, трубку прикурить, но вдруг опрокинул девушку и с жаром стал целовать ее.
   Девушка вырывалась, вертела головой, не давала губы и, придушенно хихикая, шептала:
   -- Услышит... Брось... Не балуйся...
   По ту сторону костра зашевелилась нагольная шуба, и вырвался тяжкий вздох. Андрей отскочил прочь, Татьяна тоже поднялась. В ее глазах горела страсть, руки дрожали. Андрей, пошатываясь, громко сопел.
   -- Чу, пляшут... -- сказал он. Черные цыганские глаза его не отрывались от алых раскрытых губ девушки.
   Ночь, костер, луна и журавлиные крики за рекой опутали девушку и парня пьяным хмелем. Земля качалась под их ногами, как на реке ладья, и быстро побежавшая в жилах кровь неотразимо толкала их друг к другу.
   -- Пойдем к воде... под обрыв... Журавлей смотреть, -- жег ее сердце Андрей.
   -- Не пойду. Ты целоваться полезешь, -- улыбчиво шептала девушка, придвигаясь к парню.
   -- Истинный бог -- нет. Пойдем.
   -- Врешь. Станешь.
   Андрей, подмурлыкивая песню, зашагал к реке. Татьяна проводила его долгим цепким взглядом, постояла, окликнула:
   -- Настасья... спишь?
   Нагольная шуба не шевелилась. Девушка тоже замурлыкала песню, щеки ее то вспыхивали зноем, то бледнели. Она вытащила из золы картошку, забрала ее в подол и, не оглядываясь, побежала свежей росистой тропкой.
   Стало безголосо, тихо у костра. Беспризорный, брошенный огонь вдруг заленился, ослаб и задремал. То здесь, то там позвякивали боталами стреноженные лошади. Сорвалась звезда, осияв на миг голубую ночь.
   И сильной мускулистой рукой рванула с себя шубу вскочившая Настасья.
   -- Дьяволы!.. Карауль их... -- бросила она гневным голосом, огляделась и, как молодая кобылица, крутобедро помчалась к обрыву, крича:
   -- Танюха!.. Танька!.. Бабушке скажу!..

II

   Риги осенью топятся жарко: надо успеть к утру просушить снопы. А кто ей будет помогать? Кто привезет из лесу смолья, кто завтра подсобит молотить? Она одна. Второй год идет, как ее мужа убил под Ямбургом злодей Юденич-генерал. Кто поможет молодой Настасье жить?
   Поздняя, после третьих петухов, седая ночь. В риге жарко.
   Андрюха-парень, ее сосед, снял меховую безрукавку и ворошит в печи дрова. Пахнет дымком и дурманным потом ядреных ржаных снопов.
   -- Спасибо тебе, Андреюшка. Нет-нет да и подсобишь мне, сироте.
   -- Вот еще подброшу истоплево, да и будет... Спать пойду.
   Эти снопы снимешь, другие посади.
   Настасья сидела возле печки на снопах грустно и не отвечала. Короткая ситцевая кофта колышется на ее высокой груди как живая, и крепкие щеки цветут.
   -- Только чур, уговор: Танюхе молчок, -- говорит дрожащим голосом Андрей и щурит глаза на грудь Настасьи.
   Настасья задышала пуще.
   -- Боишься? -- насмешливо протянула она.
   -- Боюсь, -- сказал Андрей и привычной рукой опрокинул Настасью на снопы.
   ...Было в риге очень жарко, душно. А на просторе стоял туман, и сквозь туман бельмасто намечался месяц в широком круге.
   Когда Андрюха шел домой, покрытая инеем трава шуршала.
   Чрез гряды, от сладких кочерыжек, из тумана в туман стрельнул длинноухий заяц.
   -- Улю-лю, косой! -- заорал Андрей.
   Близился рассвет. Творя молитву и сугорбившись, шла за водой к колодцу Татьянина бабка. Кое-где желтели в избах утренние огоньки.

III

   Михайлов день пришел с большим снегом. Село справляло съезжий престольный праздник восьмого ноября по старому календарю. Много пива, самогонки, всякой снеди, -- песни, плясы, ругань, кулаки, и колья.
   Гуляла вся сельская знать, даже сам председатель исполкома прикатил из соседнего села. Священник отец Семен после обедни обходил с крестом все по порядку избы, к вечеру его водили под руки, самосильно уже стоять не мог, служил молебны на коленях, сидя и кой-как. К ночи водили под руки по почетным хозяевам и захмелевшего председателя исполкома.
   К утру и председателя и попа укладывали в крайнем, под железной крышей, доме на одну кровать.
   -- Как бы греха не вышло, -- тыкаясь носом, бубнил хозяин. -- С попом вместе вроде зазорно, до кого хошь доведись...
   -- Ни хрена, сойдет... -- мямлили гости. -- Он, кутья, советскую власть-эвон как на словах-то превозносит.
   Веселей всех у молодой вдовы Настасьи. Ей надо веселиться, надо парней да неженатиков прельщать: время уходит, бабье хозяйство -- не хозяйство, и сердце бьется под холстом, как птица.
   
   Встань, молодчик, прибодрись,
   Ай-люли, прибодрись!
   
   -- гремели крепкие молодые груди. У кривого кота звенит в ушах.
   Вздрагивают золотые хвостики самодельных свечей.
   Андрюха изогнулся, сложил калачом руки и красуется средь хоровода.
   
   Кого любишь, выбирай,
   Кого любишь, выбирай!
   
   Низкий поклон, суконная железная рука вцепилась в мягкую, шелковую руку:
   
   Да покрепче поцелуй,
   Да покрепче поцелуй!
   
   и выхваченная из голосистого круга Татьяна жеманно подставляет Андрею сомкнутые губы.
   -- Довольно играть! -- звонко, надрывно кричит вдова. -- Э-эх! -- Щеки ее вспыхивают, она хватается за черноволосую свою голову. -- Э-эх!.. Девоньки, выпьем по стакашку... Молодчики!.. -- Глаза ее ревниво взглянули на Андрея, и с злобным хохотом она ударила его по спине рукой. -- Андрюша... Э-эх!..
   А помнишь?
   И заходил хмельной стакашек. Бледная, опечаленная, Таня подошла к окну. За окном крутил снег и рявкала гармошка.
   -- Плясать! Девоньки... Гуляй, вдова! -- разжигающе кричала Настасья, помахивая красным платком. -- И коего черта замуж не берете?.. Э-эх!.. А уж поцелую... А уж прижму...
   От гармошки, гиканья и плясов дрожала печь.
   Татьяне как-то по-особому, впервые стало плохо. Она быстро вышла, по дороге ее мутило, она глотала пушистый снег.
   И вдруг мгновенный ужас всю сковал ее.

IV

   Целую неделю Татьяна ходила как безумная. По глухим ночам она прислушивалась к себе и тихо плакала. Бабка Дарья как-то ночью окликнула ее:
   -- Ты что?
   Татьяна молчала.
   Наутро бабка Дарья долго и пристально щуцдла ее взглядом из-под хохлатых сердитых бровей.
   -- Лихо тебе? Ой, девка...
   Старуха поплелась к Настасье.
   -- Слышь-ка, вдовуха, слышь-ка, -- затрясла она головой в черном повойнике. -- Так-то ты караулила внучку-то мою. А ято, старая псовка, как с путной с тобой пускала в ночное девкуто. Слышь, говори, с кем она?
   У Настасьи упал из рук косарь.
   -- А что? -- И губы ее побелели.
   -- Что, что? Вот те и что!
   -- А черт ее укараулит! -- вдруг закричала вдова в сморщенное старушечье лицо и загремела ухватом. -- Поди узнай с кем...
   Бабка Дарья трясла головой, беззубо жевала ввалившимся ртом:
   -- Тьфу! -- и, хлопнув дверью, вышла.
   Настасья повалилась на кровать, завыла в голос. Ну конечно, теперь Андрюха на Татьяне женится.
   Андрей же, похрустывая морозным снегом, шел в волисполком газету почитать и думал: "У Настюхи два самовара, две корову и лошадь добрая. Татьяна победнее. На ком же? А жениться надо обязательно. Вот дьявол-то. Нешто к колдуну сходить да погадать?"
   Идет, насвистывает сердитую, опять про Настасью дума:
   "Ежели жениться на Танюхе, Настька убьет... Отчаянная баба... Ведьма".
   А навстречу Татьяна, на маслобойку льняное семя относила:
   -- Здравствуй, Андреюшка! -- И оба остановились средь лесной дороги. Как живешь?
   -- Ничего. А ты?
   -- Плохо. Тоскую все.
   Она глядела в его цыганские глаза голубыми печальными глазами и пыталась улыбнуться.
   -- А ты ничего, Андреюшка, не знаешь?
   -- Ничего.
   Татьяна вздохнула. Милое лицо ее померкло. Она опустила голову и глядела в землю.
   -- Ну, скоро узнаешь, Андрюша... Прощай.
   Парень поглядел ей вслед, жалко стало, крикнул:
   -- Эй, Тань! А помнишь журавлей-то? Вот придет весна, соловьев слушать пойдем.
   Девушка молча удалялась.

V

   Татьяна продолжала ходить на посиделки, но в плясы не пускалась -- мол, голова болит, -- а пряла пряжу и пела с подругами песни печальным голосом. Со всего села, из ближних деревень собиралась на игрища молодежь: кончался филипповский пост -- скоро начнутся свадьбы. И немало парней метит на Татьяну -- краше, ласковее, работящее девки нет, -- даже как-то трое из-за Татьяны по пьяному делу за ножи взялись.
   Андрей еще в своем сердце не решил, держит себя с девушками ровно, только Татьяну семечками угощает и, когда, обнявшись, сидит с ней на беседе, шепчет:
   -- Ни хрена... Оженимся... Советским браком хошь?
   За Настасьиным хвостом тоже много трепалось женихов.
   Но Настасья только одного прикармливала блинами да угощала самогоном Андрюху.
   -- Я знаю... На Таньке жениться ладишь, -- говорит она, провожая его ночной порой. -- Женись, женись... Девка, кажись, с приплодом... вся волость погогочет на тебя, на дурака.
   Бабка же Дарья однажды поутру взяла кошель да клюшку и поковыляла через лесок к колдуну на мельницу.
   Про Ерофеича давно шла по селу слава -- сильный колдун: когда отряды рыскали, хлеб с добром отбирали -- черта с два найти им колдуна: шарились-шарились -- не только колдун, а и вся мельница пропала, даже одного из отряда- холера задавила -- в одночасье сдох.
   А третьеводнись встретилась бабка Дарья у батюшки отца Семена с женой председателя исполкома, Оленой Митриевной.
   -- Ох, бабушка Дарья, сходи, сходи. И такой-то колдун, что страсть. Муженек-то мой как закрутил с Михайлова дня, так все в лежку, в лежку. А из города ревизия обещала быть, того гляди под суд. Говорю, напиши господу зарок, -- мол, укрепи, господи, брошу пить, -- да запечатай в конверт, пускай батюшка под святой престол положит. Куды те тут, -- как начал костить: "Кутья! Обманщик, пиум народа". Я к колдуну, дал мне волчьего помету с наговором. Гляди, ведь проблевался мойто, -- две недели прошло, не пьет.
   Пришла бабка Дарья к Ерофеичу. Колдун сидел у печки, толок в ступе кошачью печенку, а ворона по избе ходила, каркала.
   -- А крест сняла?
   -- Сняла, милостивец-батюшка, сняла. Присуши ты парня к девке.
   Колдун принял от бабки холст да серебряный полтинник, а ей дал старый веник-голик и разъяснил, как надо приступать.
   В радости вернулась бабка в свою избу на другой день к вечеру. Только за порог, а Андрюха шасть:
   -- Як вам по сурьезному делу. Здравствуйте!
   Бабка Дарья размахнулась и ударила его по спине колдовским веником:
   -- Шйлцы-вйлцы-цыгорцы-ходйлцы!..
   -- Ты чегой-то, бабушка? -- обернулся опешивший Андрей.
   -- Шйлцы-вйлцы-цыгорцы-ходйлцы! -- стегнула его бабка во второй да в третий раз.
   Андрей захохотал -- знать, спятила старая старуха, -- сел за стол и, просмеявшись, сказал отцу Тани:
   -- Вот что, дядя Григорий, желаю на вашей родной дочери, Татьяне Григорьевне, жениться.
   -- Матушка, покличь-ка Таньку, -- торопливо сказал Григорий.
   Бабка Дарья бежала за внучкой и захлебывалась радостью.
   -- Вот он, колдунище-то, какой... Ну, колду-ун...

VI

   Прошло больше месяца, как записались Андрей с Татьяной по-советски, при свидетелях. И, конечно, раз не в церкви, не похристиански венчаны, никак нельзя мужу и жене вместе жить -- жили новобрачные, как и прежде, -- порознь.
   Бабка Дарья -- что это за свадьба за анафемская, тьфу! -- бабка все еще в наговорный веник верила, то Андрюху по спине хлестнет, то внучку:
   -- Цыгорцы-ходйлцы!
   Но толку нет. Рассердилась бабка, изрубила со злости веник топором, в печку бросила, а сама в волость, милицейскому на колдуна жалобу нести.
   -- Он, леший, -- сказал милицейский, -- и меня здорово нажег: украли у меня барана, пошел к колдуну, а он, сволочь, меня на ложный след навел. Хотел его под арест взять, опасно все-таки: живо грыжу припустит.
   Заплакала бабка, не о холсте с полтинником заплакала, -- о внучке Тане.
   А внучка тем временем -- эх, скоро и зима пройдет! -- Таня со слезами пеняла своему невенчанному мужу:
   -- Андрей... Что ж ты не женишься по-настоящему? Пойдем к венцу.
   -- Леригия мне не дозволяет, вера... Почитай-ка газеты-то...
   -- Живем порознь, как чужие. Ни работник ты в нашем доме, ни кто.
   -- Ха! -- хакнул по-сердитому Андрей. -- Я в согласье хоть завтра перейти жить к тебе. Хоть сей минут.
   Григорий, войдя в избу, поймал ухом, крикнул:
   -- Я те перейду. Много таких мужьев поганых найдется...
   Отлыниваешь ты, черт... Испакостил девку, да и...
   -- Она не девка. Она жена мне. Почитай-ка декрет.
   -- А подь ты с декретом-то!.. Декре-е-ет... Твое ли мужиковское дело декреты знать?.. Совесть-то есть ли у тебя аи нет?
   -- Дурак ты, Григорий, больше ничего.
   С тем и ушел Андрей.
   А Григорий стал ругать неистово: и бабку, и Татьяну, и советскую власть, и весь белый свет.
   -- Чего ж, тятя, разгневался? Ведь Андрей согласен жить, сам не пускаешь.
   -- И не пущу!.. Легко ли дело! Записались скрадом у какого-то Абрашки. Тьфу твоя свадьба чертова! Сводники проклятые... Иди к Андрюхе в избу, в гражданский брак!
   -- Давно бы ушла, да его старики меня не принимают.
   И бабка накинулась:
   -- Сама виновата, вот что! Девкина честь на волоске висит, а потеряешь, так и канатом не привяжешь.
   Таня упала на лавку, заплакала, завизжала как помешанная.
   -- Ага, родимчик! А ну-ка, бабка, кнут...

VII

   Плыли весенние зори в небесах, сменяя одна другую. Дни становились длинными. С юга тянули журавли.
   Татьяна никуда не выходила. Лицо ее скорбное, в пятнах, и мысли скорбные. Настасья щеголяла по весне в новых полсапожках, в желтой с разводами шали. За Настасью сватались парни и вдовцы. Отказывала.
   У Андрея были крупные нелады со своим отцом: ходил пасмурный, задумчивый, к Татьяне заглядывал редко. Поругается с Григорьем и уйдет. И отец и Григорий напирали на него:
   -- Женись на девке по-настоящему, вокруг налоя.
   -- Я по декретам желаю жить, -- говорил Андрей. -- Раз новые права, надо уважать.
   -- Декрет-то твой, видать, в скрипучих полсапожках ходит...
   Вот твой декрет, -- хрипел Григорий, и глаза его наливались желчью. Андрей краснел.
   Как-то Григорья не было дома, бабка Дарья тоже ушла -- белье полоскать. Вернулась -- нет внучки. Она в чистую половину: дверь на крючке.
   -- Открой!
   Не отворяет. Забила бабку дрожь. Грохала-грохала, только стон из-за дверей. Бабка в огород, подставила к окну лестницу, влезла.
   Татьяна корчилась в родах, грызла подушку и стонала.
   -- Ой ты, мнёшеньки! -- заголосила бабка. -- Она, паскуда, и дверь на крючок!.. Она, непутевая, задушить ладила ребенчишка-то... Ой, грех, грех... -- И бабка поковыляла вон, руки вымыть.
   А в сенцах Настасья полсапожками скрипит:
   -- Здравствуй, бабушка Дарья... Не забежала ль курочка моя к вам? Кого это задушить хотите? А?
   -- Тебя, желта шаль! Тебя, потаскуха! Не приваживай гражданских мужиков к себе. Уходи, уходи!
   Вымыла бабка руки, принесла в чистую половину к изголовью Татьяны икону старинную, зажгла богову свечку четверговую, настежь ворота распахнула, чтоб было легче дите рожать -- надо бы царские двери в алтаре, да некогда и опять к внучке, принимать новоявленного правнука.
   В это время Андрей стоял пред Григорьем, сняв шапку, и, помигивая цыганскими глазами, говорил:
   -- Надумал я, дядя Григорий, папаша, нарушить декрет.
   В церковь дак в церковь. В согласье я... А то мне дома голову отгрызли.
   Григорий в гумне сошник к сохе прилаживал. Сурово выслушал Андрея, сказал:
   -- Дело.
   Сели, закурили.
   -- Ты куда это собрался ехать?
   -- В лес, -- сказал Андрей, -- нехватка в дровах.
   А меж тем младенец родился чуть жив и на другой день умер.

VIII

   Хлопот, хлопот бабке Дарье. Взяла холст да полтинник серебряный, последний, пошла к попу. Отец Семен попробовал полтинник на зуб, пощупал холст, согласился. И в ночное время, крадучись, похоронили младенца на погосте.
   Ночь была темная, теплая, поля дышали.
   Бабка слегла, Григорий стал пить, Татьяна поправляться.
   На третий день вечером Андрей встретился с Настасьей в кооперативе: вдова селедки покупала, Андрей -- табак.
   Защемило сердце у Андрея. А вдова чоботами скрипит, красуется, грудь так и выпирает. Андрей домой. Вдогонку Настасъин ведьмин скрип:
   -- Чтой-то загордился, Андрей? Когда свадьба-то?
   -- А тебе на что?
   -- Ну как же, поди пригласишь. Ну что, сынка или дочку бог дал Татьяне?
   -- Чего мелешь! Я не знаю... Только что из лесу приехал.
   -- А ты сходи... Смотри, задушат... Слышала я, грешница...
   Ой, нехорошо слышала...
   Андрей сопел, дико озирался и, весь похолодевший, плелся по дороге как во сне.
   -- Пойдем чай пить... Под селедочку, -- масляно заглянула в его глаза Настасья.
   Как за ведьмой, неотрывно, против воли шел за вдовой Андрей. Она что-то говорила, он не слушал, весь был там, у Татьяны: и хотелось сына, и не хотелось, а на душе тоскливо, скверно, как пред большой бедой.
   И только после первых петухов, развеселившись крепким вдовьим самогоном, шел Андрей вдоль села, примурлыкивая песню.
   -- Стой. Надо постучать.
   На стук выглянул в окно Григорий.
   -- Здравствуй, папаша предбудущий!.. Тесть. А где гражданская жена? Сказывают, ребенок у вас. Где ребенок?
   -- Нет никакого ребенка.
   -- В каком случае нет? -- покачиваясь, запыхтел Андрюха. -- Есть!.. Только посмейте задушить с бабкой, прямо в тюрьму... Зна-а-ю, брат!
   Караульная тетка бросила бить в колотушку, притаилась во тьме, слушает.
   -- Иди, парень, проспись, -- сказал Григорий и стал закрывать окно.
   Андрей вцепился в раму, заорал:
   -- Тогда даю письменный отпор: не желаю! Вот как... в порядке дня. Раз задушили -- к чертям! Венчайся сам на ней...
   Когда подошел к своей избе, как огнем опахнула его вдова Настасья: в глаза, в лоб, в губы исступленно целовала его, шепча:
   -- Миленький... Цветик алый... Отказался... Сама слышала...
   Ну, теперь по гроб мой будешь.

IX

   Андрей перебрался на жительство к вдове. Татьяна погрустила недолго: не любит и не любил ее Андрей. Ну что ж. Есть и другие хорошие ребята на примете. Мало ли красноармейцев возвратилось: разговоры, обхожденье, выправка. Вот это женихи!
   Быстро стала Татьяна оправляться, расцветать. Налилась Татьяна ядреным крепким телом, и глаза стали такие, что не оторвешься. Эх, девка -- красота!
   Цвели зеленые луга, цвела Татьяна, а по задворью, по проулочкам, чрез грязь, чрез бабий слух, чрез старушечьи слюни катилась про Татьяну сплетня: придушила девка дите свое.
   И вот пришла Татьяне гибель.
   Птицы гнезда вьют, соловьи всю ночь в черемухе тюрлюкают, молодежь игры, плясы, хороводы водит. Этим летом особенно усердно женихались, свадеб будет много.
   И Манька, и Палашка, и две Дуньки, двадцать девок на селе -- все веселы, все пляшут, от парней отбою нет. Только Татьяна не пляшет, никто не берет ее. И сидит Татьяна одна как зачумленная. А вернется домой, неутешно плачет. Третья пьяная гулянка, -- как отрезало: ни один парень не взглянул.
   Пришла Татьяне гибель.
   Бросила Татьяна на гулянки ходить, заперлась, сидит, волосы рвет, плачет. У Григорья, на дочь глядя, руки опускались и в сердце чернела кровь. Бабка Дарья с горя умерла.
   -- А в вековухах сидеть я не согласна, -- как-то вечером всерьез сказала Татьяна отцу, всхлипнула и вышла вон.
   Отец ужинать кончал. Ему эти слова как ножом по горлу.
   Зашлось у Григорья сердце, выполз из-за стола и за дочкой следом. В сенцах тьма.
   -- Татьяна!
   Тьма жутко закачалась, и возле раздался хрип.
   -- Ой! -- пискливым диким голосом вскричал Григорий. -- Господи Сусе!! затрясся, снял дочку с петли, понес, -- ноги подгибались, -- положил на кровать.
   И лишь пришла в себя, стукнул в окно кто-то. БороДа.
   -- На-ка, Григорий Митрич!.. Писулька тебе. Чрез волость... заказным.
   "От сына", -- растерянно подумал Григорий. Сын на фабрике в Питере, в больших делах. Эх, не до письма!
   Только утром прочла Татьяна письмо. Брат приехать не обещает -- делов выше головы, -- зовет сестру в столицу:
   "Что ты в деревне киснешь? Чего тебе деревня может дать?
   Раз сама пишешь, что жить тяжко, собирайся ко мне. Я тебя определю на курсы, человеком будешь".
   И загорелось вдруг у Татьяны -- ехать.
   -- Хоть прискорбно мне, -- глотая слезы, сказал отец, -- а поезжай.

X

   Прошло лето, сборы в Питер кончились, наступила осень.
   И все по-старому: грязь, бедность, самогон. По утрам дробными ударами на токах молотили рожь. А на пе?чаном острове в ночных потемках играли журавли. Андрюха подкрался на лодке и грохнул из ружья.
   И вот теперь у Андрюхи дома живет с перешибленным крылом журавль. Он не подымется больше в небо, он до самой смерти будет жить с Андрюхой на земле.
   Утро. Туман. По дороге тарахтит телега.
   -- Прощай, родимое село!
   Настасья едва оттащила смущенного Андрюху от окна.
   Григорий, надвинув шапку, помахивал кнутом и весело насвистывал, но его сердце ныло. На телеге Татьяна. Она собралась искать судьбу. Милое лицо ее свежо и радостно. Просветленные глаза упорно смотрят вдаль. Но даль туманна, и над головой висит туман.
   И сквозь туман падают на землю вольные крики перелетных журавлей. Летят на юг, прямо к цели.
   Что им туман, когда в вышине простор и солнце.
   
   Впервые опубликован в "Красном журнале для всех", 1924, No 1. Печатается по изданию: Шишков Вячеслав. Собр. соч. в 8-ми т... т. 2. М... Художественная литература, 1961.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru