Замятин Евгений Иванович
Слово предоставляется товарищу Чурыгину

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.63*9  Ваша оценка:
  
  
  
  
  
    Евгений Замятин. Слово предоставляется товарищу Чурыгину


  

  ---------------------------------------------------------------

   Из библиотеки Олега Колесникова

  ---------------------------------------------------------------

  

       Уважаемые граждане - и тоже гражданочки, которые там у вас

  в самом  заду  смеются, не взирая на момент под названием вечер

  воспоминаний  о  революции.   Я   вас,   граждане,   спрашиваю:

  желательно  вам  присоединить  к себе также и мои воспоминания?

  Ну, так прошу  вас  сидеть  безо  всяких  смехов  и  не  мешать

  предыдущему оратору.

       Перво-на-перво   я,   может   быть,   извиняюсь,  что  мои

  воспоминания  напротив  всего  остального  есть  действительный

  горький  факт,  а то у вас тут все как по-писанному идет, а это

  неписанное, но как естественно было  в  нашей  деревне  Куймани

  Избищенской волости, которая есть моя дорогая родина.

       Вся природа у нас там расположена в сплошном лесу, так что

  вдали  никакого  более  или  менее  уездного  города,  и  жизнь

  происходит очень темная - в роде  у  каких  зебр  или  подобных

  племен.   В  числе,  конечно,  и  я  был  тоже  бессознательный

  шестнадцати лет и даже верил в  религию  -  ну,  теперь  этому,

  конечно,  аминь  вполне.  А  брату  моему  Степке - царство ему

  небесное! - было годов этак двадцать пять, и кроме того он  был

  ростом  очень  длинный, однако, грамотный несколько. И вдобавок

  Степке другой, как говорится, герой  -  это  наш  бондарев  сын

  Егор, который тоже проливал жизнь на фронте.

       Но как все это существует в минуту капитализма, то имеется

  также  противный класс в трех верстах, а именно бывший паук, то

  есть помещик Тарантаев, который, конечно, сосал нашу  кровь,  а

  обратно  из-за  границы  привозил  себе всевозможные предметы в

  виде голых статуй, и эти статуи у него в саду расставлены почем

  зря, особенно одна с копьем, в  роде  бог  -  конечно,  не  наш

  православный,  а  так  себе.  И притом в саду гулянки и песни с

  фонариками, а наши бабы стоят и сквозь забор пялятся, и  Степка

  тоже.

       Степка  - он не то что шаболдник был или что, а так в роде

  чудной, опять же у него порча в нутре была, так что его даже  в

  солдаты  не  взяли,  и  он  оказался безработный член домашнего

  быта. Все ему завидуют сзаду и спереду, а он сидит со вздохом и

  книги читает. А какие у нас, спрашивается, были  книги  в  этот

  царский  момент? Не книги, а, можно сказать, отбросы общества -

  или,  вкратце,  удобрение.  И  вся,   если   можно,   публичная

  библиотека  была  под  видом  чернички  Агафьи сорока трех лет,

  которая над покойниками псалтырь читала.

       Ну, конечно, насосался Степка этих  книг  и  пошел  дурака

  валять. Ночью, бывало, проснешься, с полатей вниз глянешь, а он

  весь  белый  перед  образом и сквозь зубы шипом шипит: "Ты меня

  с-слышишь? Ты с-слышишь?"  Я  и  скажи  ему  один  раз:  слышу,

  говорю. Кэ-эк он затрясется да вскочит, а уж я не могу, из меня

  смех  носом  идет.  Ну,  тут он меня измутыскал так, что у меня

  печенки с легкими перемешались - насилу отдох.

       А Степка утром - папаше в ноги: "Отпустите, говорит,  меня

  в  монастырь.  Я,  говорит,  не  могу,  как вы, жить ежедневно,

  потому у меня в груде стоит неизвестная мечта".  А  папаша  ему

  произнес:  "Ты,  говорит,  Степка,  практический  дурак и более

  ничего, и завтра же ты у меня на работу в город поедешь к  дяде

  Артамону".  Степка  начал,  было, против папаши говорить разные

  слова в виде писания, но папаша у нас  был  довольно  не  очень

  глупый  и  притом  с  хитриной  -  он  и  говорит  Степке: "А в

  писании-то в твоем что сказано? Что всякий  сукин  сын  мать  и

  отца  слушаться  должон.  Вот  это действительно святые слова".

  Выходит, писанием-то и утер ему орган носа, так  что  покорился

  Степка  и  чуть  свет уехал к дяде Артамону, который на фабрике

  отставным вахтером служил.

       И  вот,  как  говорится,  картина  жизни  с  полета:  тут,

  например,  фабрика  вертится  в  полном  дыму,  и где-нибудь на

  африканской границе невозможные скалы гор, и происходит ужасное

  сражение, а мы в своем лесу ничего не видим, бабы  без  мужиков

  как телухи ревут, и притом мороз.

       В течение времени бондарева сноха от мужа Егора получила с

  фронта  письмо,  что-де  произведен  в  герои  первой степени с

  Георгием и в скорости жди  меня  обратно.  Тут  баба,  конечно,

  обрадовалась  и  надела  чистые  чулки. Перед вечером на Николу

  вышли  мы  с  папашей  -  глядь,  катит  на  розвальнях  Егорка

  бондарев,  рукой  машет  и какие-то слова говорит, а какие - не

  слыхать, только пар из роту клубками в виду холодного мороза.

       Я, конечно, очень волнуюсь поглядеть героя, но папаша  мне

  говорит:   "Надо  повзгодить,  покуда  он  там  с  своей  бабой

  произведет смычку". И только он это сказал - егорова баба к нам

  сама ввалилась. Глаза белые, страшные, руки трясутся, и говорит

  темным  голосом:  "Помогите  мне,   ради   Христа,   с   Егором

  управиться".   Ну,  думаем,  должно  быть,  исколотил,  -  надо

  вступиться за женское существо. Сполоснули руки, пошли.

       Входим, глядим - самовар кипит, на лавке постель изделана,

  все даже очень подобно, и сам Егор у  сундука  тихо  стоит.  Да

  только как стоит: к сундуку прислонен в роде какой куль овса, и

  голова  у  него  -  наровнях  с  сундуком,  а  ног ни звания не

  осталось, под самый под живот срезаны.

       Обомлели мы - стоим безо всяких последствий.  Спустя  Егор

  засмеялся  нехорошо  -  так  что  у  меня  даже зубы заныли - и

  говорит нам: "Что? Хорош герой первой степени? Нагляделись? Ну,

  так теперь на бабу меня кладите при вашей помощи".  И,  значит,

  легла  его баба на постель, а мы Егора с полу подняли и уложили

  следующим образом. После чего ушли, я дверь захлопнул  и  палец

  себе  вот  этот вот прищемил, но даже никакой примерной боли не

  чую: иду - и все в глазах воображение Егора у сундука.

       Вечером в егоровой избе, конечно, собрался народ  в  целом

  виде. Егор - под иконами на лавке, к стенке прислонен ли стоит,

  ли  сидит  -  уж  как это по-вашему пишется, не знаю. И которые

  собравшись - все на него  ужахаются  и  молчат,  и  он  молчит,

  курит,  а я возле печки, и даже слышу, как прусаки вылезли и по

  пристенку шуршат.

       Тут, на счастье, пришел бондарь, который отец, и  вынимает

  спиртной  предмет из кармана. Егор, конечно, выпил стаканчик, и

  только это налил другой, как чей-то мальчонка с улицы  вкатился

  и  кричит  с удовольствием: "Барин! Барин!" Глядим - правильный

  факт: барин Тарантаев в дверях. Бритый  весь,  и  дух  от  него

  очень  роскошный  -  видать,  пищу легкую принимает. Кивнул нам

  эдак -  и  прямо  к  Егору:  "Ну,  говорит,  Егор,  поздравляю,

  поздравляю".  А  Егор  лицо  ухмыльнул  на один бок неприятно и

  произнес: "А позволю себе: с чем вы меня  поздравляете?"  Барин

  ему  ответственно  говорит:  "В  виду,  что  ты есть гордость и

  герой, приявший за отечество". А сам дерюжку  приподнял,  какою

  были закрыты у Егора нижние места, и нагнулся носом, глядит.

       Тут  Егор перекосоурился, зубами заскрипел - да как по шее

  его дряпнет, да еще раз! Барин Тарантаев в пыху волнения  ткнул

  Егора,  который  на  бок,  как  куль,  а  подняться не может, с

  криком: "Бей его! Бей!" Я в составе других подскочил к  барину,

  сердце  у меня, как заячий хвост, трясется, и вот ничего мне не

  надо - только  в  глотку  ему  вцепиться,  то  есть  вкратце  -

  классовая  борьба.  Барин  Тарантаев,  красный,  рот  разинул -

  сказать, но об наши ненавистные глаза обстрекнулся, как в  роде

  об крапиву - и бегом в дверь.

       Под  напором  этой  победы мужики затихли и Егору говорят,

  что ты, действительно, герой  первой  степени.  Егор,  конечно,

  выпил еще стаканчик и постепенно произнес речь, что какой же он

  герой,  когда  он  на  фронте  в  яму  присел  для своей грубой

  надобности, а тут его сверху  по  ногам  и  шмякнуло.  "Но  мы,

  говорит,  в скорости прикончим весь этот обман народного зрения

  под видом войны. Потому, говорит, нам беспрекословно  известно,

  что  теперь  надо  всеми министрами состоит при царе свой мужик

  под  именем  Григорий  Ефимыч,  и  он  им  всем  кузькину  мать

  покажет".  Тут  как  это  услыхали  наши  - ну, прямо в чувство

  пришли и кричат с удовольствием,  что  теперь  уж,  конечно,  и

  войне  и  господам - крышка и полный итог, и мы все на Григория

  Ефимыча очень возлагаем, как он есть при власти  наш  мужик.  И

  вот,  граждане,  конечно,  про  этого Григория Ефимыча я теперь

  понимаю вполне целесообразно, но тогда у меня от этого известия

  прямо пульс начался.

       Теперь, значит, дальше. А именно, как Егор оскорбил барина

  по шее, то вышел у нас с этим пауком натянутый разрыв, и даже у

  тарантаевских  ворот  стоял  кровный  черкес  с  кинжалом   для

  препятствия  входа.  Раньше мы, бывало, в усадьбу ходили насчет

  газет и прочего, а теперь живем в полном  лесу,  как  зебры,  и

  ничего не знаем, какие события на далеком шаре земли, например,

  в Петербурге.

       И  так своевременно происходит бывшее Рождество Христово и

  масленица, мороз переменный. И на масленице папаша получает  из

  города  от  Степки  внезапное письмо. А как у нас тогда никакой

  ликвидации грамотности не было и, можно сказать, один  читаемый

  человек  Егор,  то  к  нему  народу  собралась труба - степкино

  письмо слушать. И пишет Степка, что у  них  теперь  на  фабрике

  беспрекословно  известно, что насчет бога - это суеверный факт,

  а напротив того есть книга Маркс, и что  в  столице  Петербурге

  произошло одно значительное убийство и потому ждите, в скорости

  еще  и не то будет. А жалованье у нас самое печальное, девять с

  полтиной в месяц, и я выезжаю к вам лично.

       Егор на лавке стоит, прислонен  к  подоконнику,  и  руками

  прибавляет:  "А  что,  кричит, я вам насчет Григория Ефимыча-то

  говорил? Это все его работа, уж это уж будьте спокойны!"

       Хотя в письме насчет убийства неясно и насчет бога в  виду

  предрассудков  тоже  неполное удостоверение, однако, чуем - это

  все не зря, и, действительно, ждем. Чего ждем - не знаем,  а  в

  роде   как   бы,   извиняюсь,  животная  собака  перед  пожаром

  беспокоится, так и мы. И притом ужасный мороз, тишина, и  дятел

  в  лесу тукает. И мы все, как подобный дятел, одно долбим - про

  Григория Ефимыча.

       В течение времени этак происходит день  или  два  и  затем

  смеркается,  и  тут  видим:  скачет  на  черной  лошади  конная

  естафета прямо в тарантаевскую усадьбу, а над  усадьбой  солнце

  садится  -  от  мороза  распухло  и  все  красное.  Егор у нас,

  конечно, главнокомандующий и он  говорит:  "Это  -  начинается.

  Теперь глядите за усадьбой невступно и мне докладайте".

       На  случай часовых поставили меня да еще одного - горбатый

  такой у нас был Митька. Сидим в кустах, пальцы духом  греем,  и

  притом все слыхать, какое на дворе в усадьбе нервное волнение и

  собаки,  и  мы трясемся. Спустя глядим: не говоря худого слова,

  раскрываются ворота и выскакивают лютые сани,  в  санях  барыня

  Тарантаева  с  девчонкой, плачет, а уж из ворот и этот выезжает

  на черной лошади конный, который  на  барыню,  как  на  собаку,

  просто кричит: "Але!" И, значит, санки - в одну сторону, а этот

  конный - обратно в другую, то есть на нас. Горбатый Митька меня

  в  кусты  тянет,  а  во  мне дух зашелся и я - прямо как в виде

  алкоголя - сам не знаю чего делаю, руками махаю  и  бегу  этому

  конному наперехват. Он, конечно, остановился и задает мне: "Что

  случилось?"  -  и  лошадью  мне  в  морду  храпит. А я ему безо

  всяких: "У нас, говорю, ничего, а  вот  у  вас  что?"  -  "Это,

  говорит, не касается. Але!" Я ему в глаза уперся и с выражением

  говорю:  "А  как,  говорю,  насчет  Григория  Ефимыча?  Это вам

  касается?" И он мне возражает  с  известным  смехом:  "Григорий

  Ефимыч  твой  - тю-тю: его, слава богу, давно пристрелили!" - и

  при этом скачет в направлении.

       Тут я что есть мочи - к Егору. В  избе  у  него  -  полное

  присутствие  наших  мужиков  и  все в натянутом ожидании. Как я

  начал докладать, то мое невинное сердце шестнадцати  лет  стало

  поперек глотки, и я плачу насчет погибшей мечты в виде Григория

  Ефимыча и вижу - все тоже сидят со вздохом, как пришибленные. А

  в  заключение  этого  прискорбного  антракта  Егор объявил свой

  приказ: разойтись до утра  по  домам  для  разных  естественных

  надобностей подобно пище и снотворному отдыху.

       Тут  постепенно  рассветает это значительное утро, когда у

  вас  в  Питере  происходит  торжество  и  юбилей  революции  со

  знаменами,  а  у  нас  такое,  что даже ни на что не похоже, и,

  однако, это есть, конечно, отдаленные звуки в полной  связи,  и

  притом  ужасный  мороз.  И  мы  все собрались у егоровой избы в

  валенках, а Егора в виде трибуны посадили в кошолку с  сеном  и

  поставили  на  розвальни.  Спустя Егор объявил из кошолки, что,

  значит, часы пробили и больше это невозможно, и мы сейчас  идем

  грудью  на  тарантаевскую  усадьбу,  и  пусть барин дает полный

  отчет,  как  убили  пристоящего  за  нас  крестьянина  Григория

  Ефимыча,  а,  может,  он  еще,  бог  даст, жив. Конечно, мы все

  единогласно пошли по снегу, а снег на солнце синий до слез, и в

  нутре у нас все играет, как в роде у кобеля, который десять лет

  на цепи сидел и вдруг сорвался и пошел чесать.

       Тарантаевский кровный черкес как нас увидал в  количестве,

  то  сейчас  же  закрыл  калитку  и изнутри поднял крик и разное

  волнение, в числе которого слышим также голос к нам  Тарантаева

  барина,  что,  мол,  нынче  необыкновенный день в столице, и вы

  лучше  без  печальных  последствий  разойдитесь   для   скорого

  ожидания.  А  Егор  ему из кошолки кричит, что мы ждали да уж и

  жданки съели, а теперь обязаны узнать  факт,  и  пускай  ворота

  сейчас откроет, а то все одно сломаем.

       Тут  мы слышим молчание с шопотом, потом заскрипели ворота

  - открывается приятный сосновый вид аллеи и очевидная для  всех

  статуя  с  копьем,  которая для прочих событий еще пригодится в

  роли. Мы, конечно, идем стройными рядами, а именно впереди Егор

  в кошолке и мы сзади кучей как попало, а барин задней спиной  к

  нам бежит во-всю к цели дома. Вдруг откуда ни возьмись в руке у

  Егора видим револьвер, и он с прицелом кричит барину: "Стой!" И

  как  только  этот  выкидыш  общества увидал револьвер, так безо

  всяких остановился возле того бога с копьем и притом сам в виде

  мнимой статуи, но, однако, говорит нам: "Вы прямо ошибаетесь, я

  сам из народной свободы". А Егор ему грозно задает: "Значит,  с

  Григорием   Ефимычем  заодно?  Говори!"  На  что  барин  вполне

  правдоподобно отвечает дрожащие слова: "Что вы, говорит, мы все

  очень рады, что этого негодяя Гришку убили". Тут Егор облютел и

  на все стороны  кричит:  "Слышите,  ребята?  Негодяя,  говорит!

  Очень  рад,  говорит!  Ах ты, такой-сякой!" - и прочее, то есть

  разные матерные примечания. "И мы, говорит, тебя сейчас  самого

  ухлопаем из этого револьвера".

       Конечно,  Егор,  как  будучи  специалист, произошел всякое

  военное убийство, и ему это раз плюнуть, а у нас тогда еще  был

  внутре  оттенок,  что  как  неприятно  прикончить вполне живого

  человека. И покудова идет у нас, как говорится, обмен сомнений,

  барин Тарантаев стоит безо всяких признаков, как полный труп, и

  только, помню, один раз утер течение носа.

       Тут за воротами на  дороге  является  новый  факт  в  виде

  человека,  который  бежит  к  нам во весь дух и руками машет. И

  постепенно глядим, что это, оказывается, наш Степка  из  города

  согласно  своевременному письму. Морда у него блаженная, сверху

  слеза текет, и руками - вот этак  вот,  в  роде  крыльями,  ну,

  прямо  сейчас  полетит  по воле воздуха, как известная птица. И

  притом  кричит:  "Братцы,   братцы,   произошло   свержение   и

  революция,  и  у  меня  сердце  сейчас  треснет  от невозможной

  свободы, и ура!"

       Что, как - не знаем и только чуем: из Степки  хлещет,  как

  говорится,  напор  души,  и  даже от его крику по спине мурашки

  бегут, и тут происходит ура и всеобщая стихия в  роде  суеверия

  Пасхи. А Степка постепенно взбыдрился возле статуи на скамейку,

  варежкой  слезы  утирает  и  говорит  вдобавок, что царя в виде

  Николая сменили, и что всякие подлые дворцы надо  истребить  до

  основания  лица  земли, чтоб более никаких богачей, а будем все

  жить бедным пролетариатом по бывшему Евангелию, но, однако, это

  нынче происходит согласно науке дорогого Маркса. И мы  все  как

  один  подтверждаем  в  виде  ура,  а  Егор  из кошолки в полном

  размахе кричит: "Спасибо тебе, герой Степка,  от  православного

  сердца! И с богом - круши весь их роскошный бюджет!"

       Тогда  Степка выхватил у мужика топор, подскочил в статуе,

  которая с копьем, и от души замахнулся на нее для  истребления.

  Но  барин Тарантаев в этот момент как бы встрепенулся из своего

  трупа и говорит: "Это ни в чем невиноватая драгоценная  статуя,

  и  я,  может быть, ее вез сухопутно из самого Рима, так как это

  есть бесчисленной цены называемый Марс".

       И  мы  все  видим,  как  у  Степки  рука  опускается   без

  последствий,  и  он  говорит  с выражением: "Братцы! И только я

  произнес сейчас вам это дорогое имя, как  здесь  вдруг  имеется

  его действительное изображение под видом статуи. И это я считаю

  в роде знамения и предлагаю обнажить шапки".

       Я  вас,  граждане, кратко прошу принять, что мы тогда были

  народ всецело темный, как говорится - индусы. И вследствие чего

  мы все единогласно скинули шапки и так, без шапок, ухватили под

  задок это дорогое изображение и поставили на розвальни рядом  с

  кошолкой, в которой существует Егор. А Степка принял резолюцию:

  барина Тарантаева отпустить безвредно в заслугу, что открыл нам

  это  изображение,  но  притом  для науки против богатства пущай

  глядит,  как  мы  истребим  весь  его  бюджет.  Мы  все   опять

  подтверждаем   в  виде  ура  с  удовольствием,  что  образуется

  программа без пролития живого человека, но,  однако,  печальная

  судьба вышла вразрез наших ожиданий.

       А  именно,  мы  приступаем к дому, и у нас авангард в виде

  розвальней, на которых статуя и Егор в  кошолке,  а  рядом  наш

  Степка  идет  и  барин  Тарантаев  связанный.  И  навстречу нам

  сверкают окошки в роде  подозрительных  глаз,  и  одно,  помню,

  слуховое  под  самой  крышей,  и  там  сидит приятный голубь. А

  Степка оборачивает  назад  свою  прекрасную  улыбку  счастья  и

  кричит  из  души:  "Братцы,  мочи  моей  нету,  до  чего  нынче

  необыкновенный первый и последний день новой жизни!"

       Только он  это  произнес,  как  видим:  тот  самый  голубь

  порхнул  вверх,  а из чердачного окошка - незначительный дымок.

  И, может быть, еще одно десятое мгновение секунды,  после  чего

  ужасный звук в виде выстрела - и наш Степка с известной улыбкой

  падает носом в сугроб.

       Мы  все  стоим, как пораженные столбы, и еще оклематься не

  поспели, как тут же еще  выстрел,  который  отшибает  у  статуи

  пальчики,  и  затем  Егор  с  страшным  выражением  ругательств

  пускает из револьвера две пули в чердачное окно и одну  обратно

  в  барина  Тарантаева, который ложится рядом со Степкой в своем

  мертвом виде. А Егор в ненавистном чувстве стреляет в него  еще

  три  раза с дополнением слов: "А это тебе за Степку! А это тебе

  за Григория Ефимыча! А это за все!"

       Тут,  конечно,  происходит  всеобщий  крик   и   последняя

  беспощадная ступень событий или, вкратце, полное истребление. И

  тогда на этом самом невинном снегу можно видеть оскретки стекол

  и  прочей посуды и в роде издохший кверху ногами диван, а также

  разбитый труп кровного тарантаевского черкеса, потому, конечно,

  это он палил с чердака, и его пронзила  пуля  из  военной  руки

  Егора. И еще помню, вверху на сучке висит золоченая клетка, и в

  ней  неизвестная  барская  птица  скачет  вверх  и вниз и пищит

  последним голосом.

       В течение  времени  согласно  природе  происходит  ночь  и

  общепринятая  система  звезд,  с  видом, что как бы ничего и не

  было, и только из темноты встает преждевременная красная  заря,

  или,  вкратце,  догорает бывшая усадьба. Притом в деревне у нас

  полная тишина и собаки, а в общественной избе под иконами лежит

  Степка в виде жертвы с улыбкой, и тут  же  статуя,  и  черничка

  Агафья  сорока  трех  лет  читает  псалтырь,  и народ с разными

  слезами.

       Это есть конец наших всевозможных темных событий как бы во

  сне, и затем  восходит  вполне  сознательный  день.  А  именно,

  спустя,  приезжает  к нам действительный оратор, и мы следующим

  образом узнаем весь текущий момент, и что Григорий Ефимыч  или,

  вкратце,  Гришка - был не герой, но даже совсем напротив, а эта

  самая наша статуя произошла по причине ошибки звука.

       И в заключение я вижу, что которые гражданки сперва сидели

  с видом смеха, то теперь они имеют обратный вид, и  я  к  этому

  вполне  присоединяюсь, потому это все горький факт нашей темной

  культуры,  которая  нынче,  слава  богу,  существует  на   фоне

  прошлого.  И  здесь  я  ставлю  точку  в  виде  знака  и ухожу,

  граждане, в ваши неизвестные ряды.

  

  
Оценка: 5.63*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru